Жилье. Что ж, если то, что она находилась при мне, выглядело неправильным для старшего инспектора Скаайат, то, несомненно, по тем же причинам это будет выглядеть таковым для самой Сеиварден. И хотя она больше не была моей придлугой, она обратилась с просьбой, чтобы я сопровождала ее на аудиенцию. Это, напомнила я себе, важный момент.

— Ты хочешь, чтобы я пошла с тобой? — Сама я не хотела. Я хотела оказаться в одиночестве, восстановить свое спокойствие.

— Со мной все будет в порядке. А тебе нужно дать ноге отдых. Я свяжусь с тобой завтра. Старший инспектор, было приятно познакомиться с вами. — Сеиварден поклонилась, выказав совершенно рассчитанную любезность социально равной себе особе, получила такой же поклон от Скаайат и отправилась прочь с главной площади.

Я повернулась к старшему инспектору Скаайат:

— Где бы вы порекомендовали мне остановиться?

Через полчаса я оказалась, как и желала, одна в своей комнате. В дорогой комнате рядом с главной площадью, невероятно роскошного размера пять квадратных метров, с полом из почти натурального дерева и темно-синими стенами. Стол и стулья. И проектор в полу. Многие — хотя и не все — радчааи имели оптические и слуховые имплантаты, с помощью которых смотрели развлекательные зрелища, воспринимали музыку или сообщения непосредственно. Но люди по-прежнему любили смотреть развлечения в компании, и богачи иногда считали обязательным отключать свои имплантаты.

Одеяло на кровати, казалось, сделано из настоящей шерсти, без всякой синтетики. На одной стене — складная койка для слуги, которого у меня, несомненно, уже нет. И — невероятная роскошь для Радча — собственная крошечная ванна. Для меня это необходимость, с учетом пистолета и боеприпасов, прикрепленных к телу под рубашкой. База их не выявила и не сможет, но для человеческих глаз они видны. В комнате оружие могут найти во время обыска. И я, безусловно, не могу оставить его в раздевалке общественной бани.

Панель на стене даст мне доступ к средствам связи. И к Базе. А также даст возможность Базе наблюдать за мной, хотя я уверена, что это не единственный способ, как База может видеть комнату. Я снова вернулась в Радч и никогда не останусь одна, никогда — даже при закрытых дверях.

Мой багаж прибыл через пять минут после того, как я заняла комнату, а с ним — поднос из ближайшей закусочной, рыба с овощами, которые еще дымились и пахли специями.

Всегда существует вероятность, что на это не обратят внимания. Но мой багаж, когда я его открыла, явно обыскивали. Может быть, потому, что я — иноземка. Может быть, нет.

Я извлекла чайный термос с чашками и икону Той, Что Вышла из Лилии, и положила их на низкий столик рядом с койкой. Налила литр воды из выделенного мне запаса в термос, а потом села поесть.

Рыба оказалась такой же вкусной, как исходивший от нее аромат, и слегка улучшила мое настроение. Я могла, по крайней мере, лучше обдумать свое положение, после того как поела и выпила чашку чая.

База могла, естественно, видеть большую часть своих жителей изнутри, как я видела своих офицеров. Остальных, включая меня сейчас, она видела с меньшими подробностями. Температура. Пульс. Дыхание. Не так впечатляет, как поток данных от более тщательно контролируемых жителей, но тем не менее изрядный объем информации. Добавьте к этому хорошее знание наблюдаемой личности, ее истории, ее социального окружения — и, можно сказать, База чуть ли не читает мысли.

Чуть ли. Она не могла на самом деле читать мысли. И База не знала моей истории, у нее не было опыта взаимодействия со мной. Она сможет увидеть следы моих эмоций, но у нее не так много данных, чтобы определить, почему я чувствую себя именно так.

Мое бедро болело на самом деле. А то, что сказала мне старший инспектор Скаайат, было, по понятиям радчааи, крайне грубым. Мое раздражение, заметное для Базы, если она наблюдала (заметное для Анаандер Мианнаи, если она наблюдала), было совершенно естественным. И та и другая могли лишь догадываться, что его вызвало. Я могла теперь играть роль изнуренной путешественницы, которая страдает от старой раны и нуждается лишь в пище и отдыхе.

