— Но…

Бесс остановила его:

— Разве это так неожиданно? Неужели только я замечала, как он одинок? Конечно, при мне он всегда шутил, но я видела, как он шаг за шагом отстраняется от всего, погружается во мрак.

Овцы посмотрели на Отелло. Вид у вожака был смущенный.

Бесс вздохнула.

— Как давно все это началось! Семь лет назад, когда я вернулась из Африки, я поняла, что ему стало по-настоящему плохо. Я не знаю и не хочу знать, что тогда случилось. Но с тех пор ему не нужен был ни человек, ни Бог. Сначала я думала, что это как-то связано со мной, с моим отъездом, но это говорило только мое тщеславие.

Почему я не сказала ему! Он, правда, никогда и не слушал меня. Но самое главное, что мне всегда хотелось ему сказать, я так и не сказала…

Выходило, что Бесс и Джордж разговаривали о смерти Джорджа. Но откуда Джордж мог знать, что умрет? Почему он не убежал от смерти, если знал?

В том, что говорила Бесс, не было никакой логики. Это был новый для овец опыт. Они понимали слова — это были простые слова, например, «жизнь», «надежда», «одинокий», но что имела в виду Бесс, произнося эти слова, они понимали не вполне.

В какой-то момент овцы сдались. Очень трудно сосредоточиться на словах, если не понимаешь их смысла. Вскоре голос Бесс стал для них всего лишь тихой печальной мелодией.

Разочарованные, они потрусили в угол, к другим овцам.

— Так кто же все-таки убил Джорджа? — поинтересовался наконец Моппл.

Ему никто не ответил.

Овцы услышали фырканье. К ним подошел Фоско. Глаза у него неестественно блестели, и пахло от него странно.

— Джордж, — сказал Фоско.

На странное эхо никто из овец не отреагировал.

И тут Зора медленно и вкрадчиво переспросила:

— Джордж — убийца Джорджа?

— Вот именно, — ответил Фоско.

— Но Джордж умер, — сказала Зора. — Его убили.

— Правильно, — подтвердил Фоско.

— Джордж убил сам себя?

— Правильно, — еще раз мрачно подтвердил Фоско.

— Она врет, — заблеял Моппл, который так долго таскал в зубах вонючий платок, чтобы раскрыть убийство своего пастуха. — Она просто не хочет признаваться, что это ее рук дело.

Но овцы поняли по запаху, что Сердобольная Бесс не врет. Ни капли вранья.

— Это сумасшествие? — спросила Зора.

— Нет, — сказал Фоско. — Это самоубийство.

Само-убийство. Новое слово. Которое Джордж уже не сможет им объяснить.

— Люди так делают иногда, — сказал Фоско. — Они смотрят на мир и решают, что больше не хотят жить.

— Но, — проблеял Моппл, — хотеть и жить — это одно и то же.

— Нет, — сказал Фоско, — у людей иногда бывает по-другому.

— Не слишком-то это разумно, — сказал Моппл.

— Разве? — спросил Фоско. — А ты почем знаешь? Я здесь уже несколько лет. И я понял, что иногда не так-то просто решить, что умно, а что нет.

Ему никто не стал возражать. Овцы молчали, пытаясь переварить услышанное. Внизу, в зале, Бесс уже закончила свою исповедь, и люди испуганно загалдели, перебивая друг друга.

Зора подняла голову.

— А как же волк? — спросила она.

— Волк — внутри, — ответил Фоско.

— Он что, как пропасть? — спросила Зора. — Как это — пропасть внутри?

— Да, пропасть внутри нас, — подтвердил Фоско.

Зора задумалась. Упасть в пропасть — это понятно, это можно себе представить. Но упасть в глубину себя?

Она потрясла головой.

— Нет, это не для овец, — сказала она.

— Да, — подтвердил Фоско, — это не для овец.

Мисс Мапл задумалась. Склонив голову набок, она растерянно встряхивала ушами.

— Все выяснилось, — сказала она наконец. — Идем домой.

Овцы попрощались с Фоско, который понимал тайный смысл вещей и по праву из года в год получал звание самой умной овцы Гленнкилла, и направились к выходу. Первым шел Отелло, потом Зора, за ней Мапл и наконец Моппл Уэльский. Он уже хотел выскочить наружу, но чья-то мощная рука придержала дверь и тихо закрыла ее перед самым его носом.

Моппл остался в вонючем пабе. И замер.

