— Вот это брось, — строго сказал старик, — вот это ты мне брось. Люди разные, когда про пустяки спорят — про футбол или там какой подарок лучше купить. А кто в главном разный, тот мне не человек.

Как же все просто у него, подумал Алька. По сути, хотя симпатичный старик и не подозревает об этом, за последней его фразой так отчетливо и так жутко просматриваются кастовые уровни Зарриана. Самое страшное, что симпатичные люди никогда не подозревают об этом. Им кажется, что, произнося «тот мне не человек», они осуждают дурные взгляды и дурные поступки. Но скольких по-настоящему дурных людей успеет осудить сознательно — не из окопа, не из танка, не из орущей толпы, но видя лицо и пожимая руку — этот простодушный землянин? Пятерых? Десятерых? Насколько более масштабно эта простота эксплуатируется сильными мира, которые говорят в борьбе за собственную власть: «Тот, кто выглядит или думает не так, как мы с вами, — не человек! Убейте его!» И симпатичные мужчины, симпатичные старики и симпатичные юноши, а зачастую и милейшие девушки откладывают удочки и коробки с мотылем, берут шмайсеры, АКМы — или катонные деструкторы, все равно, — и кромсают других столь же симпатичных мужчин и женщин; и тот, кто дал им оружие, с помпой, под гремящие гимны и марши объявляет их высшей кастой, кастой Покоряющих. Пресветлый Бог Звезд, да как же можно не понимать, что среди людей не людей нет?!

— Так ведь и вы ему не человек получаетесь, — произнес Алька. — Кто же прав? Так ведь и до драки недалеко.

— Можно и подраться, — пожал плечами и выпятил грудь старик. — Нас дракой не испугаешь, не впервой… А вообще-то дело покажет. Еще до драки.

— Дело… Что такое — дело? Дело делу рознь, отец… Поле пахать — дело, и концлагерь строить — дело…

— Так ты что же… — брезгливо поморщился старик, — из этих… про кого по вражьим голосам-то все передают… из диссидентов, что ли?

— Из человеков я, — сказал Алька. — Знаете, сказка есть красивая… Хотите, расскажу?

— Валяй, — охотно разрешил старикан, тут же опять начиная улыбаться. — Авось внучатам расскажу…

Алька помедлил. Автобус катил сквозь морозную ночь.

— Много подвигов одержал великий Шоцах во славу Бога Звезд и Богини Пустоты, и когда вера его, и рвение, и доблести, и победы достигли высот, предельных для смертного, Пресветлый Бог пришел к нему и сказал: «Двадцать два года и два месяца ты утверждал господство мое в сердцах и умах огнем и мечом, лаской и убеждением, лесть и подкупом и преуспел. Ныне желаю даровать тебе силу власти над живой и мертвой природой, так чтобы поприще твое не прервалось, а душа осталась горда». — «Но, Пресветлый Бог, — спросил Шоцах, — получив столь великую силу власти, обрету ли власть над самим собою? Скажу воде: стань тверда — и станет тверда; скажу женщине: возлюби — и возлюбит. Но скажу себе: стань духом тверд, и стану ли? Скажу себе: возлюби, и возлюблю ли?» Глубоко опечалился Бог Звезд и ответил:

«Две стихии есть для каждого из смертных: он сам и то, что окружает его, и стихии те равновесны. Выбирай». — «Тогда, Пресветлый, дай мне силу власти над самим собою, — сказал Шоцах. — Ибо иначе может так случиться, что, став средоточием власти, останусь слабым, и, став средоточием любви, останусь холодным, и, став средоточием ненависти, останусь мягким, и так потеряю все, ничего не получив. Научившись же властвовать собой, смогу снискать и власть, и любовь, и сполна употреблю их во славу твою, ибо навсегда уничтожу разлад ума и сердца». — «Гордыня твоя чрезмерна! — воскликнул Бог Звезд. — Страшный дар ты просишь у меня, ничтожный! Ибо разум твой ограничен, но сердце неисчерпаемо, и не дано тебе знать, кто из них прав в миг разлада». — «Не о правоте пекусь, но о правильности действий в битве», — сказал Шоцах. «Хорошо, — сказал Бог Звезд. — Но не благодари меня, ибо не ведаю я сам, награждаю ли тебя, или караю. Знай лишь, что это навсегда и что больше ты не увидишь моего лица».