В комнате так тихо. Даже когда Сеиварден хандрила, она не казалась такой тягостно безмолвной. Оказалось, что я не так уж привыкла к одиночеству. И, вспомнив о Сеиварден, я внезапно поняла то, чего не сознавала тогда, на главной площади, ослепленная досадой на Скаайат Оэр. Я думала, что старший инспектор Скаайат — единственная, кто мог бы меня узнать, но это неправда. Сеиварден могла бы.

Но лейтенант Оун никогда ничего не ожидала от Сеиварден, та никогда не могла причинить боль Оун или разочаровать ее. Если бы они когда-либо встретились, Сеиварден непременно проявила бы пренебрежение. Лейтенант Оун была бы натянуто учтивой, подспудно злясь, что я увидела бы, но она никогда не испытала бы того гнетущего смятения и боли, которую ощутила, когда Скаайат — тогда еще лейтенант — высказала, не подумав, что-то пренебрежительное.

Но возможно, я была не права, думая, что реагирую на этих двоих, Скаайат Оэр и Сеиварден Вендааи, очень по-разному. Однажды я уже подвергла себя опасности, разозлившись на Сеиварден.

Я не могу разрешить эту ситуацию. И у меня есть роль, которую я должна играть, кто бы ни наблюдал за мной, образ, который я тщательно выстроила по пути сюда. Я поставила пустую чашку рядом с чайным термосом, преклонила колени перед иконой — бедро при этом слегка запротестовало — и стала молиться.

На следующее утро я покупала одежду. Владелица магазина, который порекомендовала старший инспектор Скаайат, собиралась выставить меня на улицу, когда на ее панели возникло мое банковское сальдо, полагаю, без запроса, — База избавила ее от замешательства и мне дала понять, как внимательно наблюдает.

Мне, естественно, нужны были перчатки, и, если я собиралась играть роль расточительной богатой туристки, придется купить гораздо больше. Но не успела я слова сказать, хозяйка вынесла рулоны парчи, сатина и бархата десятка цветов. Фиолетового и оранжево-коричневого, трех оттенков зеленого, золотого, бледно-желтого и леденисто-синего, пепельно-серого, темно-красного.

— Эту одежду носить нельзя, — сказала она мне авторитетно, пока ее подчиненная подавала мне чай, почти не показывая отвращения при виде моих обнаженных рук. База сканировала меня и предоставила мерки, так что мне не понадобилось ничего делать. После полулитра чая, двух мучительно-сладких пирожных и дюжины оскорблений я вышла из магазина в оранжево-коричневых пиджаке и брюках, леденисто-белой, тугой рубашке и темно-серых перчатках, столь тонких и мягких, что, надев их, я почти не почувствовала разницы. К счастью, модные фасоны пиджаков и брюк предполагали обилие сборок и складок, что позволяло скрыть мое оружие. Остальное: еще два пиджака и две пары брюк, две пары перчаток, полдюжины рубашек и три пары туфель — будет доставлено в мой отель к тому времени, как я завершу посещение храма, сказала владелица магазина.

Я вышла оттуда и повернула за угол на главную площадь, запруженную в этот час толпой радчааи, которые входили в храм и дворец и выходили из них, посещали чайные (несомненно, дорогие и модные) или просто показывались в правильной компании. Когда я проходила там раньше, направляясь в магазин одежды, люди пялились и перешептывались либо просто приподнимали брови. Теперь же я стала почти незаметной, и лишь время от времени столь же хорошо одетый радчааи опускал взгляд на мой пиджак в поисках знаков фамильной принадлежности, и глаза его, не обнаружив таковых, округлялись от удивления. Или ребенок, ухватившись ручонкой в перчатке за рукав сопровождающего взрослого, поворачивал голову, откровенно уставившись на меня, пока его не проводили мимо и он не терялся из вида.

В храме граждане толпились в очереди за цветами и ладаном, младшие жрецы, юные, почти дети на мой взгляд, подносили корзины и коробки с пополнением. Мне, как вспомогательному компоненту, не положено касаться храмовых приношений или самой делать их. Но здесь этого никто не знает. Я совершила омовение рук в раковине и купила ярких желто-оранжевых цветов и кусок ладана того сорта, который, как я знала, предпочитала лейтенант Оун.