Начальник спецслужбы замер. Когда он понял смысл сказанного, ему стало жутко, словно он повис в пустоте.

— Это очень ценная информация, профессор, — сдерживая страх, сказал он. — Не понимаю, почему маркшейдер сам не обратился…

— Возможно, он сделал это по обычным каналам и докладная еще не…

— Да, это возможно. Спасибо. Мы немедленно разберемся.

Едва закрылась дверь лифта за профессором, как началась длительная процедура санитарной обработки помещения. Начальник спецслужбы тем временем перешел из защищенной части приемной в кабинет, уселся за стол и, поразмыслив немного, нажал на селекторе какую-то кнопку и сказал:

— Срочно обработайте мне техзапись беседы. Полный анализ. Частота дыхания, микромодуляции голоса. По всему спектру: лесть, угрозы, угрызения, дети… И еще постройте мне параллельную таблицу посекундно: мои слова — его реакции. — Нажал другую кнопку. — У меня нет даты рождения его жены. Уточни.

Потянул к себе телефонный аппарат. Поднял трубку, набрал на клавиатуре трехзначный код. И сразу чего-то испугался, надавил рычаг. Подержал трубку около уха, размышляя, кусая губу. Набрал другой код.

— Да, я, мой генерал. Только что. Мне показалось, он не вполне нормален. Почти маниакальный уход от реальности к деталям, связывающим с милым прошлым. Да, запись я уже передал психоаналитикам. Уведомлю сразу. И еще одно, мой генерал… — Прижимая трубку плечом, он выщелкнул из пачки сигарету, постучал ее кончиком по столу и забыл о ней. — Как бы это… Словом, не показалось ли вам странным поведение начальника артиллерии на сегодняшнем заседании? О да, я знаю, он всегда числился в штабных вольнодумцах, но это уже… Воля ваша, мой генерал, но меня это шокировало. Он же открыто издевался над нашими усилиями! Да… Да, конечно… Потому я и решил предварительно проконсультироваться с вами, сам я не рискнул бы… Именно это я и хотел услышать. Благодарю.

Он скомкал хрустнувшую сигарету и встал; разминаясь, прошелся взад-вперед. Губы его шевелились, что-то беззвучно бормоча. С силой потер ладонями лицо, серое и осунувшееся от усталости. Медленно вернулся к селектору, нажал кнопку:

— Сержант! Кофе и сэндвичи принесите мне сюда. — Кивнул, будто его могли видеть, и вдруг раздраженно повысил голос: — Мне некогда болтаться взад-вперед!

Отключил селектор, снова взялся за телефон.

— Послушайте, майор. Вот что. Проследите его контакты за последние четыре часа. Даже самые случайные. Маркшейдер ничего не говорил, это ясно, мы вытрясли его до дна. Слух не зарегистрирован. Значит, какая-то сволочь, мнящая себя умнее всех, сказала только ему. Почему? Значит, эта сволочь избрала его своим ходатаем. Откуда она узнала, что мы вызовем его наверх? Погодите, не будем разбрасываться. Кипяток там, не кипяток… Здесь пахнет мощным подпольем, с выходом непосредственно в генералитет. Вот именно, не сообразили сразу. На совещании присутствовало только высшее руководство. И тем не менее информация о том, что профессора пригласят сюда, очевидно, мгновенно ушла в шахту. Как? К кому? Таким же образом он мог узнать, для чего нам сателлит. Если он поедет в башню, нужен будет очень тонкий контроль… Вот что… Отследите на этот же промежуток времени все контакты начальника артиллерии, только тактично. Разумеется, разрешение председателя штабов получено. Наконец-то вы поняли, это действительно очень серьезно. Все, чем мы с вами занимаемся, очень серьезно. И не копайтесь. Все дела должны быть подбиты сегодня. Именно сегодня. Что? Потому что я так приказал! — нервозно выкрикнул он. — Именно сегодня! Желаю успеха.