Заинтересованность давно уже угасла в старике, и когда рассказ кончился, попутчик явно не знал, что ответить на эту легенду, когда-то бывшую канонической на Зарриане, а затем оказавшуюся под строгим запретом имперской идеологии.

— Ласкино! — крикнул шофер, высовываясь из кабины. Кряхтя и не глядя на Альку, старик поднялся и, сильно прихрамывая, двинулся к двери, придерживаясь одной рукой за спинки сидений, чтобы не потерять равновесия в автобусе, который, тормозя, выруливал к затерянной в снегах остановке. В свободной руке старик тащил две коробки, перевязанные магазинными подарочными лентами: одну — с куклой, другую — с игрушечным автоматом. Двери с натугой, лязгая сочленениями, раскрылись, и старик неловко выбрался наружу.

Как же все просто у него, вновь подумал Алька. Раньше и у меня было так… Что же случилось?

Миллионы факторов. Миллиарды случайностей, которые в принципе не поддаются учету и осмыслению. И коль скоро мы знаем об этом, жесткие схемы типа «если в такой-то ситуации происходит то-то, надлежит действовать так-то» явно становятся непригодными. Мы уже доросли до осознания неизбежности неполного понимания того, что именно происходит. Значит, нас неверно учили. Не вдалбливать стереотипы подходов и решений нужно, но прививать ценностные системы, критерии, по которым каждый будет придумывать конкретные правила для данной ситуации — специально для себя, но оптимально для всех. Воспитание совести.

По каким правилам я вернулся к бабке, снова спросил себя Алька. Что мне до нее? Любой лицеист меня бы засмеял… Да что засмеял! Я был бы обвинен в преступной доброте действием! А ведь я не мог не вернуться.

И сразу получил награду, вспомнил он. Юлин звонок.

Сколько же надо было пройти, как перемениться, чтобы полюбить женщину, вообще не входящую ни в одну из каст!.. Фактически — уже сейчас не более чем сырье медицинских лабораторий или химических комбинатов Янзаг-цхи…

Но когда Алька осознал, что через несколько лет нежная и веселая девочка Юля окажется там — из дезертира он стал врагом Империи.

Я предал, думал Алька. Предал. И эти слова доставляли ему какое-то странное удовлетворение, дерзкую гордость. Он чувствовал, что поступает правильно. И ему не было стыдно.

Уничтожить бот — раз. Создать убедительные доказательства собственной гибели при аварии — два. Сегодня же ночью нашептать решение проблемы Аркадьеву. В ближайшую неделю стимулировать еще несколько перспективных исследований по всей планете. Выявить и взять под наблюдение того агента, которого Зарриан пришлет на смену. Опекать Аркадьева и других, одновременно через нового агента дезинформируя Зарриан об отсутствии важных открытий. Обеспечить беспрепятственное развитие катонной техники.

Хорошо, что отец не узнает…

И главное. Чтобы эта планета никогда не уподобилась Зарриану. Непонятно, почему Зарриан избрал роковой путь. Странно, как они не поняли: разделившись силовыми барьерами, расколов себя на своих и чужих, они неимоверно, непредставимо ослабили себя. И обеднили. Почему это так долго казалось мне естественным, в который раз спрашивал себя Алька, — единственно правильным? Почему это кажется правильным всем на Зарриане? Неужели я один такой урод? Неужели никто не видит того, что вижу я? Ведь на самом деле я так ничего и не знаю наверняка. Может быть, путь Зарриана — это действительно единственный путь, единственный эффективный способ организации общества, достигшего определенного уровня хозяйственного развития. Может, Земле еще предстоит повторить путь Зарриана. Но я не хочу, чтобы было так. Я хочу очень многого. Например, я хочу, чтобы и на Зарриане перестало быть так. Забавно. Вселенская империя, распластавшаяся по двум сотням звездных систем, и планетка, еще не могущая разобраться со своими цыплячьими, варварскими проблемками… Едва преодолевающая варварство. Едва вылупляющаяся из невежества. Но она вылупляется правильным путем. Я чувствую и поэтому знаю: этот путь правильный. Надо только дать ей идти этим путем, защитить от тех, кто по случайности чуть раньше начал и оттого оказался чуть сильнее…