У меня ушло шесть месяцев на то, чтобы понять, как самостоятельно делать то или иное, — и речь не том, как доставить послание лорду Радча, но как ходить, и дышать, и спать, и есть самой. Самой — то есть лишь части того, чем я была, не способной представить свое будущее, непрестанно желающей вернуть то, что безвозвратно ушло. Затем однажды туда прибыл корабль с людьми, и его капитан с радостью взял меня на борт за те небольшие деньги, которые остались у меня после сдачи на слом челнока. Мне все равно нечем было платить за его стоянку в доке. Позже я узнала, что недостающую часть платы за проезд внесла, ничего мне не сказав, четырехметровая особа, смахивавшая на угря со щупальцами. Капитану она сказала, что делает это потому, что я там не на своем месте и для меня будет полезнее жить где-то еще. Странные люди, как я уже отмечала, и я у них в долгу, хотя, узнай они, что я так думаю, они бы огорчились и обиделись.

За девятнадцать лет, которые прошли с тех пор, я выучила одиннадцать языков и семьсот тринадцать песен. Я научилась скрывать, кто я такая, — даже, я нисколько в этом не сомневалась, от самой лорда Радча. Я была поваром, уборщиком, пилотом. Я составила план действий. Я присоединилась к религиозному ордену и заработала очень много денег. За все это время я убила всего лишь дюжину людей.

Когда я проснулась на следующее утро, побуждение рассказать что-либо Сеиварден прошло, и она, казалось, забыла о своих вопросах. За исключением одного.

— Итак, куда дальше? — Она сидела на скамье у моей кровати, прислонившись к стене, и спросила это как бы между делом, будто ответ интересовал ее не так уж и сильно.

Когда она услышит, то; возможно, решит, что ей будет лучше самой по себе.

— Дворец Омо.

Она чуть нахмурилась.

— Это тот новый?

— Не совсем. — Его построили семьсот лет назад. — Но после Гарседда, да. — В моей левой лодыжке начало покалывать и зудеть — верный признак того, что действие восстановителя закончилось. — Ты покинула пространство Радча без разрешения. И ты продала для этого свою броню.

— Чрезвычайные обстоятельства, — сказала она, по-прежнему опираясь на стену. — Я подам прошение.

— Это потребует времени. — Любой гражданин, желающий увидеться с лордом Радча, мог обратиться с такой просьбой, но чем дальше он находился от периферийного дворца, тем более сложным, дорогостоящим и трудоемким было путешествие. Иногда обращения отклонялись, когда расстояние оказывалось большим и дело признавалось безнадежным или несерьезным — и проситель был не в состоянии оплатить свой проезд. Но Анаандер Мианнаи — последняя инстанция почти в любом деле, а этот случай, безусловно, не из рядовых. И она будет прямо там, на базе. — Тебе придется ждать аудиенции месяцами.

Сеиварден движением руки показала, что ей все равно.

— А что ты собираешься там делать?

«Попытаюсь убить Анаандер Мианнаи». Но я не могла этого сказать.

— Осмотрю достопримечательности. Куплю сувениров. Может быть, попытаюсь увидеть лорда Радча.

Она приподняла бровь. Затем бросила взгляд на мой рюкзак. Она знала о пистолете и, разумеется, понимала, насколько он опасен. Она по-прежнему думала, что я — агент Радча.

— Тайный агент до самого конца? А когда ты передашь это лорду Радча, — она качнула головой в сторону моего рюкзака, — что тогда?

— Не знаю. — Я закрыла глаза. Я планировала не дальше прибытия во Дворец Омо и не имела ни малейшего представления, что делать дальше, как подобраться к Анаандер Мианнаи достаточно близко, чтобы выстрелить.

Нет. Это неправда. В это мгновение план стал формироваться в моей голове, но он был чудовищно непрактичным, поскольку зависел от благоразумия и поддержки Сеиварден.

У нее имелись свои представления, чем я занимаюсь и почему вернусь в Радч, разыгрывая из себя иностранного туриста. Почему я буду докладывать непосредственно Анаандер Мианнаи вместо чиновника отдела спецмиссий. Я могла это использовать.

