…Это случилось в морозное январское утро, когда мать упрашивала Иосифа не ходить на демонстрацию.
— Не ходи, Оська, — слышишь? Стрелять будут, и Захар Иванович тоже говорит, — а уж ему ли не знать!. Сам не раз в забастовках участвовал да с красным флагом по улице ходил, — говорила Веденеевна про соседа, старика слесаря.
Иосиф, сидя на сундуке, молча надевал валенок.
— Да ты что, — оглох, что ли? Тебе я говорю или нет? — рассердилась мать. — Не смей ходить!
Веденеевна подбежала к стене и сорвала с гвоздя шапку, думая хоть этим удержать сына.
— Не пущу, — слышишь? Не пущу!
Иосиф надел валенки и, встав с сундука, подошел к матери.
— Давай, мамань, шапку, — без шапки уйду! — непривычно сурово сказал Иосиф.
Веденеевна заплакала и протянула сыну шапку.
— Полно-ка зря плакать, — Иосиф обнял мать за плечи. Затем он повернулся, надел шапку и вышел на улицу. Веденеевна, накинув на плечи платок, бросилась за ним.
«Ишь, пошел бунтовать, медведь косолапый! — уже не сердясь, а ласково и тревожно подумала она, глядя, как, засунув руки в карманы своей ватной тужурки и слегка загребая на ходу левой ногой, Иосиф размашисто шагает по узкой улочке. — Ну, теперь раньше полночи домой и ждать нечего».
Она вздохнула и пошла от ворот домой.
Иосиф не вернулся с демонстрации. Демонстранты были разогнаны полицией, которая пустила в ход не только нагайки, но и шашки. Раненых, подобранных на улице, демонстранты отправили в больницы, а убитых полицейские свезли на санях в покойницкую при Томском университете. Туда отвезли и Иосифа Кононова.
ВСТРЕЧА С ДРУГОМ
Ночь выдалась морозная и лунная. Тихо стояли оснеженные деревья университетского сада. Чугунная садовая решетка от инея казалась ажурной и легкой.
Запорошенный снегом сад был безлюден. В больших окнах университета было темно, только рядом с анатомичкой в маленьком окне сторожки мерцал огонек.
Сергей остановился у невысокой чугунной решетки и огляделся по сторонам; пустынная была Королевская улица. Такой же безлюдный тянулся впереди Московский тракт.
Сергей легко и бесшумно перемахнул через решетку сада. Проваливаясь по колено в снег, он добрался до узенькой дорожки. Здесь, стряхнув с сапог снег, он еще раз огляделся, — кто знает, может, городовые караулят не только у главных ворот университета, а шныряют по саду? Но никого не было видно.
Сергей почти бегом направился к часовне; здесь в подвале находилась покойницкая. На двери покойницкой висел замок. Что делать? Сергей в нерешительности постоял с минуту около часовни. А что тут долго раздумывать! Нужно идти к сторожу. Миновав длинное, похожее на барак, здание препаровочной, Сергей свернул к одноэтажному деревянному домику и постучался в дверь.
— Отперто! — донесся приглушенный старческий голос.
Сергей вошел в темные сени, нащупал дверную скобку и отворил дверь.
Маленькая с низким закоптелым потолком сторожка была жарко натоплена. Семилинейная керосиновая лампочка освещала стол, покрытый зеленой клеенкой, и деревянную кровать, на которой, свесив босые ноги, сидел широкоплечий седой старик. На коленях у него стояла железная банка с махоркой. Он крутил козью ножку.
— Чего надо, молодой человек? — спросил сторож, прищурившись.
— Брата ищу! Брат у меня пропал… С утра ушел и до сих пор нету. В больнице был, в участке был, у знакомых — нигде нет… Может, к вам в часовню привезли?.
Сергей не лгал, называя Иосифа братом. Они не были братьями по крови, но они боролись за одно общее правое дело. Оба были большевиками, и это роднило их.
— Не приказано, молодой человек, посторонних в часовню пускать, — насупился старик.
— Да я разве посторонний? — почти выкрикнул Сергей. — Никто не узнает. Пустите поглядеть.
Старик молчал, почесывая седую бороду. Сергей, бледный и взволнованный, стоял перед ним и мял свою шапку.
— Пустите, — сказал он еще раз настойчиво, каким-то хриплым голосом. — Пустите, дедушка!
