— Это из ленинской брошюры «Что делать?». Ленин приводит слова Писарева, а потом говорит: «Вот такого-то рода мечтаний, к несчастью, слишком мало в нашем движении».

Лицо Сергея сияло, и он выжидающе поглядывал на Бориса.

— Я с этой статьей знаком, — резко сказал Борис.

— Почему же в прошлый раз, когда мы спорили, вы ничего не сказали о брошюре? — удивился Сергей.

— А почему я должен был об этом говорить? Это первое, во-вторых, — в спорах рождается истина! И, в-третьих, у нас в университете скоро будет студенческий вечер. Хотите пойти?

— Спасибо, — сухо поблагодарил Сергей, очень обиженный таким равнодушием к статье, которая поразила его ясностью и глубиной мысли. Они оба замолчали. Коган понял, что Сергей сейчас уйдет, если как-нибудь не исправить положения. Он изменил тон:

— Меня просили сыграть на скрипке. Не знаю только, что бы сыграть? Посоветуйте, Сергей.

— Играйте «Юморески». Это у вас хорошо получается, — сказал Сергей, пряча в карман брюк тетрадку.

— А может быть, лучше сыграть баркароллу Шуберта? Послушайте.

Вынув из футляра скрипку, Коган начал играть. После баркароллы он играл «Юморески», затем «Цыганские напевы» Брамса. Играл до тех пор, пока в дверь не постучал коридорный и не сказал приглушенным голосом:

— Господин студент, время позднее — соседи спят!..

Сергею пришлось остаться ночевать у Бориса, потому что было неудобно среди ночи будить квартирную хозяйку и беспокоить жильцов.

Утром, когда Коган нежился в постели, Сергей оделся и, взяв полотенце, пошел умываться.

Чтобы попасть в умывальную, нужно было пройти узким полутемным коридором, освещаемым двумя керосиновыми лампами, мимо длинного ряда номерных дверей.

Перекинув полотенце через руку, Сергей шел по коридору.

Не успел он поровняться с лестницей, ведущей в вестибюль первого этажа, как увидел двух жандармов. Они поднимались на площадку, навстречу ему.

— Вы кто такой, молодой человек? — спросил высокий, седоусый, загораживая ему дорогу.

«Что делать?» — пронеслось в голове Сергея… Видимо, он чем-то вызвал подозрение… Могут арестовать!.. А в кармане выписка из нелегальной брошюры. Тут уж никакие отговорки не помогут! Улики налицо.

— Чего молчишь? — грубо спросил второй жандарм. — Куда идешь?

— Куда? — переспросил Сергей. — За стерлядкой… В буфет.

— Официант?

Сергей молча кивнул головой.

— А скажи-ка, любезный, 43-й дома ночевал? — спросил другой жандарм, пристально разглядывая Сергея.

— Не могу знать! Справьтесь у коридорного, — ответил спокойно Сергей, а сам подумал: «Ишь, чорт, как уставился!»

— Какой же ты, брат, официант, если не знаешь, что в номерах делается?! — усмехнулся седоусый. — Вчера вечером к 43-му кто приходил?

— Помилуйте! Меня публика ждет, — из 15-го номера за стерлядкой послали. Не задерживайте, — перебил Сергей.

Сдернув с руки полотенце, он ловко расшаркался и, не дав жандармам опомниться, с деловитой торопливостью побежал по лестнице вниз.

— Дерзок, каналья! — сказал седоусый. — Ну, чорт с ним.

Официант как официант: и брюки навыпуск, и рубашка со шнурком, и полотенце через руку. Подозрений он не вызывал.

Выскочив во двор, Сергей увидел запряженную в сани лошадь. На санях стояла сорокаведерная бочка и рядом с ней лежал старый армяк, — видимо, кухонный мужик собрался ехать на Томь за водой.

Сергей раздумывал недолго; сунув полотенце в карман и накинув на себя армяк, он столкнул бочку и, вскочив в сани, ударил лошадь кнутом. Она так рванулась, что Сергей еле удержался на ногах.

Время было раннее, и редкие прохожие удивленно оглядывались на мчавшиеся по улице сани, на которых, туго натянув вожжи, стоял молодой парень в накинутом на плечи армяке и с непокрытой головой.

А какая-то старуха, переходя улицу, сказала вслед Сергею:

— Ишь ты, какой горячий нашелся, — без шапки катит!

