– Кого, свет?.. Так нет же его…

– Тьфу ты! Счетчик включал?!

– А! Да, включал.

– Слава богу… Хоть это допытались… – усталой походкой Степан добрался до соседнего стола, ударился об него коленкой, выругался и, кряхтя, осторожно присел на край. – Пра, ты там где?

– Следую за ледоколом…

– Ага. Ленин, мля… Первопроходец в Арктике… Слышь, Док? А тошнит не тебя одного. Нас тоже мутит страшно. Таблетки надо катнуть вовнутрь. От радиации и рвоты. Найдешь?

– Найду. Я их уже на ощупь помню, какие где. Неделю глотаю…

– Какую еще неделю?! – вскочил Кицелюк.

– Неделю сидим тут, неделю и глотаем…

– Э-э-э! Баранов!

– Краткость…

– Какая к е…нотам краткость?! – Степан взревел. – А ну-ка, живо найди батареи раций и запусти один фонарик! У нас тут Скребку, кажись, лечиться пора! От безумия…

– Вот и следующий день прошел… – меланхолично парировал Скобленко.

– Какой день? Ты там не свихнулся, Док?!

– Не, это у командира в кармане часы сигналят так после каждых суток…

– Офонареть! Пра! Веревку ищи! – Кицелюк распалялся все больше.

– А что же тогда такое там сигналом курантов бьет?

– Каких курантов?!

– Вот, слушайте… – в наступившей тишине, нарушаемой лишь возней Вовки Баранова, роющегося в ворохе заплечных ранцев, и в самом деле отчетливо прозвучала слабая мелодия кремлевских курантов. – Ну, вот… опять день прошел…

Послышался щелчок открываемой индивидуальной аптечки.

– Мляааа! Или я сильно где-то ударился в коридоре, или я сильно кого-то сейчас ударю! – Степан взбесился не на шутку. – Ну, где там фонарик?!

– Все, все… – Вовчик зашебуршал активнее, громко щелкнул запором крышки фонаря, и темноту, ослепив всех на некоторое время, прорезал яркий луч света. – Живео-ом…

Сержант устало сполз со стола и, внимательно всматриваясь в сидящего на табурете с раскрытой аптечкой в руках Скобленко, приблизился к нему. Тот же, уставившись в темноту дверного проема отсутствующим взглядом, никак не реагировал на происходящее. Под ногами хрустнула пустая коробка аптечки, а в стороны разлетелись пластмассовые капсулы от таблеток. Для ясности подозрений Кицелюк помахал раскрытой пятерней перед лицом Виталика. Ни малейшего движения в ответ. Даже зрачки широко раскрытых глаз замерли в одном положении.

– Так я и знал! – понятливо кивнув, Степан скомандовал: – Пра, давай сюда! Надо этого чудика в чувства приводить. Кажись, он тут уже никогда не будет страдать от радиации… Только от глюков. Воду захвати! Хотя там, в кране, вода вроде есть…

Напарники живо скрутили не сопротивляющееся тело и поволокли его к раковине в углу. Безо всякой брезгливости Кицелюк засунул в рот Скобленко едва ли не всю пятерню, вызвав бурные рвотные позывы. Провернулся барашек латунного крана, раздался булькающий звук, на решетчатый сток полилась тонкая струя воды, разбавляя мутную, похожую на жидкое тесто, массу полурастворенных лекарств. Сорвав с головы Виталика капюшон «элки», Степан бесцеремонно толкнул ее под кран.

Пятнадцать минут из-за широкой спины сержанта раздавались рвотные звуки, всхлипывания и фырканье, прерываемые гневными окриками: – «Пей, давай, падла! Глотай, сказал! Ох же, дай только вернуться в казарму! Я тебе в туалете много работы найду, чудила из Тагила! Да пей, сказал!». После этого процедура повторялась вновь. Наконец, Кицелюк выпрямился и позвал Вовку. Вместе они перенесли обмякшего Виталика на стол, смахнув с него лабораторный штатив и несколько журналов для записей.

– Уффф… Детский сад… – Степан нервно хохотнул и обернулся. – Как там командир?

