А я сказал, что мы не должны ходить в кино потому, что, когда мы выходим из кинотеатра, наш город перестает нам нравиться.

— Все кажется каким-то глупым в нашем городе, — сказал я. — И хочется из него уехать.

Тут пришло время пустить по рукам кружку. Мистер Паркер произнес небольшую речь о том, как настоятельно необходимы деньги и что гораздо лучше отдавать, чем получать.

Томми Сизер опустил в кружку два цента, Пат Каррико — три, Нелсон Холгем — один цент, Джекоб Хайленд — пятачок, потом кружка перешла к Эрнсту Весту. Он протянул ее Люку. Люк передал ее мне, а я — обратно мистеру Паркеру. Мы трое ничего не опустили. Мистер Паркер вынул из кармана кошелек, побренчал монетами, выбрал так, чтобы мы все это видели, четверть доллара и опустил монету в кружку. Вид у него был весьма величественный. Мы все его за это терпеть не могли, даже такой тупица, как Джекоб Хайленд. Да, вид у учителя был такой, будто он спас своим четвертаком все человечество.

Затем он раздал нам газетку «Мир школьника», и урок кончился.

Все вскочили и выбежали на улицу.

— Ну, — сказал Эрнст Вест Люку, — аплика до следующей встречи.

— Аплика, — сказал Люк.

Потом из церкви вышла наша сестренка Маргарет, и мы отправились домой.

Я посмотрел последнюю страницу «Мира школьника» и увидел объявление о цеппелине. На картинке были нарисованы два мальчика, которые стояли в гондоле цеппелина, высоко в небе. Вид у обоих был очень грустный. Они махали рукой на прощание.

Мы пришли домой и сели за воскресный обед. Папа и мама были очень веселые, и мы ели всего, сколько влезет.

Папа сказал:

— Какой сегодня был урок, Люк?

— Пагубное влияние кино, — сказал Люк.

— А в чем оно состоит? — спросил папа.

— Там танцуют раздетые женщины, — сказал Люк. — Бандиты убивают полицейских. Потом дорого стоит. И учит нас бросаться пирожками с кремом.

— Понимаю, — сказал папа. — Очень пагубно.

После обеда я не знал, чем заняться. Если бы я так не робел, я пошел бы в гости к Алисе Смол и сказал бы, что я ее люблю. Алиса, сказал бы я, я вас люблю. Но я робел. Если бы у меня была своя яхта, я бы отправился на ней вокруг света. Потом я вспомнил о цеппелине. Люк был во дворе, он сколачивал гвоздями какие-то доски.

— Что ты делаешь? — спросил я.

— Ничего, — сказал Люк. — Просто прибиваю.

— Люк, — сказал я, — вот тебе мои пять центов. Возьми меня полетать, когда прибудет цеппелин.

Я старался всучить ему деньги, но он не хотел их брать.

— Нет, — сказал он. — Цеппелин этот мой и Эрнста Веста.

— Ладно же, — говорю. — Я с тобой поквитаюсь.

— Валяй, валяй! — ответил мне Люк.

Было очень жарко. Я сел на свежую траву под смоковницей и смотрел, как Люк сколачивает доски. Глядя, как он старательно вбивает гвозди, можно было подумать, что он мастерит что-нибудь путное, и я не верил, что это просто так, от нечего делать, пока он не кончил. Он сколотил вместе десяток досок — и все. Просто сбил их вместе гвоздями. Безо всякого прока.

Папа слышал, как он стучит молотком, и вышел во двор выкурить трубку.

— Как это называется? — спросил он.

— Это? — сказал Люк.

— Да, — сказал папа. — Что это такое?

— Ничего, — сказал Люк.

— Великолепно, — сказал папа, повернулся и пошел обратно в комнаты.

— Великолепно? — повторил Люк.

— У тебя ничего не получилось, — сказал я. — Ты бы лучше что-нибудь смастерил.

Я слышал, как папа запел в комнатах. Вероятно, он помогал маме вытирать посуду. Он пел очень громко, и немного погодя мама стала ему подпевать.

Люк перестал вколачивать гвозди и перекинул доски через крышу гаража.

Он обежал кругом гаража и вернулся обратно с досками, потом опять перекинул их через крышу и опять побежал и принес.

— Во что это ты играешь? — спросил я.

— Ни во что, — ответил Люк.

— Люк, — говорю я, — пойдем со мной в «Бижу».

— Я? С тобой?

— Ну да, — говорю, — у тебя есть пять центов и у меня тоже. Пойдем посмотрим «Тарзана».