Мясник с бледным трясущимся лицом, прищурившись, сидел прямо перед ним. От колес его кресла несло резиной. Моппл растерянно огляделся по сторонам. На этот раз бежать было некуда. Он был в ловушке.

— Это ты, — сказал мясник опасно тихим голосом, — ты?..

Моппл Уэльский дрожал, как лист на ветру. Всякая плоть — трава.

Хэм протянул руку вперед, словно хватаясь за воздух. Моппл отпрянул. Он подумал, что вот сейчас рука Хэма оторвется и набросится на него.

Но Хэм только кивнул ему чуть ли не с уважением.

— Теперь я понимаю, — сказал он. — Теперь я знаю, что заслужил это. Я должен был заметить, что ему плохо. У него не было других друзей, да и я, как оказалось, тоже им не был.

Моппл смотрел на мясника расширенными от страха глазами. Пятерня мясника сжалась в кулак перед его носом.

— Но я ничего не замечал, — продолжал мясник. — Я просто смотрел в другую сторону. Равнодушие! Вот что Джордж не переносил в людях.

Рука мясника задрожала. Мопплу стало дурно.

Внезапно дверь открылась.

Мясник молчал и смотрел на Моппла слезящимися глазами. Руки безжизненно лежали у него на коленях.

Прошло какое-то время, пока Моппл понял, чего ждет мясник.

Густой и нежный, как замша, ночной воздух струился в ноздри. Моппл Уэльский был свободен.

Инспектор Холмс с отчаянием наблюдал, как на подиуме само собой раскрывалось его дело. Значит, самоубийство. А лопатой его проткнула та седая женщина. Он бы никогда не догадался. Теперь, задним умом, он понимал, что это не так уж и невероятно. Одинокий старик с придурью, брак распался, дочь далеко. Обычное дело. Но понять это все же было трудно.

Вежливое покашливание отвлекло его от тяжелых мыслей.

Рядом с Холмсом стоял человек, одетый в темное. Невзрачный. Именно так. Один из тех, внешность которого очень трудно описать свидетелям уже через пять минут после преступления.

— Мою бордер-колли зовут Мэрф, — сказал мужчина.

— А-а, — протянул Холмс, — а я-то уж подумал. Чего вам еще надо? Я же оставил вас в покое, как договорились.

— Бесспорно. Мы в самом деле потрясены вашей способностью ничего не предпринимать.

— Что вы скажете об этом? — спросил Холмс, кивнув на сцену, где седовласый мужчина заканчивал выступление.

Невзрачный пожал плечами.

— Нас это не касается. Да и вас, кажется, не особо касается, не правда ли? Но может быть, вы захотите хоть раз раскрыть настоящее дело? Самостоятельно?

Мужчина положил на стол видеокассету, рядом с бокалом. Бокал снова был наполовину пуст.

— Берите же, — сказал мужчина. — И выясните все про этого Маккарти. Вашей карьере пойдет на пользу.

Когда Холмс запихнул кассету в слишком тесный для нее карман пиджака, рядом уже никого не было. Ну и что? На вопросы он все равно отвечать бы не стал. Холмс опустошенно уставился на стол, где реклама на картонной подставке под пиво обещала благодаря «Гиннессу» славу и величие. У него внутри появилось странное чувство, но это не было связано с делом Гленна.

Это было связано с его жизнью. С его работой в полицейском участке, куда ему совершенно не хочется возвращаться.

Бокал с «Гиннессом» он оставил на столе полупустым.

Ребекка думала об отце. Почему он выбрал такой конец? Почему устроил такой переполох в деревне? Она тяжело вздохнула.

Овцы собрались у пастушьего вагончика, как в старые добрые времена. Но с книжками про Памелу было покончено. Вместо книг были шуршащие газеты с большими страницами из тонкой бумаги. Самым удивительным было то, что там рассказывалось про Джорджа, про Бесс и даже про их выступление на конкурсе. Хотя Ребекка знала больше, чем было написано в газетах. Потому что разговаривала с Бесс. А Бесс уже уехала из Гленнкилла, решив посвятить остаток своей жизни добрым делам на каком-то острове.

Больше всего овцам понравилась история «Овцы обнаруживают правду». Там даже поместили фото, на котором были изображены Мапл, Моппл, Отелло и Зора на сцене «Бешеного кабана». Маленькие, серые, без запаха, но вполне узнаваемые. Ребекка держала газету прямо перед ними, чтобы они могли хорошо разглядеть, а Моппл попробовал даже оторвать уголок. С тех пор картинки можно было разглядывать только с безопасного расстояния.