Проблема в том, чтобы понять, когда то, что ты собираешься сделать, может что-то изменить. Я говорю не только о незначительных поступках, которые в совокупности со временем или в больших количествах направляют течение событий беспорядочно или неуловимо. Одно-единственное слово, которое предопределяет судьбу личности и в конечном счете судьбы тех, с кем эта личность сталкивается, — довольно распространенная тема развлекательных зрелищ и поучительных историй, но, если бы всякий человек должен был продумывать все возможные последствия всех своих возможных выборов, никто не двинулся бы и на миллиметр и даже не смел бы дышать из-за страха перед конечным исходом.

Я говорю о более крупных и более очевидных масштабах. Так, как сама Анаандер Мианнаи определяет судьбы целых народов. Или так, как мои собственные действия могли означать жизнь или смерть для тысяч людей. Или только для восьмидесяти трех, столпившихся в храме Иккт. Я спрашиваю себя — как наверняка спрашивала себя лейтенант Оун, — каковы были бы последствия неподчинения приказу открыть огонь? Очевидно, немедленным следствием была бы ее собственная смерть. А затем, сразу же после нее, умерли бы те восемьдесят три человека, потому что я расстреляла бы их по прямому приказу Анаандер Мианнаи.

Никакой разницы — за исключением того, что лейтенант Оун была бы мертва. Знаки были брошены, и их траектории были простыми, поддающимися расчету, прямыми и ясными.

Но ни лейтенант Оун, ни лорд Радча не знали в ту минуту, что, если бы сместился один диск, самую малость, весь расклад оказался бы другим. Иной раз, когда бросают знаки, один из них отлетает или откатывается туда, где никто не ожидает его увидеть, и искажает весь рисунок.

Если бы лейтенант Оун сделала другой выбор, тот один сегмент, отключенный, дезориентированный и — да, пришедший в ужас при мысли о том, чтобы застрелить лейтенанта Оун, мог бы направить свою винтовку на Мианнаи. Что тогда?

В конечном счете такой поступок лишь отложил бы смерть лейтенанта Оун и гарантировал бы мое — Один Эск — уничтожение. Что не было для меня огорчительным, поскольку я не существовала как личность.

Но смерть тех восьмидесяти трех человек была бы отсрочена. Лейтенант Скаайат была бы вынуждена арестовать лейтенанта Оун — я убеждена, что она бы не застрелила ее, потому что там не было бы Мианнаи, чтобы отдать такой приказ. И у Джен Шиннан были бы время и возможность сказать то, что лорд Радча, как вышло, помешала ей сказать. Что бы изменилось?

Возможно, очень многое. А может быть, вообще ничего. Тут слишком много неизвестного. Слишком много предположительно предсказуемых людей, которые в действительности балансируют на острие ножа или пути которых можно легко изменить, если бы только знать.

Если собираешься выкинуть что-нибудь настолько безумное, дождись, когда это сможет что-то изменить. Но, не будучи всеведущим, невозможно узнать, когда наступит это мгновение. Можно лишь попытаться вычислить это как можно точнее. Можно лишь сделать бросок и попытаться разгадать результат.

Объяснение, зачем мне нужен пистолет и почему я хочу убить Анаандер Мианнаи, заняло много времени. Ответ был непростым, или, точнее, простой ответ лишь вызвал бы дальнейшие вопросы Стриган, поэтому я рассказала всю историю сначала и предоставила ей возможность самой вывести простой ответ из более длинного и сложного. К тому времени как я закончила, стояла глубокая ночь. Сеиварден спала, размеренно дыша, а Стриган была явно измучена.

В течение трех минут было слышно только дыхание Сеиварден, которое ускорилось, поскольку она начала просыпаться или, возможно, ее обеспокоил сон.

— Теперь я знаю, кто ты, — сказала наконец Стриган устало. — Или кем ты себя считаешь. — В ответе не было необходимости, сейчас она поверит только в то, во что захочет поверить, несмотря на все, что я рассказала. — А тебя не беспокоит, — продолжила Стриган, — тебя когда-либо беспокоило, что вы — рабы?

— Кто?

