Я думал о Кире и не мог думать ни о чем ином. И вдруг почему-то вспомнил — всей кожей вспомнил, всем телом — как легко и сладко было вчера с Тоней. Постоянно болевшее, словно проткнутое сердце на миг упало со своего вертела в пляшущий костер.

В Сестрорецке мы забуксовали среди массы людей. Даже не понять было, что стряслось, — кто-то хохотал возбужденно, кто-то всхлипывал, кто-то горячо говорил… Поодаль, встав на урну, бородатый кряжистый человек выкрикивал речь, но его было почти не слышно.

— В чем дело? — жестко спросил Александр Евграфович, выглянув в открытое окно, пока «Волга» пробиралась, слегка лавируя, между неохотно расступающимися людьми.

— Спидоноску придушили! — с кретинической радостью крикнул лохматый небритый парень в шортах и драной майке, поверх которой болтался нательный крестик.

— Что? — крикнул Александр Евграфович. Вены на его шее набухли, стали лиловыми. Паренек в восторге ударил кулаком по капоту «Волги». Сосредоточенный Володя вздрогнул и ругнулся вполголоса, будто ударили его самого, — но даже не повернул головы.

— Вроде женщина-то приличная, колечечко на руке, — с готовностью застрекотала аккуратно одетая бабка и, одной рукой катя коляску с равнодушно глядящим оттуда младенцем, потащилась с нами рядом. — А выходит из раболатории, где анализ-то берут, — и плачет! Ясно дело — положительный! Ну а у ребят-то у наших тут в кусту дежурство организовано круглосутошно, блюдемся…

Перекрывая гомон, бородатый поодаль надсаживался, триумфально размахивал рукой. До нас долетали обрывки: «Физическое и нравственное здоровье русского народа идут рука об руку… Кризис требует кардинальных мер, и любые будут оправданы, ибо ставка предельно высока… На действенную помощь Кремля, раболепствующего перед инородцами, рассчитывать не приходится!.. Мы вправе спросить: Горбачев, где обещанные презервативы? Ты отдал их казахам!.. Убийственный вирус СПИДа, выведенный в тайных масонских лабораториях еще при Лорис-Меликове, которого в действительности звали, как известно, Лейба Меерзон…»

Мы прорвались. Володя, наверстывая время, погнал на предельной скорости. Асфальт летел под шипящие, утробно екающие на выбоинах колеса.

— А презервативов действительно нет, — заметил Володя.

— В том-то и дело, — с тяжелым вздохом отозвался Александр Евграфович.

— Этим-то хоть вы занимаетесь? — большим пальцем показав назад, спросил я.

Володя хохотнул горько. Александр Евграфович, глядя прямо перед собой, долго молчал.

— Эх, Глеб Всеволодович, — сказал он безнадежно, — до всего просто руки не доходят… Что говорить! — Его голос затрепетал от скрытой боли. — Нам ведь даже фонды магнитной ленты заморозили! Можем отрабатывать только тех, к кому подключились когда-то, а захочешь сейчас внепланового «жучка» вколоть — изволь за свой счет…

— И куда все девается, — сказал Володя, не оборачиваясь.

Аккуратно притормозив, миновали заправочную станцию, под фасадным стеклом которой коробился ватман с крупно написанным от руки предупреждением: «Продажа бензина за деньги категорически запрещена!» — так что казалось, будто бензоколонка героически, изо всех своих отдельно взятых сил пытается силком ввести коммунизм, хотя на деле это был просто феодализм азиатского типа, с распределением согласно функциональным привилегиям.

Просвистели мимо поворота на бывшую центральную усадьбу колхоза «Красный луч», ныне сельхозкооператива «Права человека», выпускающего сувенирную картофельную ботву, по четвертаку стебель.

До самого Рощина больше не разговаривали.

Здесь был рай. Дощатая пристройка утопала в свежей июньской зелени, утренний воздух благоухал; в тишине перезванивались вечные, нормально крылатые птицы. Киря стоял на цыпочках, положив подбородок на край переполненной бочки и держа в вытянутой руке еловую шишку, сосредоточенно водил ее по воде вправо-влево.

— Кирилл, — сказал я, — здравствуй.

Он обернулся ко мне.

— Шишка купается, — сообщил он так, будто мы расстались полчаса назад. Сначала я обмер, мне показалось, что он где-то упал совсем недавно и стесал кожу с лица. Но это был диатез. Вот тебе и свежий воздух.

