Он вышел из столовой вместе с горничной, и сейчас же из коридора донесся взвизг и умоляющий Глашин голос:

— Опять вы за свое, Григорий Андреевич!.. Не пойду, если будете приставать! Честное слово, не пойду!..

И вот Игорь «обмундирован». На голове — гимназическая старая фуражка с новенькой солдатской кокардой. Шинель с черными марковскими погонами до невозможности перетянута в талии офицерским отцовским ремнем, который пожертвовал Игорю Дима. Сбоку на ремне висит тоже отцовская тупая — докторская! — шашка. На сапоги нацеплены большие неудобные шпоры. В руке — плетка.

На шашке и шпорах настоял Гриша Чистов, плетку дал Игорю Юрий Балкович. «Бедные вольноперы» уверяли его, что теперь он абсолютно похож на лихого конного разведчика. Наряжая, его, они переглядывались и кусали губы, чтобы не расхохотаться, но Игорь всего этого не замечал. К тому же он очень понравился себе в погонах. Ох эти погоны — черно-красные корниловские, малиновые дроздовские, черные марковские, голубые алексеевские! Какой дьявол вас придумал? Сколько горячих, безрассудных мальчишеских голов вы погубили!

Пожилые обозные солдаты в рваных шинелях и облезлых полушубках — кто в черных погонах по форме, а кто и вовсе без погон — суетились в глубине большого городского двора.

Они запрягали в крестьянские телеги шелудивых измученных лошаденок, реквизированных еще в курских и орловских деревнях и дотопавших до Ростова, таскали и укладывали ящики, чемоданы, какие-то узлы.

Тоскливое ржанье, крик, обязательная в таких случаях надсадная матерная брань.

— Авдюхин! Куда смотришь, кривая харя!

— Виноват! Отойдите, ваше высокородие, как бы не зашибить! На себя бери, на себя!.. Стой!.. Заходи!.. Стой, холера тебя задави!

— Чижолый, сволочь! Что в ём такое?

— Дерьмо!

— А может, золото?

— Хоть бы и так! Все равно тебе не достанется. Не рассчитывай!

— Я рассчитываю, где бы мне сальца добыть пожрать!

— У Буденного попроси, он тебе даст сальца, снохачу вшивому!

Всей этой какофонией дирижировал пожилой подполковник Курсовский, командир марковского обоза. Он был невелик ростом, с жидкой бороденкой на морщинистом, растерянном лице.

Подполковник пыжился, выставляя грудь колесом, и всячески старался казаться бравым отцом-командиром: то кричал на обозников плачущим фальцетом, матерясь изобретательно и длинно, то вдруг, срываясь, придерживая рукой шашку, бежал, мелко семеня, в другой угол двора, чтобы и там визгливо распечь кого-то. Однако ничего бравого, командирского в подполковнике не было, походил он больше на деревенского дьячка, надевшего офицерскую форму.

— Наш Берендей в своем репертуаре, — сказал Гриша Чистов Балковичу.

Кадет усмехнулся:

— Двужильный старикан! Идемте, однако, господа, доложимся.

Вольноперы и Игорь подошли к подполковнику, вытянулись, отдали честь.

— Здравия желаю, господин подполковник! — обаятельно улыбаясь, молодецки выкрикнул Гриша. — Прибыли в ваше распоряжение!

— Очень рад, господа, очень рад! — ответно козырнув, сказал подполковник Курсовский и пожал каждому руку. Юрию Балковичу — почтительно. Его красноватые, стариковски незлобивые глаза с короткими белыми ресничками слезились от ветра. На кончике озябшего носа висела мутная капля. — А вы, молодой человек, откуда? — спросил он Игоря, с удивлением оглядывая его с ног до головы.

Удивляться было чему: гимназическая фуражка на голове, а за поясом кавалерийская плетка, на сапогах — огромные, вроде как бы рыцарские шпоры, а в руке вполне современный клетчатый саквояж.

Гриша Чистов поспешил прийти на помощь смущенному Игорю:

— А разве Александр Николаевич вам ничего не говорил, господин подполковник? Это Игорь Ступин, сын доктора Ступина. Он с нами до Каяла.

— Да, да, да! — спохватился подполковник. — Милости прошу!.. Однако как вы… это самое… расфуфырились, молодой человек!.. Вещички ваши, господа, можете сложить вон на ту подводу. Белый меринок — видите?.. Пока вы свободны. Но отлучаться со двора не рекомендую. Анохин! — заорал он вдруг своим плачущим бабьим фальцетом. — Не туда патроны грузишь! Вот я тебе сейчас набью морду, беспамятная твоя башка! — И, подхватив шашку, засеменил в глубину двора.

