Причина, по которой никто не интересовался мнением Микки относительно продажи его фермы была простой: у него таковое отсутствовало. Он давно уж открыл, что человеку, у которого имеется мнение, как правило, приходится трудиться, доказывая его состоятельность.

— Послушайте, — сказал мистер Уайт, — Потоп либо состоится, либо нет. Ведь так?

— Может, и состоится, — ответила миссис О’Каллахан.

— Если Потоп не состоится, зачем вы позволили мне разломать сенной сарай?

— Так ломайте себе на здоровье, мистер Уайт. Нешто мы не понимаем, что джентльмен с такой головой, как ваша…

— Да-да-да. Давайте, в виде исключения, оставим мою голову в покое. Суть дела в том, что Потоп либо будет, либо нет. Так вот, если его не будет, ломать сарай было смешно и глупо, а если он будет, глупо не продавать ферму. Разве не так?

— А разве так?

— О чем это вы? — удивился мистер Уайт.

— А вот о том, что вы говорили.

— Миссис О’Каллахан, я пытаюсь сказать лишь одно…

Он вдруг примолк и замер, словно прислушиваясь к далекому шуму, а после воскликнул:

— Сахар! Как нам быть с сахаром? Наверное, если климат окажется не подходящим для сахарного тростника, придется выращивать сахарную свеклу, но, сколько я знаю, экстрагировать его будет трудно… надо бы выяснить, можно ли процеживать сироп сквозь кожу. Как называется этот процесс?

— Дубление?

— Нет-нет. У него какое-то научное название. Разные кислоты и прочее проходят сквозь кожу с различной быстротой, поэтому кожу используют, как фильтр, для их разделения. Ну, как бы там ни было, мы говорили о продаже фермы.

— Так ведь, мистер Уайт, вы вспомните о том, что она позволяет Микки на жизнь зарабатывать.

— Потоп…

— О Боже, — спохватился он, — мы с вами опять к Потопу вернулись? Неужели вы не понимаете, что, когда вода сметет ферму Микки с лица земли, ему все равно нечем будет зарабатывать на жизнь?

— Так, может, еще и не сметет, — умиротворяюще произнесла миссис О’Каллахан.

— Даже если не сметет…

Тут он понял, что теряет одну позицию за другой, торопливо взъерошил пальцами свои волосы и ухватился за край кухонного стола, как человек, пытающийся противостоять сильному течению.

— Если… — неуверенно начал он.

— Опять же, — сказала миссис О’Каллахан, — вы вот спросите у себя, почему Микки должен продавать свою ферму в угоду Потопу, когда сами вы, мистер Уайт, нипочем не желаете жениться.

Несколько минут он мрачно созерцал столешницу. Затем встал, вернулся к печи, сунул руку под бороду, чтобы поправить галстук, но обнаружил, что галстука на нем нет и поправлять ему нечего. После чего сказал:

— Сейчас мы это выясним раз и навсегда.

Стоя перед печью, он застегнул жилет, нервно сглотнул и откашлялся.

— Будьте добры, — сказал он. — Нет, так начинать не годится.

— Если, — продолжил мистер Уайт, — Архангел желает, чтобы я женился, не будет ли Оно так любезно спуститься по трубе и сказать об этом?

— Будьте добры, — прибавил он, оробев.

Наступила страшная пауза.

— Вот видите. Оно не пришло. Теперь вы согласитесь продать ферму?

— Ну! — воскликнула ошеломленная его отвагой миссис О’Каллахан.

Внезапно Микки предложил:

— А вы спросите.

— О чем?

— Об чем раньше говорили. Надо ли ферму продавать.

— У Архангела?

— Уж она-то знает, — сказал Микки. — Как ей не знать?

— Но…

— Давайте, — сказала миссис О’Каллахан. — Спросите.

— Я думаю, об этом должны спросить вы, миссис О’Каллахан. В конце концов, это же ваша ферма…

— Так вы с ней уже разговор завели.

— Очень хорошо, — сказал мистер Уайт. — Конечно, если Оно не ответит, это может произойти и по другим причинам. К примеру…

— А пока вы с ней разговариваете, мы с Микки молитвы по четкам почитаем.

