И вот вместо того, чтобы ответить на мой вопрос учительница вынудила меня наглядно продемонстрировать, каковым должно быть поведение в новой школе. Иными словами, мисс Шенстоун заставила меня бежать. Она набросилась на меня с такой стремительностью, что я едва от нее увернулся. На какое-то мгновение ее пальцы даже вцепились в мой свитер, и его домашняя вязка в результате сильно пострадала. Что касается класса, то новые правила поведения также были одобрены им. В кризисной ситуации куда лучше было спасаться бегством, чем оставаться на своем месте. Погоня была захватывающей, но из класса я все-таки сумел улизнуть. Через пять минут, полагая, что учительница уже успокоилась, я открыл дверь, чтобы войти и сесть за парту, но мисс Шенстоун опять набросилась на меня, и опять мне пришлось удирать.
Не дожидаясь последствий, я решил сам изложить свое дело мистеру Монсуну, но когда я стал о нем рассказывать, то поразился, что симпатии директора целиком на стороне мисс Шенстоун, а на меня он смотрит с нескрываемым отвращением.
— Она говорит, что этим камням двадцать тысяч лет. А я что такого сказал? «Откуда вы знаете?» — и все. Я же не то имел в виду, что им нету двадцати тысяч. Да они, может, еще старше. Им, может, и тридцать тысяч есть. Земле сколько лет? Несколько миллионов, верно? Значит, если в книге сказано, что камням двадцать тысяч лет, кто-то же должен точно знать, откуда взялась в книге эта цифра. У нас все-таки не школа Эмерсона, а неполная средняя школа имени Лонгфелло. И поступал я сюда чтобы учиться. Что ж, за это меня надо наказывать?
— Скажи, пожалуйста, еще раз, как тебя зовут? — говорит мистер Монсун.
— Уильям Сароян, — говорю я со всею скромностью, на какую способен, хотя, признаться, это и нелегко.
— И ты по… — говорит мистер Монсун.
— По возрасту мне одиннадцать.
— Нет, я не о том.
— Вес — сто три фунта.
— Нет, нет.
— Пресвитерианец.
— Твоя фамилия. Что, собственно, она означает?
— Говорят, она означает «светлый».
— А национальность какую?
— Армянскую, — говорю я с гордостью.
— Так я и думал! — говорит директор.
— Думали? Что?
— Что только армянин и мог задать такой вопрос.
— А откуда вам это известно? — говорю я, снова демонстрируя в действии свою новую школу.
— Но ведь никто, кроме тебя, его не задал, — говорит мистер Монсун. — Устраивает тебя такой ответ?
— Только отчасти, — говорю я. — Как вы докажете, что никто другой не задал бы его, если бы этого не сделал я?
— За все годы, что я имею дело с системой государственных школ штата Калифорния, — говорит директор, — никто ни разу не задавал подобного вопроса.
— Да, — моментально говорю я на это, — и за все годы до того, как Ньютон заинтересовался, отчего это яблоки падают с дерева, никто ни разу не задавался подобным вопросом.
В тот момент я верил, что придет время и мистер Монсун подробно изложит ход нашей дискуссии в письменной форме, поскольку у меня не было оснований полагать, что он не умеет писать или не осознает, что имеет дело с человеком, о котором он просто обязан помнить. Но факт остается фактом, он не написал обо мне ни строчки.
Я был великолепен.
Не моя вина, что другая сторона не могла сказать того же и о себе.
Мистер Монсун предпочел свернуть нашу дискуссию. Он замолчал и принялся разглядывать собственные ботинки.
— Ну так как? — поинтересовался я.
— Н-да, — устало проговорил он. — Мне все-таки придется тебя выпороть. Ну так как?
— А за что?
На всякий случай я встал с места, продолжая в то же время вести наблюдение за стенографисткой, чей столик находился прямо у дверей. Помню, что она показалась мне довольно симпатичной, и я даже хотел произвести на нее как можно более приятное впечатление, хотя ума не приложу, на что, собственно, я тогда рассчитывал.
— Мисс Слайфо, — сказал мистер Монсун, но этого было для меня более чем достаточно, и прежде чем мисс Слайфо могла преградить мне путь, я был уже в дверях, затем в коридоре и почти что на середине школьного двора.
