Я вставила ей в горло другую трубку. Потрогала снова, кожа больше не казалась холодной и влажной. Цвет, если не считать синяков, возвращался к более естественному смуглому. Я принесла контейнер со снегом, чтобы растаял, и поставила в угол, где, я надеялась, она не опрокинет его, если проснется, а затем вышла, заперев дверь.

Солнце поднялось выше, но светлее, пожалуй, не стало. Сейчас на гладком после вчерашнего бурана снегу виднелось больше следов, и вдалеке маячила пара нильтиан. Я отвезла сани назад к бару, припарковала позади. Никто ко мне не приставал, из темного дверного проема не доносилось никаких звуков. Я направилась в центр города.

Повсюду люди шли по своим делам. Толстые, бледные дети в штанах и стеганых рубашках, заметив меня, перестали бросаться снежками, замерли и вытаращились изумленными глазищами. Взрослые делали вид, что меня не существует, но, проходя мимо, косились. Войдя в магазин, я оставила за спиной то, что считалось здесь дневным светом, и переместилась в полумрак, в прохладу, лишь на пять градусов теплее, чем снаружи.

В магазине стояли и разговаривали люди, человек двенадцать, но, как только я вошла, воцарилась тишина. Осознав, что на лице у меня нет никакого выражения, я с помощью лицевых мышц изобразила нечто неопределенно приятное.

— Чего тебе? — проворчала владелица магазина.

— Я уверена, что эти люди — передо мной, — сказала я, надеясь, что это группа разнополых нильтиан. Ответом была тишина. — Я бы хотела четыре буханки хлеба и кусок жира. А еще два комплекта от гипотермии и два восстановителя общего назначения, если есть такие.

— У меня есть десятки, двадцатки и тридцатки.

— Тридцатки, пожалуйста.

Она сложила мои покупки стопкой на прилавок.

— Триста семьдесят пять. — Откуда-то сзади раздался кашель — с меня опять запросили слишком дорого.

Я заплатила и ушла. Дети все еще толпились, смеясь, на улице. Взрослые по-прежнему проходили мимо так, словно я пустое место. Я сделала еще одну остановку — Сеиварден нужна одежда. Затем я вернулась в комнату.

Сеиварден все еще без сознания, и по-прежнему, насколько я вижу, нет признаков шока. Почти весь снег в контейнере растаял, и я положила в него полбуханки твердого, как кирпич, хлеба, чтобы тот впитал воду.

Травма головы и повреждение внутренних органов опаснее всего. Я открыла два восстановителя, которые только что купила. Подняла одеяло, положила один на живот Сеиварден и смотрела, как он расплылся лужицей, которая вытянулась и застыла прозрачной раковиной. Другой я приложила к той стороне лица, которая выглядела наиболее пострадавшей. Когда он затвердел, я сняла куртку, легла и заснула.

Немногим больше чем через семь с половиной часов Сеиварден пошевелилась, и я проснулась.

— Очнулась? — спросила я. Восстановитель, который я приложила, закрывал один глаз и половину рта, но кровоподтеки и опухоль на всем лице значительно уменьшились. Подумав чуть-чуть, каким должно быть правильное выражение лица, я изобразила его. — Я нашла тебя в снегу, перед баром. Похоже, тебе нужна была помощь. — (Она с трудом выдохнула, но не повернула ко мне головы.) — Ты голодна? — (Ответа нет, лишь отрешенный взгляд.) — Ты ударилась головой?

— Нет, — сказала она тихо, с безвольным, поникшим видом.

— Хочешь есть?

— Нет.

— Когда ты ела в последний раз?

— Не знаю. — Голос ровный, без всяких интонаций.

Я приподняла ее и прислонила к серо-зеленой стене, осторожно, чтобы не навредить, и следя за тем, чтобы она не сползла назад. Сеиварден осталась сидеть, и я медленно, тщательно обходя застывший восстановитель, заправила ей ложкой в рот немного кашицы из размокшего в воде хлеба.

— Глотай, — сказала я, и она повиновалась. Таким образом я скормила ей половину того, что было в миске, а остальное доела сама и принесла еще снега.

Она смотрела, как я кладу в миску вторую половину буханки, но ничего не говорила, лицо по-прежнему оставалось безмятежным.

— Как тебя зовут? — спросила я. Ответа не последовало.

Она приняла кеф, догадалась я. Большинство людей скажут, что кеф подавляет чувства, и он действительно это делает, но не только. Когда-то я могла точно объяснить, как действует кеф, но я уже не та, кем была раньше.

Насколько мне известно, люди принимали кеф, чтобы перестать чувствовать. Или потому, что верили: если избавиться от эмоций, восторжествуют высшая рациональность, совершенная логика, истинная просвещенность. Но так не выходит.