— Я еду с тобой, — сказала Сеиварден и, словно угадав мои мысли, добавила: — Ты сможешь прийти, когда будет разбираться мое дело, и выступить в моих интересах.

Я была недостаточно уверена в себе, чтобы ответить. В правой ноге стало покалывать — снизу вверх, затем перешло в кисти рук, поднялось к плечам, потом колоть стало в левой ноге. Правое бедро заныло. Что-то не вполне зажило.

— Я уже понимаю, что происходит, — заметила Сеиварден.

— Поэтому, когда ты у меня украдешь, переломать тебе ноги будет недостаточно. Мне придется тебя убить. — Мои глаза были по-прежнему закрыты, поэтому я не видела ее реакции на эти слова. Она вполне могла принять их за шутку.

— Я не стану, — ответила она. — Ты увидишь.

Я провела в Терроде еще несколько дней, пока не оправилась настолько, чтобы врач одобрила выписку. Все это время и после, всю дорогу вверх по ленте, Сеиварден была вежлива и почтительна.

Это меня тревожило. Я оставила деньги и вещи в верхней части ленты Нильта, и мне придется взять их, прежде чем мы уедем. Все было упаковано, так что я могла сделать это так, чтобы Сеиварден увидела всего лишь пару коробок, но у меня не было никаких иллюзий на ее счет: она попытается их вскрыть при первой же возможности.

По крайней мере, у меня снова есть деньги. И может, это и есть решение проблемы.

Я сняла комнату на базе ленты, оставила в ней Сеиварден, наказав дожидаться меня, и отправилась за своими пожитками. Когда я вернулась, она беспокойно ерзала на односпальной кровати без простыней и одеял, которые традиционно предоставлялись здесь за дополнительную плату, поджав под себя одну ногу и потирая предплечья обнаженными руками, — я продала наши тяжелые куртки и перчатки в самом низу ленты. Когда я вошла, она застыла на месте и выжидающе посмотрела на меня, но ничего не сказала.

Я кинула ей на колени сумку, в которой при этом что-то с шумом посыпалось.

Сеиварден, нахмурившись, бросила на нее взгляд, а затем посмотрела на меня, не прикасаясь к сумке.

— Что это?

— Десять тысяч шенов, — сказала я.

Это наиболее ходовая валюта в данном регионе, в легко перевозимых (и расходуемых) банкнотах. На десять тысяч здесь можно много чего купить. К примеру, билет в другую систему, и останется достаточно, чтобы шиковать несколько недель.

— Это много?

— Да.

Ее глаза округлились, и я заметила, что полсекунды она размышляла.

Пришла пора высказаться откровенно.

— Комната оплачена на следующие десять дней. После, — я показала рукой на сумку у нее на коленях, — этого хватит на некоторое время. Подольше, если ты действительно серьезно настроена воздерживаться от кефа.

Но ее взгляд, когда она осознала, что у нее есть деньги, показал, что не настроена. На самом деле — нет.

В течение шести секунд Сеиварден смотрела на сумку у себя на коленях.

— Нет. — Она осторожно, двумя пальцами — большим и указательным, — взяла сумку, словно это мертвая крыса, и бросила ее на пол. — Я еду с тобой.

Я не ответила, а только посмотрела на нее. Повисла тишина.

В конце концов она отвела взгляд.

— Здесь есть чай?

— Не такой, к которому ты привыкла.

— Мне все равно.

Что ж, я не хотела оставлять ее наедине с моими деньгами и вещами.

— Тогда пойдем.

Мы вышли из комнаты и отыскали магазин, который торговал различными смесями для добавления в горячую воду. Сеиварден понюхала одну из них и сморщила нос.

— Это чай?

Владелица магазина наблюдала за нами, скосив глаза, не желая, чтобы это было заметно.

— Я говорила, что здесь не такой, к которому ты привыкла. Ты сказала, что тебе все равно.

Она подумала немного. К моему крайнему удивлению, вместо того чтобы спорить или продолжать жаловаться на неудовлетворительное качество чая, она спокойно спросила:

— Что ты порекомендуешь?

Я показала жестом, что не уверена.

— Я не привыкла пить чай.

— Не… — Она уставилась на меня. — О! На Джерентэйте не пьют чай?