— Лена!
— Но ведь это, это плагиат! — воскликнула она.
— Почти плагиат.
— Кто-то обокрал Конрада.
Он понимал ее с полуслова.
— Но кто? — подхватил он. — Кто из варшавян мог отважиться на такую копию? Кто сделал эту копию, казалось бы, с уникального оригинала?
— Вот именно! — воскликнула она. — Странно. Очень странно. Я ведь прекрасно знаю, что там наверху, над нами, Зигмунтовская улица, там мост, там, наконец, лодочная станция. И все же… Нет! Самое странное, что только вы сейчас мне… — Она умолкла. Тряхнула головой и снова стала вглядываться в черневшую глубину театрика. Теперь смычки в разной тональности повторяли какие-то Lieder ohne Worte[16]. Самые подходящие мелодии для немца Шомберга, в заведении которого, наверное, больше всего ценился именно такого рода репертуар.
— Мне все время казалось, что я это вроде бы… видела где-то. Только я не знала где. Знаете, иногда так бывает — приходишь куда-нибудь, и тебе сразу же начинает казаться, что ты здесь не впервые. Все тебе здесь знакомо. Вот и мне показалось, что я… Нет, не то, не потому… Просто я сейчас страшно озабочена совсем другим… — Она умолкла.
— Плагиат, а может, и вариант, — отозвался Вахицкий.
— Вариант?.. Вам что-то здесь кажется вариантом "Победы"?
Теперь он на минуту умолк.
— Почему вы ничего не отвечаете?
— Ну, на таком расстоянии?! — рассмеялся он.
Она промолчала.
— Не подумайте, ради бога, будто я ищу повода сблизиться с вами.
Но она, должно быть, была из тех женщин, которые не любят неопределенности.
— Ну а при чем тут расстояние?
— Не хватало, чтобы вы предложили мне перейти на ту сторону Кербедзя и оттуда прокричать вам, почему я считаю "Спортивный" вариантом. Чтобы все прохожие слышали?
— Ага, — лаконично сказала она.
Ему вдруг показалось, что он взял чересчур большой разгон. Во всяком случае, ему не хотелось говорить лишнее. Хотя бы потому, что он не был уверен, не подслушивает ли его кто в "Спортивном". Но ее "ага" ему не понравилось. И он стал слегка "темнить".
— Вы знаете, у тех, кто живет на Праге, свои особые амбиции. Ха! Местный патриотизм. В их присутствии мне не хотелось бы наводить на них критику. Ха, ха, упаси меня боже.
Она выслушала его равнодушно, можно сказать, вообще перестала слушать. В полумраке потянулась за рюмкой, потом — за ломтиком лимона. Что она тут делала одна в такое время? Если и в самом деле ждала, то кого?.. Свое хождение к эстраде и обратно она объяснила подготовкой к спектаклю, ха! Неужто, ударяя кулачком по ладони и бормоча под нос какие-то проклятия, она и в самом деле разучивала роль?
Граммофонная пластинка была проиграна почти до конца. Вальс, исторгаемый скрипками, все кружил и кружил меж стволами, и можно было подумать, что духота действует на него угнетающе, не давая вознестись к небесам. Давление, видимо, то и дело менялось. Уф, ну и духотища же! И вдруг гармонию этих кружащих и на ощупь вальсирующих задумчивых мелодий нарушил доносившийся откуда-то извне хриплый мужской вопль.
— Что это? — Она убрала со столика локоток. — Кто-то кричит?
Вахицкий не успел ответить. В золотистом свете открытых дверей мелькнули тени: белая — муслиновое платье — и две черные. Штайсы метнулись к парадным дверям. Но черная тень Вальдемара с белевшей рубашкой и белой салфеткой почему-то кинулась в сад.
— К вашим услугам, вы меня звали? Чего изволите? Льда? Лимонада? — воскликнул он, переводя дух.
Сдернул салфетку с локтя, сунул под мышку и опять перекинул через локоть.
— У вас что тут под боком, бойня? — спросил Леон.
Вальдемар поднял темную руку вверх, к светлевшей в темноте рубашке, и, к великому изумлению Леона, под черной официантской бабочкой трижды начертал крест.
