— Не только. Я говорю — любым. Ну, к примеру, "Спасением".

— "Спасение"… "Спасение", — повторил голос. — Это там, где капитан… капитан… Ну, подскажите мне, как его зовут.

— Его зовут Лингард. Капитан Лингард пришел на помощь яхте, севшей на мель. А потом, сделав свое дело, взял курс на север. Норд!

Он склонил голову набок, при этом поля панамы полностью закрыли лицо.

— Можно попросить вас попудриться? — спросил он. — Я не могу на вас смотреть, мне ужасно неловко.

— Пожалуйста! — Послышался какой-то металлический стук — должно быть, она открыла пудреницу.

Вахицкий по-прежнему не смотрел на нее.

— Должно быть, вас это нисколечко не интересует, но все же я должен представиться — меня зовут Леон Вахицкий, и до недавнего времени я занимал должность вице-директора краковского отделения Бюро путешествий.

Ха!.. Как говорил один знакомый офицер речного пароходства, плавающий под флагом "Вистулы", — мое дело всего-навсего пробивать дырки в билетах всех прочих путешественников…

— Я напудрилась, — послышался голос. В нем была серьезность, и он воспринял это как известный комплимент.

— Спасибо.

Он повернулся и увидел серые глаза, глядевшие из-под нахмуренных бровей. Взгляд этих глаз с подпухшими веками был чуточку выжидающий.

— Извините за нескромность, — начал он, — но можно ли то, что было минуту назад, ваши слезы, считать генеральной репетицией? Может быть, вы продолжали готовиться к какой-то роли… Должно быть, вы очень серьезно относитесь к искусству, даже слишком. Хотя, кажется, когда актер на сцене плачет настоящими слезами, зрители ему не верят. Вы когда-нибудь слышали об этом?

— Разумеется.

— Я невольно оказался здесь в роли такого зрителя…

— А вы не боитесь, что… вас можно одурачить?

— Я рад, что вы снова обрели способность шутить. Крупица юмора — великое дело, слез становится на каплю меньше.

Она едва заметно улыбнулась:

— И все же, прошу вас, не слишком доверяйте моему лицу.

Между тем, петляя среди деревьев, к ним уже спешил официант с ведерком и бутылками в руках.

— Куда разрешите поставить?

— Почему вы сегодня ничего не пьете, панна Барбра? — спросил Вахицкий.

— Я просто еще не успела заказать.

— Охотно поделюсь с вами. Надеюсь, вы не откажетесь выпить со мной рюмочку?

Она задумалась.

— Ну что же, — сказала Барбра несколько неопределенно, — ну что же, если я за что-нибудь и выпью, то, пользуясь вашим словарем, за "Тайфун".

"Тайфун". "Тайфун"! Почему именно сегодня вспомнила она об этом романе?.. Барометр мечется как угорелый. Помощник капитана жалуется на головную боль. Вокруг огромные морские валы, величиной с двухэтажный дом.

Страшный, непрерывный вой урагана, который невозможно перекричать, даже сорвав глотку. И наконец, капитан Мак-Вир, несмотря на свой плащ и высокие сапоги промокший до нитки, изо всех сил цеплявшийся за какие-то поручни, чтобы удержаться на корабле, порой встающем на дыбы. Этот чуточку смешной безобидный капитан, который, хоть убей, не может понять научных трудов, толкующих о том, как следует сделать круг и обойти сердцевину тайфуна, и направляет свой пароход "Нянь-Шань" в самый центр водного и воздушного урагана, в самое пекло разбушевавшейся стихии.

"Поймите, — объяснял он с некоторым раздражением одному из офицеров, — поймите, как я погляжу в глаза судовладельцам, когда мне придется им объяснять, что я вынужден был в океане сделать круг и потому опоздал в порт?"

Вальдемар вернулся, неся еще один бокал, а потом с недовольным видом удалился, чтобы снова замереть в своей излюбленной позе на пороге ресторана — со скрещенными на груди руками, в которых белела салфетка. Должно быть, беременные женщины не вызывали у него симпатии.

— Все повторяется, — заметил Леон. — Как-то я уже спрашивал, могу ли я хоть что-то для вас сделать. Но потом мы заговорили о другом и к самому важному больше не вернулись.

— Самое важное! Вот еще! — воскликнула она, и в самом деле Леон впервые подметил на ее лице едва уловимую, актерскую гримасу, ловко скрывавшую правду. — Попробуйте меня подпоить, быть может, тогда я окажусь разговорчивей.