Так снова были подвергнуты испытанию и с честью вышли из него правила поведения новой школы.
Придя домой, я застал там своего дядю Александра, который сидел в гостиной и пил кофе. Он учился на юридическом в университете Южной Калифорнии и заехал навестить нас. Я поведал ему свою историю. Вместо ответа он предложил мне сесть в свой «апперсон» с откидным верхом, и мы двинулись в направлении неполной средней школы имени Лонгфелло.
— Ты рассказал все как было? — спросил дядя Александр по дороге.
— Все как было.
— Ну хорошо, — сказал мой дядя Александр. — Тогда сиди в машине и жди.
Я не знаю, о чем говорили друг с другом дядя и мистер Монсун, но через несколько минут ко мне подошла мисс Слайфо и сказала, что мой дядя, мистер Монсун и мисс Шенстоун хотели бы, чтобы я заглянул к ним в кабинет директора.
При моем появлении дядя сказал:
— Есть люди, которые знают, как определяется примерный возраст тех или иных вещей в мире вообще и на земле в частности. Кто эти люди и как именно они это делают, мистер Монсун не знает. И мисс Шенстоун тоже. Мисс Шенстоун обещала мне заняться этим вопросом. Что касается тебя, то ты вправе спрашивать о чем угодно, но более располагающим и учтивым тоном.
Он посмотрел на директора.
— Ведь именно так мы с вами договорились?
— Совершенно верно, — сказал директор.
— Свое замечание, что только армянин мог задать подобный вопрос, мистер Монсун сделал с чувством восхищения, — продолжал дядя. — Не правда ли, мистер Монсун?
— Да, — сказал директор. — В городе, где их проживает десять или пятнадцать тысяч, я едва ли мог позволить…
— Итак, с чувством восхищения, — сказал дядя Александр. Он обернулся ко мне.
— Остаток дня ты проведешь вне стен этого учебного заведения, но завтра вернешься в класс как ни в чем не бывало. Это ведь тоже соответствует нашей договоренности? — спросил он директора.
— А не лучше было бы перевести его в Готорнскую среднюю школу? — сказал директор. Но мой дядя тут же сказал:
— Он живет в вашем районе. Все его друзья ходят в вашу школу. Я буду следить за его успехами у вас.
— Мы все будем следить, — сказал директор.
О, как мне было не по себе, как злился я на дядю! Произошло то, что я ненавидел больше всего на свете, и вроде бы ради моей же пользы: на мою защиту встал человек, затмивший всех вокруг себя, — вряд ли можно было ожидать, чтобы это обстоятельство меня особенно обрадовало.
В самом деле, откуда ни возьмись является вдруг этакий блестящий молодой человек, младший брат моей матери, заезжает ко мне в школу, держится здесь настоящим боссом с учительницей и самим директором, унижает их и угрожает им, а они вместо того, чтобы дать отпор, покорно позволяют ему удалиться с видом победителя. Как раз этого-то я хотел меньше всего.
На следующее же утро я явился к мистеру Монсуну, у которого при моем появлении, так мне во всяком случае показалось, обнаружилось сильнейшее желание закрыть глаза и погрузиться в сон.
— Я пришел извиниться, — сказал я. — И не надо мне никаких поблажек.
— От тебя требуется только задавать свои вопроса вежливым тоном, — сказал он. — А сейчас можешь идти.
Глаз он так и не открыл.
От него я прямиком проследовал в класс древней истории, где застал мисс Шенстоун, сидящую за своим столом и погруженную в работу.
— Сожалею, что причинил вам столько неприятностей, — сказал я. — Больше это не повторится.
На какое-то мгновение я подумал, что сейчас она снова бросится на меня, но она тут же сникла и, не отрывая глаз от работы, сказала весьма сухо:
— Как определяются такого рода вещи, известно. А сейчас можешь идти.
У меня не было сомнений в том, что в один прекрасный день и директор, и учительница вспомнят, сколь безукоризненно я вел себя в этом злосчастном деле, но, как я уже говорил, этого не произошло, вот и пришлось мне взяться за перо самому.