— Нет, не стоит. Это неуместно. Послушайте, а разве не существует литании Святому Михаилу, вы могли бы ее прочесть.

— Это только вы можете знать, мистер Уайт.

— Полагаю, это означает, что вам она не известна. И все же, я уверен, она существует. (Кстати, по-моему, слово, которое мы вспоминали, это «осмос».) Ну, раз вы ее не знаете, нам от нее проку не будет. Так, дайте подумать. А шепотом вы молиться не можете?

— Микки не станет. Притворится, будто молится, а сам ни слова не скажет.

— Я не понимаю, — раздраженно сказал мистер Уайт, — зачем нам вообще молиться. В первый-то раз не молились. Ладно, если без этого не можете, произнесите ту, что перед исповедью читаете. В ней и Михаил упоминается.

Миссис О’Каллахан и Микки встали на колени спиной к печи, оперлись локтями о сиденья своих стульев и принялись за дело. Мистер Уайт задал вопрос.

Ответа не последовало.

Позже, когда они обсуждали эти великие тайны, миссис О’Каллахан жалобно спросила:

— И чего она с этим Ковчегом к нам заявилась? Других, что ли, нету?

Работать в укрытом от непогоды нутре Ковчега было приятно. Ровный рокот наружного дождя становился здесь неприметным, забывался, словно шум мельницы, — так тот, кому приходится работать внутри барабана, по которому кто-то мерно стучит, быстро перестает этот стук слышать, — и мистер Уайт напевал, не замечая того, монотонно, как человек, думающий о чем-то своем. «Есть в Бангоре три милых девицы» — гудел он, припечатывая угольник к торцу бруса два-на-два, чтобы определить длину паза. «Бангор» — повторил он пять минут спустя, озираясь в поисках карандаша. «Бангор» — найдя карандаш уравновешенным на ручке пилы. «Бангор» — живо прочерчивая последнюю линию. А затем, попилив так и этак, с перерывами, которые требовались, чтобы убедиться, что пропил не слишком глубок, снова: «Есть в Бангоре три милых девицы». Сравнение шипа с пазом, новые долгие поиски карандаша, каковой он имел привычку иногда засовывать в бороду, как клерки укладывают свои за уши, да там и забывать, еще два-три эффектных прохода пилы и наконец:

Затем сумрачное гудение повторялось da capo[36] и продолжалось часа три, пока наконец: «Будь он проклят, этот мотивчик. Та-ра-рам-тидли-ам-пом. Та-ра-рам-тидли-ам-пом. Тидли-идли-ам-пом-пом». Этому та-ра и так далее долженствовало изображать «трубное соло», которое принято приписывать Перселлу. Другим любимчиком мистера Уайта было Ти Ри, Ри Ри Ри, Ти Ри Ри, Ти Ри Ри, Ти Ри Ри, Ти Ри Ри, Ти Ри. («Исусе, свет людских желаний».)

Снаружи Ковчега было не так уютно. Микки шлепал взад-вперед по двору, по большей части ушедшему под воду, и оказывал первую помощь коровам, страдавшим судорогами и иными недугами, которые порождались принятой в Беркстауне системой доения.

А вне самой фермы, вне гудения мистера Уайта, хлюпанья Микки и отшкрябывания миссис О’Каллахан бесчисленных кухонных столов, все и совсем ни на что не походило.

Дождь лил феноменальный. Фермеры, даже самые расторопные, теряли урожаи. Для пахоты было слишком мокро. Работников занять было нечем, — поначалу им поручали починку того-сего, но, в конце концов, они починили все, а платить-то им все равно приходилось. Слейн вышел из берегов. Первое половодье этой реки происходило обычно около Рождества и уносило стога сена, которые Микки забывал увезти со Слейновой Луговины, однако на сей раз вода, поднявшись, спадать не стала. Поначалу почтальон и прочие завзятые рыболовы, радовались, что рыбы в этом году будет хоть завались. Но затем начали гадать, как это им удастся подобраться к руслу реки. Стога Микки и стога фермеров не чета ему уплыли в Кашелмор, а там двинулись дальше. Потом по реке поплыл мертвый скот, трупы неосторожных или оступившихся животных. Автобус, который прежде останавливался неподалеку от Беркстауна, ходить перестал.