— Я коплю деньги на цеппелин, — сказал Люк. — Я уже накопил десять центов. Еще два месяца, и он будет здесь, и тогда прощайте.

— Прощайте? — сказал я.

— Да, — сказал Люк, — прощайте.

— Неужели ты улетишь от нас, Люк?

— Конечно, — говорит. — А зачем он мне иначе, как ты думаешь?

— И больше не вернешься? А, Люк?

— Отчего ж не вернуться? Вернусь, — сказал Люк. — Полетаю месяца два и вернусь.

— А куда ты собираешься, Люк?

— В Клондайк, — сказал он. — На север.

— Прямо туда, в этот холодный край?

— Ну да, — говорит Люк. — Я не один. Со мной полетит мой компаньон Эрнст Вест. Палька эскос, — добавил он.

— Что это значит? — говорю я. — Скажи мне, пожалуйста, что значит палька эскос?

— Это знаем только я да мой компаньон.

— Я никому не скажу, Люк. Честное слово.

— Ну да, пойдешь и кому-нибудь скажешь.

— Разрази меня гром, — говорю. — Провалиться мне на этом месте.

— Подавиться тебе иголками, если скажешь?

— Да, — говорю. — Иголками и каленым железом.

— Слово чести?

— Слово чести. Люк. Что это значит?

— Палька эскос? — говорит Люк.

— Ну да, Люк. Палька эскос.

— Доброе утро, — говорит он. — Доброе утро — вот что это значит.

Я не хотел этому верить:

— И это все, Люк?

— Это все, что значит палька эскос. Но у нас есть еще целый язык.

— Палька эскос, Люк, — сказал я.

— Иммель, — ответил он.

— А что значит иммель?

— Иммель? — говорит.

— Да, Люк, иммель.

— А ты не скажешь?

— Ведь я уже поклялся, — говорю, — подавиться мне каленым железом.

— Привет, — говорит Люк. — Иммель — значит привет.

— Пойдем в «Бижу», — говорю я. — У нас с тобой есть деньги.

— Ладно, — говорит Люк. — От музыки на самом деле голова не болит. Это я сказал просто так.

— Спроси у мамы, — предложил я.

— А вдруг она не разрешит? — сказал он.

— А вдруг разрешит? Вдруг папа ей скажет, чтоб разрешила?

Мы с Люком пошли в комнаты. Мама мыла посуду, а папа вытирал.

— Можно нам в «Бижу», мама? — спросил Люк.

— Что такое? — сказал папа. — Ведь урок был о пагубном влиянии кино.

— Да, сэр, — сказал Люк.

— И совесть у тебя чиста? — сказал папа.

— А что там идет? — спросила мама.

— «Тарзан», — сказал я. — Можно нам пойти, мама? Мы не опустили в кружку наши монеты. Люк копит деньги на цеппелин, только не хочет брать меня с собой.

— Не опустили монеты? — сказал папа. — Что ж это у вас за религия такая? Этак, чего доброго, вся миссионерская пресвитерианская братия живо упакует свои чемоданы и сбежит из Африки, если вы не станете снабжать их деньгами.

— Очень может быть, — сказал Люк, — но мы с Эрнстом Вестом копим на цеппелин. Нам приходится это делать.

— Какой такой цеппелин? — сказал папа.

— Самый настоящий, — сказал Люк. — Он делает восемьдесят миль в час и подымает двух человек, меня и Эрнста Веста.

— Сколько он стоит? — спрашивает папа.

— Один доллар, — говорит Люк. — Его пришлют из Чикаго.

— Вот что я тебе скажу, — говорит папа. — Если ты уберешь гараж и всю неделю будешь содержать двор в порядке, я в субботу дам тебе доллар. Идет?

— Ну еще бы! — сказал Люк.

— При условии, — сказал папа, — что ты возьмешь в полет Марка.

— Если он поможет мне в работе, — сказал Люк.

— Конечно, поможет, — сказал папа. — Поможешь, Марк?

— Я сделаю больше него, — сказал я.

Папа дал нам по десяти центов и сказал, чтобы мы шли в кино. Мы пошли в «Бижу» и посмотрели «Тарзана», восемнадцатую серию. Еще две серии — и конец. В кино были Томми Сизер и Пат Каррико. Когда на Тарзана напал тигр, они вдвоем расшумелись больше, чем вся остальная публика.

Всю неделю мы с Люком убирали гараж и содержали двор в порядке, и в субботу вечером папа дал Люку бумажный доллар. Люк сел и написал любезное письмо этим людям в Чикаго, которые торгуют цеппелинами. Он вложил доллар в конверт и опустил письмо в почтовый ящик на углу. Я ходил опускать письмо вместе с ним.