– Дышит…

– Хорошо. Давай мне одну рацию, только проверь сначала досконально, чтобы возвращаться не пришлось. И антенну штыревую подцепи, она дальше берет. Остаешься здесь смотреть за всем, а я прогуляюсь. Второй фонарик для себя снаряди, но со светом экономнее будь. Кто знает, сколько еще в этом подземелье придется торчать?! Кто знает…

…Черный Сталкер вздрогнул и очнулся. Что-то его вернуло из небытия…или кто-то! Он в который уже раз попытался повернуть голову вбок, на звук шороха, но не смог. Мертвый плен «магнитуды» держал крепко. И, судя по всему, мог превратиться в настоящую смерть…

Никита открыл глаза. Слипшиеся веки с трудом разомкнулись, усиливая резь в глазах. Как тяжко далось это, что уж говорить о том, чтобы поерзать телом, конечностями, ощутить себя вновь живым и здоровым! В конце концов подняться на ноги. Ужас! Немыслимо. Такое чувство, будто стал деревяшкой в полотне забора. Причем поваленного. Почему такое ощущение? Никита проморгался, нацедив слезы. Ох-х, как заныли ноги. Особенно правая. И загудела голова. Бум-бум. Набат в черепушке. Бум-бум. Словно кто-то топает по железному полу в сапожищах Гулливера со шпорами. Грохот и мелкий звон. Бум-бум…

Это не в голове. В ней другая боль, другие звуки. А «бум-бум» в ушах. Точнее, наяву. «Я не один? Кто-то топает по помещению. И, судя по звуку, все ближе. Кто там?».

Майор сделал усилие и повернул голову направо. Шершавый бетон теплого пола кольнул щеку крошевом. Мокрые от слез глаза жмурились, пытаясь согнать мутную пелену и разглядеть окружающий мир. Руки пока не слушались, но и не болели. Импульс, посылаемый мышцам от мозга, похоже, не доходил и не мог дать толчок действиям. Недвижный бездушный труп. Как у Шекспира. Хотя почему бездушный? Вроде что-то теплится в груди. И щеке горячо от бетона. Почему бетон горячий? Он обычно холодный. Странно. Странно? Ого, душа-то еще теплится в теле. Только тело это не мое. Вот, блин!

«Упс, а это еще кто? Не тот, что глазеет сбоку, лежа рядом, а тот, который громко топает прямо сюда. Едрить тебя-я налево-о! Это же Мешков. Ученый-очкарик. Предатель. Крыса. Ан нет, душа точно при мне. И мозги, и память. Значит, минус контузия. Почему тело тогда такое онемевшее и безвольное? Вот, блин».

Никита тряхнул головой, прогоняя наваждение. Точнее, пытаясь прогнать его. Но боль в затылке током ударила во все уголки тела. И явнее явного обнажила картину действительности. Кошмарного бытия. К распростертым на бетонном полу телам шагал зомби. Да, он когда-то был живым, пусть и лоховатым, но живым, хорошим ученым и вполне здравомыслящим человеком. Отдав себя в лапы суицида, болтаясь в петле под лестницей Бункера разрушенного реактора, он превратился в обыкновенного зомбака. Живого мертвеца. Под воздействием радионуклидов и биоспор, распространяемых Станцией, ученый Мешков мутировал. И не просто видоизменился, а из мертвого вновь стал живым. Ну, или полуживым. Ходячим.

Теперь его ничто и никто не страшил, не смущал, не тяготил. Исчезли мозги, душа, энергия. Испортились кровь, органы, внешность. Но, видимо, где-то глубоко под полуразложившейся гнилой мозговой коркой сидели злость, месть, отчаяние. Потому что тупо и при этом дико хотелось только одного – свежей плоти. Той, которая еще не подверглась радиации, заражению, разложению. Рвать тех, кто еще радовался жизни, мыслил, мечтал.

Зомби в грязном халате, громко стуча каблуками по полу, с чуть вытянутыми вперед руками и бледно-зеленой физиономией медленно шагал по просторному помещению. Нога увязла в петле кабеля, дергая его и еще больше путаясь. Это дало хоть немного времени Никите. Но боль! За что же такое несчастье опытному сильному разведчику? Надо срочно встать и встретить этого зомби. Иначе боль уйдет навсегда… вместе с жизнью. Встать. Вста-а-ть!

– Вы кто-о? – прозвучал рядом хриплый голос.

– Конь в пальто, – вяло и отрешенно ответил Ник и, бросив мимолетный взгляд на лежащего мужика, продолжил корячиться.

Ох, как же трудно и непосильно оказалось подниматься с пола! Тело налилось тяжестью, стало амебообразным и непослушным. Ломота в суставах и рези в ногах просто овладели всем организмом, а мозг твердил одно: «Ложись, не вставай. И все будет хорошо».