Чтобы извлечь Сеиварден из снега, я затратила время и деньги, какие с трудом могла себе позволить, и ради чего? Предоставленная самой себе, она добудет порцию, или три, кефа, а потом снова заберется в какую-нибудь дыру вроде того грязного бара, где найдет верную смерть. Если это было ее желание, я не имела права ей препятствовать. Но если она хотела умереть, почему не сделала этого аккуратно, не зарегистрировала официально своего намерения и не отправилась к врачу, как сделал бы любой? Я не понимала.

Я очень многого не понимала, и девятнадцать лет, в течение которых я прикидывалась человеком, научили меня не настолько многому, как думалось.

За девятнадцать лет, три месяца и одну неделю до того, как я обнаружила Сеиварден в снегу, я была десантным кораблем, который вращался на орбите планеты Шиз’урна. Десантные корабли — самые крупные суда в космическом флоте Радча, с шестнадцатью палубами штабелем одна на другой: командная, управленческая, медицинская, гидропонная, инженерная, центрального доступа, и по палубе для каждого подразделения, жилое и рабочее пространство моих офицеров, о которых я знала все, вплоть до каждого вздоха и сокращения каждой мышцы.

Десантные корабли перемещаются редко. Я располагалась на орбите Шиз’урны так же, как большую часть своего двухтысячелетнего существования располагалась в той или иной системе, ощущая снаружи своего корпуса пронизывающий холод вакуума. Шиз’урна напоминала сине-белую стеклянную фишку, ее орбитальная станция приближалась и, вращаясь, удалялась, корабли непрерывным потоком прибывали, пристыковывались, отстыковывались, отправлялись к разным шлюзам, окруженным бакенами и маяками. Границы государств и территорий Шиз’урны мне не были видны, хотя на ночной стороне ярко светились города планеты и паутина дорог между ними, там, где их уже восстановили после аннексии.

Я ощущала присутствие кораблей, моих товарищей, слышала, хотя не всегда видела их: тех, что были меньше и быстрее, — «Мечи» и «Милосердия» — и наиболее многочисленных в то время десантных кораблей, таких как я, — «Справедливостей». Старейшей из нас было почти три тысячи лет. Мы знали друг друга довольно долго и сейчас могли мало сказать такого, что не было сказано уже тысячу раз. Мы были в общем и целом дружелюбно молчаливы, не считая рутинного обмена информацией.

У меня пока имелись вспомогательные компоненты, и я могла находиться во многих местах одновременно. Еще я была в командировке в городе Орс, на планете Шиз’урна, под командованием лейтенанта Оун подразделения Эск.

Орс стоял наполовину на заболоченной земле, наполовину — в болотистом озере, его озерная часть была построена на плитах поверх фундаментов, глубоко погруженных в топкую грязь. В каналах и между плит, вдоль нижних кромок строительных колонн, на любых неподвижных предметах, которых достигала вода (она поднималась на разную высоту в зависимости от времени года), росла зеленая тина. Зловоние сероводорода висело над городом постоянно и пропадало лишь изредка, когда летние шторма приводили озерную часть в трепет и содрогание, а на дорожках стояла доходящая до коленей вода, которую нагоняло ветрами из-за барьерных островов. Изредка. Обычно шторма делали этот смрад еще хуже. После них воздух ненадолго становился прохладнее, но это облегчение длилось всего пару дней. Обычно же было влажно и жарко.

Я не могла видеть Орс с орбиты. Это была скорее деревня, нежели город, хотя некогда Орс располагался в устье реки и являлся столицей страны, которая тянулась вдоль всего побережья. Торговля шла вверх и вниз по реке, и плоскодонные корабли курсировали по прибрежным топям, перевозя людей из одного города в другой. За века река отошла, и теперь Орс наполовину лежал в развалинах. Город, который некогда занимал мили прямоугольных островов внутри сетки каналов, был теперь куда меньшим поселением, окруженным и усеянным поломанными, полузатопленными строениями, иногда — с крышами и колоннами, выступавшими в сухой сезон из грязноватой зеленой воды. Некогда он был родным домом для миллионов. Лишь шесть тысяч триста восемнадцать человек проживало здесь, когда радчаайские вооруженные силы аннексировали Шиз’урну пятью годами раньше, и, разумеется, аннексия сократила эту численность. Орс это затронуло меньше, чем некоторые другие места. Как только мы (я в виде отрядов подразделения Эск и их лейтенанты) выстроились на улицах города в броне и с оружием, верховная жрица Иккт приблизилась к самому старшему офицеру — лейтенанту Оун, как я уже говорила, — и объявила о немедленной капитуляции. Верховная жрица рассказала своим последователям, что делать, чтобы пережить аннексию, и по большей части эти последователи действительно выжили. Дело не обычное, как можно подумать, — мы с самого начала давали понять, что даже чихание во время аннексии может означать смерть, и, когда она началась, мы повсеместно демонстрировали, что это значит. Тем не менее всегда находились люди, которые не могли удержаться от того, чтобы нас испытать.