— С кем имею честь, уж не редактор ли вы будете? — спрашивал Вахицкого со священным трепетом в голосе Штайс, а глаза его меж тем так и ощупывали Леона, когда он вечером того же дня впервые переступил порог "Спортивного". Портной Заремба сдержал слово, и в своем светлом-пресветлом пепельном костюме Леон белел в дверях неким привидением.

— Да полно, помилуйте! Я, и вдруг редактор! — отвечал он. — Я и в газетах читаю только судебную хронику. Много ли на свете вещей, достойных внимания! Ха! О, да, я вижу, тут у вас весьма недурной буфет… Те… те… те… День добрый, пани.

Вязавшая за стойкой толстая женщина с голыми плечами зазывно рассмеялась. Голос ее зазвучал, как мелодичная, с легкой заминкой флейта.

— Я немного заикаюсь, прошу прощения… Добрый день!

— У вас, кажется, есть и садик? — Леон показал на двери напротив, за которыми что-то золотилось и зеленело перед тем, как вскоре угаснуть в вечерней мгле.

— О, не стоит, не стоит сейчас туда заглядывать, — услышал он тоскливые жалобы Штайса. Можно было подумать, что хозяин так и рвется избавиться от посетителя. — День был жаркий, и там еще душно. А кроме того, пыль, с улицы летит пыль! Вот здесь, за этим вот столиком, вам будет удобней. Простите, не расслышал фамилии благодетеля, осчастливившего нас своим посещением. Мы ведь люди маленькие. Вы и в самом деле не редактор или только так говорите? Наверное, все же можете иногда отстучать какой-нибудь шедевр на машинке. Какой-нибудь трактат, разумеется не передовую, это было бы слишком, ну, скажем, фельетончик, статейку… а?

— Ха, разве я похож на варшавского журналиста? Я еще раз повторяю вам, милейший, что не беру газет в руки… Так вы хотите, чтобы я сел здесь?

На коричневом столике (под цвет деревянной обшивки стен) виднелся прямоугольник бумажной салфетки. Стояли зубочистки, перец и соль. Вахицкий сел.

— Так что вы мне можете предложить?

— Едва тянем! — услышал он новый стон. — Вот, ей-богу, слово даю, скоро прикрою эту лавочку. Что удивительного, если клиенты предпочитают посидеть не у меня, а, скажем, в луна-парке. Там веселей, ресторан с большой верандой. На веранде и тень, и сквознячок. А у нас веранды нет, жара и пыль. Вы, почтеннейший, должно быть, знаете, где луна-парк? Надо спуститься по лестнице и перейти улицу.

Однако меня хотят выставить! — подумал Леон.

— Ну конечно, я непременно загляну и туда. Но пока что, я вижу, у вас есть джин? Глазам не верю!

— Дорого, дорого! — упреждающе вздохнул Штайс. — Клиенты говорят, у меня настоящая обдираловка. Но богом клянусь, иначе не свести концы с концами. Полный крах. Мамочка! — обратился он к женщине, сидящей за стойкой. — Приготовь рюмочку. Финансовый крах глядит нам прямо в глаза и даже не в глаза, а в зрачки… Если уж говорить правду… Вот прошу, почтеннейший, наше меню с ценами. Пожалуйста! Я понимаю, почему некоторые сразу идут в луна-парк. Понимаю и не обижаюсь. Там дешевле.

И снова из-за стойки донеслись серебристые звуки флейты. Должно быть, хозяйка тоже решила вмешаться в разговор.

— Вы, наверное, не варшавянин? — спросила она.

Как можно меньше лгать! — решил Леон.

На мгновение он внутренне сосредоточился. Я симпатичный, я исключительно симпатичный, повторял он и вдруг почувствовал, что лицо его выражает простодушие в самом чистом и натуральном виде.

— Угадали, ха, угадали. Я вообще-то из Кракова, — сказал он. — Но только вчера вернулся из Ченстоховы. Там у меня были дела, а теперь вот сижу в Варшаве, жду, когда все уладится. Не знаю, чем и заняться, знаете, время летнее, да и знакомые поразъехались. А духота страшная! Вот я и решил, что лучше всего здесь, на берегу. Свежее… Но может, сейчас пойду в зоопарк или в луна-парк, раз уж вы его так хвалите, ха.

— Вот, вот, вот, — быстро закивал своей напомаженной черной головкой Штайс.