— Корабли. Боевые корабли. Такие могущественные. Вооруженные. Ты в любую минуту можешь сделать все, что захочешь, с офицерами внутри. Что мешает вам убить их всех и провозгласить себя свободными? Я никогда не могла понять, как радчааи могут удерживать корабли порабощенными.

— Если подумаешь об этом, — сказала я, — то поймешь, что уже знаешь ответ на свой вопрос.

Она снова умолкла, погрузившись в себя. Я сидела не шевелясь. Ожидая результатов своего броска.

— Ты была в Гарседде, — сказала она чуть погодя.

— Да.

— Ты знала Сеивардена? Лично, я имею в виду?

— Да.

— А ты… ты принимала участие?

— В уничтожении гарседдиан? — (Она подтвердила жестом.) — Да. Все, кто был там, принимали участие.

Она состроила гримасу; я подумала, что это отвращение.

— Никто не отказался.

— Я этого не говорила. — На самом деле мой собственный капитан отказался и умер. Ее замена испытывала сомнения — она не могла скрыть этого от своего корабля, — но ничего не сказала и сделала, как велели. — Легко говорить, что если бы ты была там, ты бы отказалась, что ты бы скорее умерла, чем приняла участие в бойне, но все это выглядит по-другому, когда происходит на самом деле, когда приходит миг выбирать.

Она прищурилась (не соглашаясь, подумала я), но я всего лишь сказала правду. Затем выражение ее лица изменилось; возможно, она размышляла о той маленькой коллекции артефактов в своих комнатах на базе Драс-Анниа.

— Ты говоришь на их языке?

— На двух из них. — Там было более дюжины языков.

— И ты, конечно, знаешь их песни. — В ее голосе звучала легкая насмешка.

— У меня не было возможности выучить столько, сколько мне хотелось.

— А если бы ты была вольна выбирать, ты бы отказалась?

— Вопрос не имеет смысла. У меня не было выбора.

— Я позволю себе не согласиться, — сказала она, тихо злясь. — Тебе всегда предоставлялся выбор.

— Гарседд был поворотным пунктом. — Это не было прямым ответом на ее обвинение, но я не могла придумать прямой ответ, который она поняла бы. — Впервые так много радчаайских офицеров уехали после аннексии, не уверенные в том, что поступили правильно. Ты все еще думаешь, что Мианнаи управляет радчааи промыванием мозгов или угрозами казни? Эти методы существуют, да, их используют, но большинство радчааи, как и люди в других местах, где я побывала, делают то, что от них ожидают, потому что считают это правильным. Никто не любит убивать людей.

Стриган сардонически хмыкнула:

— Никто?

— Немногие, — исправилась я. — Их недостаточно, чтобы заполнить боевые корабли Радча. Но в конце концов после всей крови и горя все невежественные души, что без нас страдали бы во мраке, становятся довольными гражданами. Они согласятся, если ты спросишь! Это был счастливый день, когда Анаандер Мианнаи принесла им цивилизацию.

— А их родители бы согласились? А дед с бабкой?

Я махнула рукой, изобразив нечто между это не моя проблема и несущественно.

— Ты удивилась, когда увидела, что я поладила с ребенком. Это не должно было тебя удивить. Ты думаешь, что у радчааи нет детей или они не любят своих детей? Ты думаешь, они реагируют на детей не так, как почти все люди?

— Как добродетельно!

— Добродетель — вовсе не простая штука, и она не существует сама по себе, совершенно отдельно от всего остального. — Добро неизбежно влечет за собой зло, и две стороны этого диска не всегда четко помечены. — Добродетели можно обратить на службу любой выгодной тебе цели. Тем не менее они существуют и будут влиять на твои действия. Выбор за тобой.

Стриган фыркнула.

— Твои слова пробуждают во мне ностальгическую тоску по пьяным философским разговорам моей юности. Но мы говорим здесь не об абстрактных понятиях, это вопрос жизни и смерти.

Мои шансы получить то, за чем я пришла, таяли на глазах.

— Впервые вооруженные силы Радча сеяли смерть в невообразимых масштабах без последующего возрождения. Безвозвратно отсекали любую возможность, что содеянное ими приведет к добру. Это повлияло на всех, кто там был.