КАЧКА НА КАСПИЙСКОМ МОРЕ За кормою вода густая — солона она, зелена, неожиданно вырастая, на дыбы поднялась она, и, качаясь, идут валы от Баку до Махачкалы. Мы теперь не поем, не спорим — мы водою увлечены; ходят волны Каспийским морем небывалой величины. А потом — затихают воды — ночь каспийская, мертвая зыбь; знаменуя красу природы, звезды высыпали, как сыпь; от Махачкалы до Баку луны плавают на боку. Я стою себе, успокоясь, я насмешливо щурю глаз — мне Каспийское море по пояс, нипочем… Уверяю вас. Нас не так на земле качало, нас мотало кругом во мгле — качка в море берет начало, а бесчинствует на земле. Нас качало в казачьих седлах, только стыла по жилам кровь, мы любили девчонок подлых — нас укачивала любовь. Водка, что ли, еще? И водка — спирт горячий, зеленый, злой; нас качало в пирушках вот как — с боку на бок и с ног долой… Только звезды летят картечью, говорят мне: — Иди, усни… Дом, качаясь, идет навстречу, сам качаешься, черт возьми… Стынет соль девятого пота на протравленной коже спины, и качает меня работа лучше спирта и лучше войны. Что мне море? Какое дело — мне до этой зеленой беды? Соль тяжелого, сбитого тела солонее морской воды. Что мне (спрашиваю я), если наши зубы, как пена, белы — и качаются наши песни от Баку до Махачкалы. 1930
Каспийское море — Волга РЕЗЮМЕ (Из цикла путевых стихов «Апшеронский полуостров») Из Баку уезжая, припомню, что видел я — поклонник работы, войны и огня. В храме огнепоклонников огненный идол почему-то не интересует меня. Ну — разводят огонь, бьют башкою о камень, и восходит огонь кверху, дымен, рогат. — Нет! — кричу про другой, что приподнят руками и плечами бакинских ударных бригад. Не царица Тамара, поющая в замке, а тюрчанки, встающие в общий ранжир. Я узнаю повсюду их по хорошей осанке, по тому, как синеют откинутые паранджи. И, тоску отметая, заикнешься, товарищи, разве про усталость, про то, что работа не по плечам? Черта с два! Это входит Баку в Закавказье, в Закавказье, отбитое у англичан. ПУЛЕМЕТЧИКИ Багрового солнца над нами шары, под нами стоит лебеда, в кожухе, мутная от жары, перевернулась вода. Надвое мир разделяет щит, ленты — одна за другой… Пуля стонет, пуля трещит, пуля пошла дугой. Снова во вражеские ряды пуля идет, рыча, — если не будет у нас воды, воду заменит моча. Булькая, прыгая и звеня, бей, пулемет, пока — вся кавалерия на ко-ня… Пехота уже у штыка. Все попадания наши верны в сумрак, в позор земной — красное знамя моей страны плавает надо мной. Нашу разрезать хотят страну, высосать всю до дна — сохнет, затоптанная, она — сердце мое в плену. В наши леса идет напролом лезвие топора — колониальных дел мастера двигают топором. Желтый сапог оккупанта тяжел, шаг непомерно быстр, синь подбородок, зуб — желт, штык, револьвер, хлыст… Слушай, Англия, Франция, слушай, нам не надо вашей земли, но сегодня (на всякий случай) припасли мы команду: — Пли… И в краях, зеленых, отчих, посмотрев вперед, заправляет пулеметчик ленту в пулемет. Снова жилы у нас распухли, снова ядрами кулаки — если вы на Союз Республик ваши двигаете полки. Переломаны ваши древки, все останутся гнить в пыли — не получите нашей нефти, нашей жирной и потной земли. Есть еще запрещенная зона — наши фабрики, наш покой… Наземь выплеснете знамена вашей собственною рукой. Солнце висит, стучит лебеда — кончена песня моя: в кожухе не пересохла вода, ленты лежит змея. И в краях зеленых, отчих, посмотрев вперед, заправляет пулеметчик ленту в пулемет. |