Полозья с визгом скрипели по морозной дороге, а Сергей всё подхлестывал лошадь и улыбаясь думал про себя: «Не едать сегодня пятнадцатому номеру стерлядки».

Вскоре сани остановились на Тверской улице около зеленого домика Кононовых.

— Ну, спасибо тебе, саврасая, поезжай теперь за водой.

Сергей снял с себя армяк и, бросив его в сани, повернул лошадь по направлению к заезжему двору «Кефалония». Лошадь бойко затрусила по дороге, а Сергей, замерзший до того, что, казалось, ему никогда и не отогреться, побежал в дом.

На его счастье, дома оказался один Иосиф. Он сегодня работал в вечернюю смену.

— Ты что, с ума спятил? По такому морозу раздевшись бегаешь? — удивился Иосиф.

Сергей прислонился к печке и, оттирая замерзшие уши, сказал:

— Ох, Оська! Я сейчас чуть в жандармские лапы не угодил. Знаешь, что было?!

По большим праздникам и царским дням богослужение в соборе свершал сам епископ Макарий.

Так было и 25 декабря.

По случаю праздника — рождества Христова — в храм собрались богомольцы не только со всего города, но и с Басандайки, что находилась за семь верст. На дворе был лютый мороз, а в соборе, полном народа, было так тесно и душно, что прихожане изнывали от жары. Они стояли в распахнутых пальто, женщины поснимали с себя теплые платки и полушалки.

— Ну, и духота сегодня! Чисто в парной! — говорили богомольцы.

У многих по лицам катился пот. Некоторым становилось плохо, и они пытались выйти на улицу. Но пробраться сквозь плотно стоявшую толпу было почти невозможно.

— Куда претесь-то? Стояли бы на месте! — злобно шипели старухи, пропуская сомлевших к выходу.

По случаю праздника на обоих клиросах пел архиерейский хор из мальчиков-подростков, одетых в черные суконные курточки со стоячими воротничками.

В храме горели три висячих паникадила, хотя на улице был день и сквозь высокие разноцветные стекла собора проникал зимний солнечный свет. Огонь от паникадильных свечей дробился и играл в граненых хрустальных подвесках.

Сияли дорогие старинные ризы на иконах.

У клиросов возвышались тяжелые хоругви, с золотыми кистями и бахромой. Среди всей этой церковной роскоши и благолепия главное место занимал преосвященный Макарий. Облаченный в золотую парчевую ризу, высокую митру, украшенную бриллиантовым крестом, в поручах и палице, вышитых жемчугом, маленький владыка казался величественным. Его окружали священники в праздничных облачениях. Они кадили перед ним, и из серебряных кадильниц поднимался горьковато-пряный дымок ладана.

С правой стороны амвона, рядом с женой и детьми, стоял Азанчевский. Губернаторша — пышная, румяная дама лет сорока пяти, с модной прической «валиком», — то и дело обмахивалась кружевным платком, и на ее маленьких белых руках сверкали дорогие перстни и кольца.

Хор грянул «Иже херувимы», и священники осторожно, под руки подвели владыку к царским вратам.

Обедня близилась к концу, когда из притвора вышел молодой красавец-иподьякон с подносом, покрытым лиловым шелковым «воздухом».

На подносе высилась стопка маленьких белых книжечек. Прихожане, стоявшие в передних рядах, зашептались: «Что это такое?»

Любопытные вытягивали шеи.

— Книжки какие-то!

— Видно, раздавать будут?!

— Проповедь-то владыка сегодня будет говорить? — приставала ко всем кривая носатая старуха.

— Тс! Тише! Ш-ш-ш! — зашикали и зашептались прихожане. — Владыка!

Из алтаря на амвон вышел владыка с крестом в руках. В соборе наступила тишина. Только у свечного ящика слышалось позвякивание денег, — церковный староста считал выручку.

— Православные христиане! — сказал Макарий гневным и резким голосом. — Большое испытание послал нам господь — войну! Японцы хотят победить Россию и взять нашу русскую землю себе! Но царь православный не допустит до этого; огромная рать послана на защиту нашей православной веры, царя и отечества. Весь народ готов положить живот свой за его императорское величество, за православную церковь. Но находятся смутьяны, рабочие и студенты, которые волнуют народ своими речами, отговаривают солдат идти на войну. Они разбрасывают всякие бумажки и листки с преступными словами!.. Будь они трижды прокляты, богоотступники, антихристы и крамольники!