— О, Госпди!

— А с другой стороны — постойте, не пугайтесь, — мы же не знаем, в каком климате нам придется жить. Может, мы сможем выращивать табак. Напомните мне, когда мы приступим к составлению другого списка, о необходимости прихватить побольше семян тропических растений.

Миссис О’Каллахан с самым серьезным видом осведомилась:

— А вот этот Потоп, он для чего?

— Для чего?

— Ну, почему?

— Полагаю, Бог уже по горло сыт родом людским — или теми животными, которых мы позабудем с собой взять. Он хочет начать все заново, с чистого листа, — я так думаю.

— Ну, с нас-то начинать, пользы большой не будет.

Собственно говоря, это была та самая мысль, которую наш герой гнал от себя весь нынешний день, проведенный им на крыше сенного сарая. Мистер и миссис О’Каллахан были бездетны и в их возрасте это было уже непоправимо.

Однако он твердо сказал:

— Возможно, Архангел Михаил и не хочет продолжения рода людского. Возможно, Оно намеренно посылает с Ковчегом нас, потому что люди Оному больше не требуются. Мы нужны, чтобы построить Ковчег и провести его по водам, и присматривать за животными, а потом, нам, может быть, придется умереть.

— Вам бы жениться, мистер Уайт.

— Если Архангелу Михаилу требовался женатый мужчина, почему же Оно именно такого не выбрало?

— Вы бы лучше о детках подумали, — сказала миссис О’Каллахан.

О детках мистер Уайт уже думал. Он, столько лет наблюдавший за ласточками и иными животными, ничего против деток не имел. Ужас ему внушала только жена.

Ветровой генератор переместился в кожух, установленный на камине гостиной, — том самом, который не позволяли разжечь галки.

Помимо него в гостиной имелись: прекрасное пианино, то есть, прекрасное, если говорить о древесине, из которой оно было изготовлено, — сам инструмент не настраивали уже двадцать три года, при том, что стены домов Беркстауна были сложены из сильно потеющего камня, легко пропускавшего сквозь себя все атмосферические воздействия; чучело барсука в стеклянном ящичке; два чучела фазанов и одно кроншнепа, стоявшие на пианино в этакой беседке из пыльной пампасной травы, якобы растущей из розовых стеклянных горшочков; этажерка с тремя черного бархата кошечками поверх нее и примерно дюжиной фарфоровых сувениров внутри; девять изображавших все больше усопших священников фотоснимков в раковичных рамках (chenopus pes-pelicanus); датированный 1889 годом образчик незаконченной вышивки с черным ободком, изображавший опять-таки усопшего, но уже епископа; граммофон с алым жестяным рожком и четырнадцать пластинок к нему, в том числе «Флейтист Фил» и «Ангелюс» в исполнении Клары Батт; софа и два кресла; сохраненная тетушкой Микки в состоянии на редкость прекрасном каминная решетка берлинской работы; обрамленное в поблекший бархат зеркало на каминной полке с изображенными на нем лиловатыми цветочками и охотничьей собакой — работа все той же тетушки; выкрашенные в золотистую краску давно утратившие ход часы из папье-маше; скопление чайных столиков, на которых покоились приобретенные на благотворительных распродажах шлепанцы, кошечки, конские подковы и проч.; овальный столик со стоявшей на нем высохшей примулой, обернутой в красную гофрированную бумагу; увенчанное орлом круглое зеркало времен Второй Империи; шесть любительских, писанных маслом полотен — лошади и лунные пейзажи, один весьма приличный; огромная дешевая гравюра, на которой изображен был Иисус Христос, указующий перстом на Свое Кровоточащее Сердце; простецкий стол красного дерева, исполнявший, когда здесь совершались Церемонии, обязанности алтаря; и наконец, карточный столик для игры в «пятерку». Обои покрывала, по причине все тех же каменных стен, плесень, зато картины, как было обнаружено, от плесени удавалось оградить, изолировав их от стен пробками, извлеченными из бутылок виски.