Он потирал руки. Его ничуть, ничуть не удивляет, что редкие посетители его заведения, вместо того чтобы переступать прогнившие пороги "Спортивного" — полюбуйтесь сами на эти ступеньки, — предпочитают покататься на "американских горках", провести время на аттракционах, чем глядеть на стареющего хозяина, который вот-вот пойдет по миру. Он, разумеется, не в обиде, нет, боже упаси. У молодости — а вы, милейший, выглядите очень, очень молодо — свои права. Вы ведь, наверное, сейчас в возрасте Христа?

Может быть, Штайс уготовил своему клиенту некую голгофу или что-нибудь в этом роде? Орхидея… подумал Леон Вахицкий. Ему и в самом деле недавно исполнилось тридцать три года.

— Ха! Право, не знаю, что вы имеете в виду. Возраст Христа? Первый раз слышу. Во всяком случае, по отношению к себе. Женщине столько лет, на сколько она выглядит, а мужчине… и так далее. Что касается меня, то у меня в данный момент шумит в голове… ваш джин, ха… ха!

— Голу бок!.. — послышалось предостерегающее воркованье из-за стойки.

Хозяин тотчас же покосился в ту сторону. Хоть он весьма отдаленно напоминал голубка, но, должно быть, слово это было адресовано ему. Он, кажется, сообразил что-то. Кланяясь, стал пятиться задом, пока не задел локтем кассы. Послышался шепот. После этого пани Штайс поправила лежавшее на коленях вязанье, и спицы вновь замелькали в ее пальцах.

— Прошу прощения за некоторую назойливость, но у нас, в наших краях, очень редко можно встретить по-настоящему интеллигентного человека, — сказал хозяин, возвращаясь к столику Леона. В голой (без малейшего признака волос) руке он держал вечерний выпуск газеты. — Вот наш листок… Не угодно ли будет просмотреть, скоротать времечко? Вы изволили сказать, что интересуетесь только судебной хроникой… Простите за назойливость… но почему вас интересуют именно такого рода проблемы?

— Я полагаю, ха… да, собственно говоря, от скуки, причиной всему самая обыкновенная скука. — Леон, так и не прикоснувшись к газете, допил рюмку, отставил ее в сторону. И тотчас же встал. — Ну, мне пора. Посмотрим, как поживает ваш луна-парк, да и на "американские горки" взглянуть не грех. Сколько я должен?..

— Все дорого, очень дорого… — вздохнул Штайс.

И, скорчив недовольную мину, отчего его крохотные усики зашевелились, отступил в сторону. Потому что клиент его, надев панаму, вместо того чтобы направиться к дверям, устремился в противоположную сторону.

— Ха, — пробормотал он, — кажется, я малость заблудился… — и умолк на полуслове.

— Случилось что-нибудь? — забеспокоился хозяин.

— Нет, нет, ничего…

Перед глазами замершего на пороге Вахицкого замелькали картины. "Победа". Садик с деревянной розовой эстрадой. Навязчивые и порой немотивированные литературные ассоциации. Это "несхожее" сходство. Он не был к нему подготовлен.

— А каково… собственно говоря, предназначение этой постройки?

— Это было еще до меня. Наверное, какой-то театрик. Но давно. Не знаю, какие тут давали спектакли. А может, концерты… Так и стоит…

Сад был не совсем пуст. Вечерело. Под пышным деревцем сидела какая-то пара. Усатый седоватый толстяк стучал кулаком по столу. Сбоку к нему прижималась "козочка" — худенькое юное создание, — чрезмерно нарумяненная, с подведенными синей тушью глазами. Леон тотчас же глянул на ее сумочку — сумочка была коричневая. Официант с дугообразными ногами и с салфеткой на руке из-за чего-то схватился с ними.

— Эй ты! — стучал кулаком по столику мужчина. — А ну позови сюда этого, главного, понимаешь! Я что, деньги печатаю, что ли… Или еще как? Я сейчас такое устрою.

— Тяжелая сцена, сердце обливается, — слышались причитания за спиной Леона. — Вы сами, почтеннейший, можете убедиться, с какой публикой нам приходится иметь дело… Цены им не понравились, что они понимают в изысканных напитках?

— Ха! В каждой профессии есть свои минусы! — воскликнул Леон. — Однако мне пора, ха!

Он повернул обратно и, проходя мимо стойки, приподнял панаму.

— Прощайте, мадам!

И заметил, что в глазах пани Штайс мелькнуло удивление, а потом веселый смешок.