— Вы имеете в виду этот визг? — спросил он. — Но у нас такое случается частенько, а то и каждый вечер! Не волнуйтесь, прошу вас. Матерь божия, королева короны польской… Нет у нас поблизости никакой бойни… Зато напротив — бойкое место… Это почти одно и то же. Катаются на горках и визжат. Гости наши часто спрашивают, что это? Предъявляют претензии! Но ведь от нас это не зависит… Царица небесная…
— Те-те-те, — протянул Леон. — В луна-парке, разумеется, бывает, порой кто-нибудь и взвизгнет, но тут-то этого почти не слыхать. Во всяком случае, мне не приходилось… Мы сидим внизу. А всякий такой шум идет поверху. Как по-вашему, есть ли тут хоть малейшее дуновение ветерка? Нет, ни малейшего. Нет ничего, что могло бы донести сюда весть о нарушении… общественного порядка, ха!
— Да провалиться мне на этом месте, если…
— Полно, полно, лучше не клянитесь, а то вдруг и впрямь провалитесь. Останется после вас немного гравия, вот и все, ха, ха. — Леон показал направо. — Эти крики или поросячий визг доносятся вовсе не из луна-парка, а совсем с другой стороны. Вроде бы с лестницы — знаете, с той, что ведет на улицу. Там, где кусты и полно, всегда полно пчел.
Вальс раскачивался и кружил меж деревьями все медленнее и чуть не падал в обморок от духоты, пока вдруг с ним не случилось что-то скверное и он не застрял, споткнувшись на жалобно пиликающей ноте. И наконец совсем затих — наверное, вправду потерял сознание. Это значит, что возле стойки не оказалось хозяйки, которая вовремя подкрутила бы никелированную ручку. И когда в оркестре Шомберга наступила эта непредвиденная пауза, снова раздался тот же вопль, хрипловатый поросячий визг. На этот раз он доносился словно бы с обрыва перед рестораном.
— Ма-ма! Ма-ма! — вопил мужской голос, сиплый и низкий, и слушать его было невмоготу.
В голосе этом чувствовался животный страх. Вальдемар вначале отпрянул, потом, оглядевшись, изо всех сил помчался на своих кривых ногах к "Спортивному". Он размахивал салфеткой, словно это был белый флаг, а он, Вольдемар, парламентер, спешивший сдаться в плен жесткому врагу. Правда, белая салфетка время от времени меняла свой цвет, в зависимости от лампочки, под которой он пробегал, становясь то лиловой, то зеленоватой, то розовой, Вольдемар исчез в дверях. Вопли "ма-ма, ма ма" стали отдаляться и, повторяясь каждые несколько минут, затихли где-то внизу. Можно было подумать, что верещавший мужчина то ли сбежал, то ли скатился с обрыва на пляж или же… или же вырывался из рук, бил по земле ногами, а его насильно несли на руках под мост. Разумеется, последнее могло прийти в голову лишь тому, кто дал бы волю фантазии.
— Что же это было, черт побери! — воскликнул Леон.
Но девушка снова отвернулась от него, так что он видел ее застывший профиль. Наверное, ей не хотелось продолжать разговор. Сидела молча, поставив локоть на стол. То истерически мечется по дорожке, то ничем ее не прошибешь, будто у нее не нервы, а канаты, подумал он.
Прошло минут пятнадцать, а может, и чуть больше, Хозяйка, должно быть, уже снова сидела за кассой, потому что по саду, из конца в конец, бойко вышагивали мелодии не то из Шуберта, не то из Шумана: граммофон надрывался вовсю, будто ничего особенного не произошло. И тогда вдруг, взглянув на ручные часы, девушка встала. Светлое платье ее прямо-таки стремительно пронеслось мимо. Уходя, она не повернула головы, на которой в темноте обрисовывался монаший капюшончик.
— Послушайте! — позвал он и тут же убрал ноги со стульчика. — Я хотел сказать… — Она остановилась, но так и не глянула на него. — Может, я все же провожу вас до трамвая. Остановка как раз около кассы луна-парка.
— Благодарю вас, не нужно. Я попрошу официанта… — И она исчезла в ресторане.
Он подождал немного, а потом тоже поднялся. Хозяина не было. Зато хозяйка оживленно беседовала с официантом, обсуждая какую-то сенсационную новость. Но вместе с тем ему показалось, что они чем-то угнетены, словно бы не могли понять или решить что-то очень для них важное. Бывает иногда так, что оживление сочетается С некоторой подавленностью. Но когда, минуя стойку, Леон приподнял панаму, воскликнув "до завтра", он с удивлением заметил, что во взгляде хозяйки, как всегда, таится некий веселый смешок.