Раз уж речь у нас зашла о меблировке, то правильным будет описать и столовую. Дело в том, что обставлялись эти комнаты в разные времена, одно из которых оставалось пока что слишком недавним, чтобы стать свято чтимым.

В столовой, которая равнялась возрастом дому, обои были спокойными, строгими, в ней имелся также бесценный нельсоновский буфет и под пару ему стол со стульями. А кроме того: чудесный, сочетавшийся с книжными полками письменный стол с потайными ящиками (в тайну которых миссис О’Каллахан так пока и не проникла) и двери с овальными стеклянными вставками, большинство стекол в коих было разбито; немалое количество ложного серебра — свадебные подарки, полученные Микки и его новобрачной; три симпатичных фарфоровых блюда, изготовленных в ознаменование Евхаристического Конгресса — изображенные на них Кровоточащие Сердца взрывались, точно бомбарды, языками пламени; комплект чайных ложек времен королевы Анны, спасенных мистером Уайтом из кухни, где они валялись с тех пор, как в «Вулворте» были закуплены ложки поновее; радиоприемник, стоявший на хорошем приставном столике девятнадцатого века; сохлая гортензия на круглом столике двадцатого века — плохом; автопортрет мистера Уайта, написанный им с помощью зеркала, которое висело в гостиной, — того, с цветочками; импозантные черного мрамора часы, сломанные Микки, как, собственно говоря, и все часы в Беркстауне: таков уж был применявшийся им метод починки часов, кои он же и ломал, слишком туго заводя пружину, — Микки вставлял в каждое из отверстий, какие ему удавалось обнаружить, индюшачье перо и шуровал им, пока не убеждался, что теперь уж ничего не поделаешь; великолепный ковер, каминные подставки для дров и девятнадцатого столетия каминная решетка; пять меццо-тинто (копии полотен Морлэнда и Констебля); книжные полки, содержавшие полную серию изданий «Эвримен», привезенную сюда мистером Уайтом; строгий серого мрамора камин; и — на том самом нельсоновском буфете — Пражский Младенец.

Сам дом построен был в конце восемнадцатого столетия. Он принадлежал мелкопоместному ирландскому дворянину, ожидавшему, что его в самом скором времени призовут в Дублинский замок, и приходившемуся другом мифологическому персонажу по имени майор Сирр. По странам света дом был ориентирован в соответствии с идеями восемнадцатого века — так, что одним точным указанием направления стрелки компаса определить его ориентацию не удавалось. Общие комнаты дома смотрели на север, отчего в них стоял вечный сумрак, но не точно на север — из опасения, что другая стена может оказаться направленной точно на юг. Стену, коей полагалось смотреть на юг — ту, у которой была устроена теплица, — строители слегка повернули к юго-востоку, так что в летние месяцы солнце уходило из теплицы часа в четыре дня. Более того, окон в этой южной стене, почитай, не было — тут сказалось опасение, что какая-либо из комнат дома окажется слишком солнечной или сухой. Конечно, камень, из которого были сложены стены, ни о какой сухости и мечтать-то не позволял, однако ориентация их предоставляла на сей счет двойную гарантию.

Перемещение ветрового генератора на камин гостиной, во временный корпус, заняло два дня. По счастью, расстояние от крыши сенного сарая до места, где кабель входил в дом, было таким же, как расстояние от этого места до камина, и потому никакие провода перетягивать не пришлось. Установка генератора отняла два дня по той причине, что работа эта была созидательной, а Пат Герати всякую такую работу проделывал дважды.

Разборка сенного сарая отняла времени меньше, поскольку она была работой разрушительной. Разрушительная работа имела то преимущество, что дважды произвести ее Герати не удавалось. Снимавшиеся полотнища рифленого железа снимались раз и навсегда. И даже если снимал их мистер Уайт, Пату редко удавалось приладить листы на прежнее место, чтобы затем снять еще раз. Начали они с дальнего конца, от коровника, дабы оставить себе открытым путь к отступлению.

Домовуха сарай оплакивала. Забраться со стола и стула на желобчатую крышу она не могла и потому проводила все время, сидя во дворе и неодобрительно постанывая.