— Брат, говоришь?.. Да-да! Не погладят ведь меня по головке, если узнают, — раздумывал вслух сторож. — Не погладят, молодой человек, а? — и вдруг неожиданно махнул рукой: — А ну, иди. Только быстро.
Старик слез с кровати, вытащил из-под лавки фонарь, зажег его и протянул Сергею.
— Погоди, я оденусь.
Старик накинул тулуп, надел валенки, и они вышли.
Луна всё так же сияла над садом.
— Ночь-то хороша! Царица небесная! Только бы гулять. Да разве от такой неладной жизни гулянье на ум пойдет? Сегодня, небось, полгорода плачет. Сколько народа покалечили да порубили! Ну, авось, твой брат в это крошево не попал, господь миловал! — спохватился старик.
Они пошли к часовне; три ступеньки вели вниз.
— Иди! — сказал сторож, сняв большой висячий замок с двери. — А я здесь похожу, покараулю, не заскочил бы кто грехом.
Но Сергей уже не слушал сторожа. Он вошел в покойницкую и, закрыв за собой дверь, остановился на пороге.
Через маленькое решетчатое окошко с выбитым стеклом в покойницкую лился ровный лунный свет, освещая половину подвала. Другая половина была в тени. Там, на длинных деревянных нарах, что-то белело. Сергей подошел и, светя фонарем, наклонился над нарами. Мертвецы, нагие и страшные, лежали рядами. Их трупы предназначались для анатомички. В прошлом это были безымянные бродяги, умершие в университетской клинике от белой горячки, бездомные старухи-нищенки, замерзшие под забором, парни чернорабочие, приехавшие на заработки и убитые во время поножовщин и драк.
Сергей быстро прошел мимо покойников, заглядывая каждому в лицо. Иосифа среди них не было. Где же он? Где? Сергей поднял высоко над головой фонарь, освещая подвал. И тут, неподалеку от нар, у стены он увидел Иосифа. Иосиф лежал навзничь на каменном полу.
Сергей поставил фонарь рядом и опустился на колени перед убитым товарищем. Левая рука Иосифа, откинутая в сторону, была сжата в кулак, правая судорожно уцепилась за борт пиджака. Две верхние пуговицы на ватном пиджаке Иосифа были вырваны вместе с сукном, Разорваны были и петли.
«Это он прятал знамя», — подумал Сергей.
И всё, что было сегодня утром на демонстрации, встало перед ним.
Они идут по главной томской улице — по Почтамтской…
Впереди Иосиф несет знамя.
«Вставай, поднимайся, рабо-чий на-род!
Иди на вра-га, люд го-ло-дный», —
звучит песня в январском морозном воздухе.
«Раздайся, клич мес-ти на-родной.
Впе-ред, впе-ред, впе-ред!»
Из калиток домов выбегают и присоединяются к ним люди. Всё растет и растет демонстрация. Это ответ на злодейский расстрел 9 января рабочих в Петербурге.
Сплошным потоком во всю ширину главной улицы идут рабочие с заводов и фабрик, гимназисты и гимназистки, бородатые и безусые студенты, пожилые и молодые женщины с детьми.
Они дошли до Уржатки. Здесь через речку Ушайку перекинут старый деревянный мост.
Первые ряды демонстрантов вступили на мост.
И вдруг с Воскресенской горы, с улюлюканьем и свистом, с шашками наголо помчались конные полицейские.
Во весь опор скачет на серой лошади жандармский ротмистр.
Всё ближе и ближе оскаленная морда коня и грузная серая фигура жандарма.
Жандарм стреляет! Стреляет в Иосифа!
Иосиф падает на снег, прикрывая своим телом знамя.
— Оська! Друг! — вырвалось стоном у Сергея.
Он стоял на коленях перед убитым. Вот он лежит, его товарищ и их знаменосец, Иосиф Кононов. Светлые волосы его спутаны и падают на лоб; мертвые, широко раскрытые глаза глядят мимо Сергея, куда-то вдаль.
— Эх, Оська, Оська! Мало ты пожил на белом свете!..
Огонь фонаря вдруг стал мутным, расплылся и замигал. Слезы заволокли глаза Сергея. Дрожащими руками он расстегнул на Иосифе пиджак и с трудом вытащил знамя, испачканное кровью. Распахнув тужурку, Сергей спрятал знамя у себя на груди.