Он положил трубку, выдвинул верхний ящик стола и извлек две папки: на одной было написано «Мутант», на другой — «Исход». Снова потер лицо. Медленно закурил, переводя блеклый взгляд с одной папки на другую. Беззвучно отворилась дверь, и, неся поднос, вошла стройная эффектная девушка с аккуратными сержантскими погонами, в туго схлестнувшем фигуру форменном платье, настолько укороченном, что при каждом шаге чуть мелькали, — так лапки плывущего утенка мелькают сквозь воду, — кончики резинок, поддерживавших алые чулки-паутинки. Начальник спецслужбы завороженно смотрел на папки — забытая сигарета дымилась в его отставленной руке. Девушка, перегнувшись через него и прижавшись грудью к его плечу, поставила возле папок поднос — кофейник, молочник с подогретыми сливками, блюдце с сэндвичами, рюмка коньяку и ломтик консервированного лимона, посыпанный сахарной пудрой и молотым кофе. На миг замерла.

— Нельзя, киска, заглядывать в мои бумаги, — произнес начальник спецслужбы, не поднимая головы. — Получишь нанашки.

Девушка фыркнула, распрямилась и, сильно играя бедрами, процокала вон из кабинета. У двери, остановившись, обернулась, сказала небрежно:

— Если завтра ты не выдашь мне пропуск наружу, я тебя задушу подушкой.

Начальник спецслужбы чуть повернул голову и посмотрел на сержанта пустыми глазами.

Когда дверь за девушкой закрылась, он вставил сигарету себе в серые губы и неловко, как бы чего-то стесняясь или опасаясь, дрожащими от волнения пальцами стал развязывать тесемки на папке «Исход».

…Дежурный по блоку растрогался и даже слегка подобрал живот. Он стоял перед своим столом, прижав к бокам короткие руки; свет висящей на шнуре лампы блестел в набежавших слезах крючковатыми искрами.

— Поступок твоей, профессор, жены будет примером мужества. Будет образцом стойкости духа и светлой человеческой честности для всего нашего блока навсегда. Только она, понимаешь, тебя проводила — и, даже в секцию не заходя, сюда ко мне. Сама! Не то что некоторые. Весь блок, профессор, будет гордиться твоей женой. Не дожидаясь выявления, не оттягивая неизбежное, заботясь обо всех об нас, она потребовала вызвать санитарную группу…

Сгорбившись и тоже зачем-то вытянув руки по швам, профессор стоял напротив дежурного и слушал. Потом дежурный замолчал. Выпустил живот, перевел дух и с облегчением опустился на стул.

— Теперь так, — сказал он обычным голосом. — В секцию ты теперь уже тоже не ходи. Секция твоя в обработке…

— Я могу ее видеть? — едва разлепляя помертвелые губы, выговорил профессор.

— Кого? Секцию? — удивился дежурный. Профессор молчал, и дежурный через несколько секунд догадался сам. — А… Брось. Знаешь ведь, в санитарный блок вход посторонним воспрещен. Нельзя больных волновать, сколько раз говорено… Ступай теперь в «кишку». В карантине ты, слышишь? — Профессор потерянно стоял, как бы ничего уже не воспринимая, и дежурный, начав раздражаться, повысил тон, словно говорил с глухим или слабоумным. — Ты слышишь меня? Вещи мы твои сожгли, так что ступай в карантин! В карантин! Вон дверь!

Профессор постоял еще, потом безропотно шагнул куда велено. Дежурный уже откинулся на спинку своего стула, сцепил пальцы на животе — но профессор оглянулся.

— Фотографии сына тоже сожгли? — как-то без голоса, одним воздухом спросил он.

— Я тебе человеческим языком говорю! По инструкции положено имущество больного профилактически уничтожать. А у вас имущество общее — ну? И вообще не стой уже тут! Ты в контакте был с носителем, утром вон даже, мне сообщали, вы того… А мне болеть никак нельзя, кто ж тут заместо… Тошнит меня сегодня, — озабоченно сообщил он.

— Меня всю жизнь тошнит, — вдруг ответил профессор. — Как себя помню.

— Будет уж, будет. Иди. — Дежурный махнул рукой в сторону бокового выхода. — И не кисни ты! Никто еще от этой пакости не помирал.

— Но никто и не возвращался.

Дежурный, яростно оскалясь, с размаху, но как-то совершенно беззвучно треснул себя кулаком по лбу и ткнул одной рукой вверх, едва не достав низкий потолок, а пальцами другой, высунув язык, изобразил, как отстригает его ножницами.

— Болезнь нешутошная, — рассудительно сказал он затем, — долгая. Да и силы выматывает. Их там, может, два месяца потом на усиленном пайке держат.

Профессор медленно сглотнул — кадык затрудненно продавился вверх-вниз внутри исхудавшей шеи. Потом сказал:

— Может быть.