Что есть милосердие судьбы – смерть в мясорубке или такая жизнь?

Вот уже двадцать с лишним лет Дыма мучил этот сон – иногда раз в месяц, иногда раз в неделю. Менялись декорации, но события оставались неизменными. Утром он просыпался в холодном поту, долго смотрел в потолок.

Тикали на стене часы, на кухне Анна стучала ножом, нарезая салат. Прогудел самолет, Дым перевел взгляд за окно, заметил на небе длинный белый след.

Из темноты подсознания многолико скалилось прошлое. Прошлое волочилось тенью, не исчезающей даже в полдень, перечеркивало настоящее.

Вот и сегодня Дыму приснилось: «трешка» в Грозном, отец и мама, им тогда было столько, сколько Дыму сейчас. За окном привычно стреляли, доносились крики. Аня сидела на кровати, поджав ноги и обхватив колени руками. Мама ходила по комнате взад-вперед, баюкая маленького Егорку, у которого резались зубы.

Все лампочки выключили, чтобы люди на улице думали: квартира пуста; лишь голубоватый свет фар бросал тревожные блики на испуганное лицо матери. Большинство русских осталось, заперлось в квартирах, отказываясь верить, что беда уже поднимается по лестнице, замирает у дверей, прислушивается. Все думали, война не коснется тех, у кого хата с краю, но никто не думал о том, что крайняя хата горит первой.

Диме двенадцать, но взрослый мужчина, видящий этот сон, знает, что будет через пятнадцать минут, но не может сдвинуться с места, чтобы предупредить: бегите! Бессилие убивает его, ведь если сейчас он крикнет, вытолкает родителей на лестницу, и они побегут дальше – вверх, то он не станет тем, кем стал.

Тело отказывается слушаться. Дима смотрит на часы, мысленно пытается оттянуть стрелку, разум захлебывается от бессилия.

На лестнице слышны шаги и гортанная речь. Он смотрит в глаза матери: от ужаса ее зрачок расширяется на всю радужку, и там, как в зеркале, отражается часть соседней пятиэтажки.

Шаги замирают, родители стоят, затаив дыхание. Дмитрию хочется рвануть к матери, зажать Егорке рот рукой, но сознание заперто в теле его прошлого. Чужаки переговариваются, топают наверх…

Неужели хотя бы на этот раз…

Взгляд Дмитрия прикован к Егорке. Вот он дергает ручонками, кривит полумесяц рта и поднимает вой. Мать спохватывается, прижимает младшего сына к груди, чтобы он замолчал, и отступает, с ужасом глядя на дверь.

Отец матерится. За дверью матерятся тоже, щелкает взведенный курок. Отец бросается к Ане, хватает ее и подсаживает наверх, в антресоль над входом в кухню. Затем за шкирку поднимает Дыма, заталкивает следом за сестрой, напутствуя:

– Что бы ни было – молчите. Димка, прижмись к правой стене, Аня – к левой стенке. – Дым становится на четвереньки, отползает дальше, заматывается одеялом, которое накрывало банки с компотами.

Аня скулит, тоже замотанная одеялом, Дым пинает ее:

– Тссс! Молчи!

Сестра затихает. Отец захлопывает дверцы кладовки. Неразборчиво бормочет мама, верещит Егорка. Стучат. Мама всхлипывает.

– Открывай, – требуют голосом с чеченским акцентом. – Тагда будешь жить.

– Сейчас, – отзывается отец.

Звякает щеколда. Гремит выстрел. Гулкие шаги разносятся по квартире. Кричит мама, потом молит, потом ее стоны тонут в криках Егорки. Хлопок – Егорка замолкает.

Дым тряхнул головой и заставил себя не вспоминать. Мама был красивой – они с Анной в нее: пшеничные волосы, черные глаза и брови. Анна сохранила масть, а Дым поседел еще тогда, в двенадцать лет. Если бы не мамина красота, боевики обыскали бы жилье и нашли в кладовке двух дрожащих близнецов-подростков…

С губ сорвалось ругательство, Дым свесил ноги и мрачно оглядел комнату. Ничего не радовало – ни новая квартира, ни недавно закончившийся ремонт, ни вид из окна в парк.

Из кухни потянуло запахом кофе.

– Ань, и мне завари, – прохрипел он, откашлялся.

– Угу, угу, – передразнила его сестра. – Уже одиннадцать часов, ты все проспал, филин, блин. А обещал помочь.