— Замечательно, — сказал я, — шишке хорошо. А у тебя рукава мокрые.

— Рукава не мокрые, — серьезно возразил он.

— Ты чем-нибудь другим заняться не хочешь?

— Другим не хочешь.

Рукава были насквозь мокрые. Я закатал ему рукава. Номерков у него на руках еще не было, так что можно.

Жена сидела у газовой плиты нога на ногу, к двери спиной, и что-то читала. На плите булькало, из-под слегка сдвинутой крышки кастрюли курился парок. Газ шел еле-еле. А кран был открыт полностью. Баллон пора менять.

— Здравствуй, — сказал я. Жена обернулась. Будто мы расстались полчаса назад.

— Привет, — приветливо сказала она, не закрывая книгу. — Какими судьбами?

— Заехал проведать, — объяснил я, стараясь держаться очень прямо и как-то втянуть предательски раздувшие пиджак горбы на лопатках. — Друг подбросил… ненадолго. У него тут дела, он на машине. Через час обратно.

— Какие у тебя друзья появились, пока нас нет. С машинами. Мужчина или женщина?

Она подзагорела. Чуть-чуть. Но выглядела она страшно устало, просто-таки измочаленно. Под глазами темные круги, губы бледные…

— Мужчина, представь. Как вы тут? Не болеете?

— В пределах допусков, — ответила она. — Горло все время, особенно с утра. Тепленького попьешь — вроде проходит… А этот совсем не спит. И мне не дает, естественно… Ну как водится.

— Бедняга… Комары не заели?

— Начинают заедать. Хозяин говорит — это еще что, вот через недельку…

— Что читаешь?

Она закрыла книгу и пихнула ее куда-то в груду посуды на столе.

— Некогда мне тут читать. Стирка-готовка-прогулка, прогулка-стирка-готовка…

— Суп варишь?

— Третий день один пакет мусолим. — Она сунулась в ведерко за плитой и показала мне пустой пакет из-под супа «Новинка». — В лабазе — шаром кати. Сперва еще более-менее, а сейчас дачники наезжают экспоненциально… Ты ничего не привез?

— Нет. Как-то не догадался.

— Во! — Она постучала костяшками пальцев по столу, намекая, что я дубина. — В морозилке же курица лежит!

— Знаешь, даже не посмотрел.

— Привези. Просто хоть траву лопай…

— Кору с деревьев.

— Лебеду.

— А ты знаешь, как лебеда выглядит?

— У хозяйки спрошу.

— А как они фураж достают?

— Черт их знает. Неудобно спрашивать. Ты же знаешь, сейчас у всех свои маленькие хитрости… Они уж пару раз мне подбрасывали. Тоже не очень жируют, знаешь…

Протопал под оконцем Киря, повозился на лавке около двери и заглянул к нам.

— Шишка загорает, — сообщил он, подошел к матери и полез к ней на руки прямо в башмаках. Она вяло отбивалась. Я перехватил его за плечики.

— Кирюша, не надо. Мамочка очень устала.

— Мамочка очень не устала.

— Мамочка очень устала, — убеждающе повторил я, держа его к себе лицом и глядя в глаза. Он моргал, губки — бантиком; слушал смирно. — Мамочка все время о нас заботится, а на это надо очень много сил. Мешать нельзя, мамочка нам готовит вкуснющий суп, у нее это так замечательно получается…

Еще когда Киря был в проекте, мы с женой много говорили о том, что при ребенке, с самого рождения, очень воспитательно будет с настойчивостью произносить друг о друге только хорошее, как можно больше и чаще, и очевидно отдавать друг другу, например, лучшие куски, лучшее место перед телевизором… Я свято держался этой линии, жена тоже старалась — правда, с модификациями. Она говорила: «Папочка у нас очень умный, только руки у него не тем концом вставлены» — и лукаво косилась на меня; или: «Папочка у нас хороший, но затюканный». Тексты о лучшей доле она тоже переосмыслила: «Сегодня папочка заслужил вот этот вкусный кусочек мяса…» — или: «Этот замечательный ломтик папочка честно заработал…» Сначала я обижался, но быстро привык; да и не лаяться же из-за обмолвок всякий раз, тем более что проскакивают они быстро, незаметно, беззлобно… да и, что греха таить, зачастую справедливы…