Солдат-обозник с заросшим угрюмым лицом молча взял у Чистова и Балковича их чемоданы и уложил на подводу.

Вольноперы отошли в сторону, закурили.

— И мой возьмите, пожалуйста! — Игорь подал обознику свой клетчатый саквояж.

Тот подержал саквояж на весу, сказал одобрительно:

— Хорошая вещь! Много можно сюда добра напхать. Где покупали?

— Это еще папа купил. В Петрограде. В Гвардейском экономическом обществе. Был такой магазин до революции.

— А кто ваш папаша?

— Он был военный врач. Он умер. От сыпного тифа. А вы сами из какой губернии?

— Курский соловей! — мрачно усмехнулся заросший солдат. — И вон, гляди, куда залетел!

— Даст бог, вернетесь к себе на родину.

— Вряд ли, — вздохнул «курский соловей». — Кровищи на мне много!

— Игорь! — строго позвал кадет. — Подите сюда!

Игорь подошел.

— Зачем вы вступаете в разговоры с солдатней? Это все мобилизованная мужицкая сволочь! Спят и видят, как бы сбежать к большевикам. О чем вы с ним говорили?

— Ни о чем. Спросил, откуда он.

— Узнали? Ну и хватит!

Балкович бросил на землю окурок, сказал, обращаясь к Грише Чистову:

— Хорошо было первопоходникам. Одни офицеры вокруг. А сейчас? Сколько хамья в армии. Ужас!

— Но ведь когда был всемирный потоп, — с серьезной миной, подмигнув Игорю, сказал Гриша Чистов, — старик Ной взял в свой ковчег не только Сима и Иафета, но и Хама. Отсюда, Юрочка, я делаю вывод: без хама не обойтись!

Во двор с улицы, широко и твердо шагая, вошел молодой стройный офицер в новой английской шинели. Одна рука его была на черной перевязи.

— Поручик Губенко! — окрикнул его Гриша. — Это вы или ваша тень?

Румяное, свежее лицо офицера расплылось в широкой улыбке. Он подошел к Грише, подал ему здоровую руку, сказал весело:

— Опять у нас? Прелестно!

— Господин поручик, значит, слухи о вашей героической смерти под Иловайской несколько преувеличены?

— Как видите! Немножко руку задело. Но все уже в общем подсохло. Як на собаци, как хохлы говорят.

— Как вам удалось выдраться из той каши?

Поручик юмористически подмигнул Грише.

— Где шажком, где ползком, а где и на карачках. Я в полушубке, без погон был, а фуражку потерял на бегу. Это меня и спасло… Один налетел. Конь рыжий, у всадника морда тоже веснушчатая, рыжая. И тулуп на нем овчинный, рыжий. И небо мне с овчинку показалось, — значит, тоже рыжее. Ну, думаю, конец. Отгулял поручик Губенко! И вдруг слышу: «Не бойсь, парень. Мы только ахвицерье рубаем!» Гикнул, матюкнулся и дунул дальше карьером!

Гриша и Игорь рассмеялись. Кадет, покривился.

— Во многих драпах участвовал, такого не запомню! — продолжал восторженно говорить веселый поручик. — Ай да Буденный! Ай да чертов сын! Вахмистр, а лупит господ генералов в хвост и в гриву, как хочет!

— Вы не находите, господин поручик, что в таком тоне говорить о руководителях армии по меньшей мере неприлично? — сказал Балкович. — И что это вы так восхищаетесь этим Буденным?!

— А что это вы мне делаете замечания, вольноопределяющийся? — сразу взорвался поручик. — Встать смирно!.. Носочки, носочки врозь!.. Каждый мальчишка берется учить боевого офицера!

Он долго распекал мрачно молчавшего кадета. Наконец утихомирился.

— Вы идете с нами, господин поручик? — спросил Гриша Чистов.

— Нет, поездом! — буркнул поручик Губенко и, не попрощавшись, ушел.

…Выступили только в два часа дня. Жидкая цепочка марковских подвод и небольшая группа пеших затерялись среди сотен таких же подвод, бричек, санок, всадников и идущих вразброд, как попало, шатающихся от усталости солдат и офицеров. Горожан на улицах не было видно. Зная добровольческие нравы, ростовчане благоразумно прятались в домах.