– Сейчас, – он взял сигаретную пачку, надел джинсы и футболку, босиком протопал на лоджию в соседней комнате, закурил и высунулся из приоткрытого окна.

Гудели машины, пахло пыльным летом и выстиранным соседским бельем. Этажом выше грохотал перфоратор, его заглушали возгласы ребятни, гоняющей в футбол на новенькой площадке возле цветущих лип. По серо-голубому небу сновали стрижи. Дым любил лето и терпеть не мог зиму, но переезд на юг пробуждал воспоминания. Потому квартиру решили покупать здесь, в Белгороде.

Дым ткнул сигарету в пепельницу, сделанную из рапаны, и поспешил готовить обещанный плов и жаркое. Не мужское дело на кухне возиться, но тут – особенный случай, новоселье. Аня с детства мечтала о собственной квартире, и сегодня ее звездный час.

В столовой на стеклянном столике, окруженном стульями, уже стояли тарелки с украшенными зеленью салатами.

Аня в голубом фартуке склонилась над разделочной доской и ловко орудовала ножом, только локти мелькали. Обернулась, одарила брата улыбкой.

И баранину для плова, и свинину для жаркого он заготовил с вечера.

– Сколько человек придет с твоей стороны? – спросил он, открывая Анину гордость – огромный хромированный холодильник.

– С моей стороны, как обычно, Юлька с Олей. С твоей – Наган? – она на миг оторвалась от дела. – Капуста явится?

– Будет, – кивнул Дым, открыл миску со свининой, понюхал мясо, кивнул. – Алана тоже пригласил, специально для тебя. Теть Валя обещала зайти завтра, чтоб не портить праздник молодежи.

– Вау! – раскрасневшаяся, довольная Аня просияла. – Спасибо, брат! Ты настоящий друг! Осталось тебе девушку найти, женишься, наконец, остепенишься.

Дым закатил глаза:

– Спасибо, я еще пожить хочу. Помнишь, чем все с Наташкой закончилось?

– Все, все, умолкаю.

Поставив на плиту котелок с подсолнечным маслом, Дым подумал, что хотел бы в спутницы такую женщину, как Аня. Но где ж их взять? Одни пустышки тупоголовые. Оля ничего, но замужем. Юлька… он вообще не понимал, что общего у Ани с этим существом.

Бросив в масло лук, морковь и пару косточек, Дым снова отправился на балкон. Дурное предчувствие не отпускало даже сейчас, когда он, щурясь на июньское солнце, провожал взглядом стрижей, кричащих по-летнему. В воздухе, взлетая и опускаясь, кружился тополиный пух. Через неделю – поездка в Крым. Сел на машину, сутки – и ты на западном побережье, усеянном раковинами гребешков. Желтый песок скрипит под ногами, пейзаж напоминает марсианский: странная розовая трава с мясистыми стеблями, трещины в сизой почве, кусты с серебристыми листьями.

Южнее – суровый Джангуль с обветренными изваяниями скал. Поднимешься наверх – степь без конца и края, колючка, ковыль да перекати-поле, вдалеке гонит пастух табун лошадей.

Новый день – новое место. Мыс Лукулл, Фиолент с его лазурной водой, косяками кефали и крабами. Ныряешь с черной скалы в стаю ставриды – рыбы прыскают в стороны, а потом окружают и больше не пугаются, сверкают серебристыми боками.

Дым затушил сигарету. Даже мысли о приятном не помогли. Все ж хорошо, задание успешно выполнено, квартира наконец доведена до ума – можно приглашать друзей, скоро Крым. Но откуда тогда предчувствие опасности, будто над головой завис нож гильотины и палач вот-вот опустит его? Наверное, виноват кошмар, к вечеру должно пройти. Сидеть за столом с кислой рожей совсем не хотелось.

Первой вошла импозантная брюнетка Юлия в декольтированном черном платье. Огромные буфера колыхались, перетянутая тонким пояском талия подчеркивала крутые бедра. А вот с лицом у Юли была беда: килограмма два штукатурки, приклеенные ресницы и стрелки чуть ли не до ушей. Миловидная, в общем, Оля на ее фоне смотрелась бледной молью.

Аня не выпендривалась и встретила гостей в джинсовых коротких шортах и черной майке. Дым поприветствовал дам, опершись о дверной косяк, и прошел к столу.

Донеслись охи, ахи и поздравления, зашуршал целлофан. Аня делано обрадовалась подаркам и повела подруг в кухню.