Шутливый тон, та самая крупица юмора не только отодвинула сцену со слезами, но как бы задвинула на второй план и его самого.

— Согласен, как вам будет угодно, — сказал он. — Только хотелось бы мне знать, каково-то вам будет, когда вы опять останетесь наедине с собой. Может, и впрямь лучше все время наполнять вашу рюмку, а? Словом — за успех. За "Тайфун". А может… может, и за "Завтра".

— Завтра? А что будет завтра? — удивилась она.

— Как? Неужто вы не читали этой конрадовской новеллы? Как известно, эта новелла — об ожидании. Старый моряк, много лет не ходивший в море, ждет, ждет долгие годы возвращения своего сына, моряка. Ждет и верит, что сын, не вернувшийся сегодня, наверняка вернется завтра. "Завтра"! Это ожидание превращается у старика в "пунктик". Понимаете? — воскликнул Леон. — В тихое помешательство… И вот однажды лондонским поездом без гроша в кармане приезжает загорелый и обветренный молодой моряк, которому какие-то неведомые силы не дают покоя, заставляя бороздить из конца в конец все великие воды мира. Это наконец-то приезжает сын, приезжает просто для того, чтобы вытряхнуть из старика пару-другую шиллингов и опять вернуться на берега Темзы. И тут его ждет — ха! — некий в своем роде забавный сюрприз… Слегка выживший из ума старик, для которого ожидание стало своего рода формой существования, просто-напросто не желает узнавать его. Не верит, что это его сын. Его собственный сын еще вернется, но это будет завтра… Молодой моряк, постучав себя пальцем по лбу, уходит, а старик снова поглядывает в окно и ждет, ждет, когда наступит завтра. "Завтра".

— Я не знала этой новеллы, — сказала она. — И как вы догадались рассказать мне именно ее?

— Ха! Просто я несколько раз слышал, как вы говорили официанту, что кого-то ждете.

Она снова сдержала улыбку.

— Вам кажется, что и со мной получится так, как в этом рассказе… в "Завтра"?

— Если говорить откровенно, я был бы даже рад. Мне кажется, для вас так было бы лучше… Может, я ошибаюсь… Пусть бы вы все время ждали, ждали кого-то, а потом не узнали его.

— Вы так верите в свою интуицию?

— Дело не столько в том, чему я верю, а в том — чему я не доверяю.

— А чему вы не доверяете?

— Атмосфере, которая тут царит.

Он сделал жест рукой, как бы показывая на все вокруг, а больше всего на вход в ресторан, который загораживала черная фигура с бабочкой под горлом и с дугообразными ногами, образующими букву "о". Фигура эта, постояв неподвижно, незаметно оглянулась.

— Вы их знаете, этих владельцев? Что за люди?

— Я их знаю, наверное, меньше, чем вы, панна Барбра. Я тут человек новый… Вы раньше меня стали сюда заглядывать…

— Всего три недели тому назад.

— И вы уже три недели кого-то ждете? Это неслыханно!

Он с удивлением поглядел, но не на нее, а куда-то поверх ее головы. Увидел плоскую крышу "Спортивного" с шезлонгами и плетеным столиком, погруженную в розовый свет заходящего солнца, а над крышей — светло-зеленое, вроде бы даже и не варшавское, жаркое небо. Он искал в нем ключ к шараде, отсутствующее в этом удивительном кроссворде слово, которое бы по количеству букв соответствовало бы таинственным квадратикам, пока что белым и незаполненным. Может быть, оно начиналось на "д"? Двойка? — подумал он. А может, на "в"? Военизированный отряд? — продолжал он отгадывать.

— Свидание! — воскликнул он наконец, но все же знал, что слово не найдено. Оно ничего не объясняло, только подтверждало факт. — Никогда еще не слышал ни о чем подобном. Должно быть, это какое-то марафонское свидание. Но впрочем, простите, ради бога, — добавил он тотчас же. — Только не подумайте, что я смеюсь. Вовсе нет, наоборот. Ага, вот еще что. Я назвал вам свое имя, но не сказал, где живу. Разумеется, я понимаю, это не имеет к вам никакого отношения, но я хотел бы сказать, что живу в "Бристоле" и с утра мне всегда можно позвонить. Я говорю это на всякий случай.