— Посередке метров сто — сто двадцать. А здесь под нами, я думаю, не больше тридцати.

Хаммер лежал на краю плота и напряженно всматривался в воду. Ханнес, орудуя кормовым веслом, медленно вел плот, следуя изгибам берега.

Косые лучи солнца пробивали воду метров на десять в глубину и гасли в пелене желтоватой мути, видимо поднятой со дна взрывами.

— Хотя они и пошли к середине, но далеко от берега увезти их не могли, — сказал Ханнес. — Я и сотни шагов не успел отойти со своей телегой, как они вернулись.

— Ящики были тяжелые?

— Да. Каждый из них поднимали два солдата.

— Вода слишком мутная. Держи ближе вон к тем кустам.

Ханнес сделал несколько сильных гребков.

— Что это за палки на дне?

— Какие палки?

— Вот здесь, слева.

Ханнес бросил весло и лег на плот рядом с Хаммером.

— Вот, видишь, еще одна.

Лесничий вгляделся в воду.

На глубине трех-четырех метров он увидел довольно длинный шест, стоящий вертикально. Шест слегка раскачивался из стороны в сторону, как поплавок, колеблемый глубинным течением.

— В жизни не видел такого. Будто он привязан к чему-то за нижний конец.

— Ханнес, найдется в твоем хозяйстве кошка? Сейчас мы узнаем, к чему привязан этот поплавок.

…Через несколько минут плот снова оттолкнули от берега и подвели к тому месту, где в глубине покачивались таинственные шесты. Хаммер осторожно опустил в воду запасной якорь от конфискованной эсэсовцами лодки Ханнеса. Якорь был трехлапый с острыми, хорошо заточенными концами. Он сразу же зацепился за что-то на дне. Лесничий и бывший объездчик начали медленно выбирать веревку.

Сначала на поверхность всплыл шест, привязанный прочным шнуром за какой-то тяжелый предмет, а потом и сам предмет, оказавшийся небольшим кубическим ящиком, сколоченным из толстых, хорошо пригнанных друг к другу досок. Ханнес и Хаммер с трудом втащили его на бревна плота.

— А теперь — к берегу! — скомандовал Эрвин.

Его аккуратно вскрыли стамеской на кухне Ханнеса.

Под досками оказалось несколько слоев водонепроницаемой бумаги, а под ней — два слоя хорошо просмоленной парусины.

— Упаковано на совесть, — сказал Эрвин, вспарывая ножом плотную ткань.

Под ней оказалось еще два слоя бумаги.

Когда их сорвали, Ханнес тихо вскрикнул и сел на табурет.

В ящике лежали деньги.

Некоторое время оба ошеломленно смотрели на синие и зеленые бандероли, уложенные так плотно, что они казались монолитной массой. Наконец Эрвин вытащил одну бандероль и поднес к глазам.

— Английские фунты стерлингов, — произнес он. — В этом кирпичике, если верить цифрам, напечатанным на обертке, ровно пять тысяч. Черт возьми, сколько же здесь всего?

Он начал выкладывать бандероли на пол.

— В моей телеге было четырнадцать таких ящиков, — пробормотал Ханнес, опускаясь рядом с ним на колени.

Скоро весь пол вокруг ящика был покрыт бандеролями, а им, казалось, не было конца.

— Бумажки-то старые, потертые, — сказал Ханнес, разрывая на одной пачке обертку. — И где они их столько набрали? Я думаю, здесь полмиллиона, не меньше…

Он заглянул в ящик.

— А это что за шкатулка, Эрвин? Сдается, что мы найдем здесь еще и драгоценные камни.

Эрвин извлек со дна ящика небольшую деревянную коробку, в которой что-то глухо звякнуло, когда он поставил ее на табурет.

Долото вошло в щель между крышкой и корпусом коробки, и крышка откинулась.

— Железо… — разочарованно протянул Ханнес, трогая пальцем стопку темных металлических пластинок, которые составляли все содержимое шкатулки.

— По-моему, нет, — отозвался Эрвин. — Железо они не прятали бы вместе с деньгами.

Оба одновременно взяли из шкатулки по пластинке и начали их разглядывать.

— Гравировка, — сказал Ханнес. — Какие-то буквы и цифры, только наоборот. Вроде как в зеркале.

— Да, зеркало! — воскликнул Эрвин. — У тебя в доме есть зеркало?

— Конечно!

— Дай-ка сюда.

Ханнес принес из спальни зеркало.

Эрвин приблизил пластинку к стеклу и повернул ее к свету окна.

— Смотри.

— Теперь можно читать, — сказал Ханнес, вглядываясь в отражение букв и цифр. — Вот: «Банк оф Енгланд… тысяча девятьсот тридцать первый год… Септембер, двадцатое. Лондон…»

— Понял, что это такое?

— Ума не приложу, — развел руками Ханнес. — Вроде каких-то штампов.

— Старина Ханнес, — медленно произнес Эрвин. — Здесь не надо много соображения. Вот этими самыми железками отпечатано все, что лежит сейчас перед нами. — Он ткнул носком сапога груду зелено-синих бандеролей. — То, что мы держим с тобой в руках — это клише для типографских станков. Понял?

— Значит, все эти деньги…

— Простая бумага, не имеющая никакой ценности. В этих ящиках они затопили в Топлице оборудование и продукцию своей фальшивомонетной мастерской. Вот так.

— Эрвин, но ведь бумажки-то старые, потертые… — Ханнес все еще не мог примириться с мыслью о чудовищном обмане.

— Из новой бумаги всегда можно сделать старую.

Хаммер выдернул из бандероли пятидесятифунтовую кредитку и посмотрел ее на свет.

— Отменно сделано. Фирма! Даже водяные знаки на месте. Это не жалкое изделие кустаря, а хорошо налаженное производство. Представляю, сколько они их выпустили в оборот! Страшно подумать.

Он бросил кредитку на пол, а клише сунул обратно в шкатулку.

— Тут еще что-то есть, — сказал Ханнес, снова заглядывая в ящик.

— Посмотрим.

«Что-то» оказалось увесистым свертком все в той же водонепроницаемой бумаге.

Хаммер неторопливо распаковал пакет и положил себе на колени черный, туго набитый чем-то кожаный портфель с застежками-молниями по краям.

— Я думаю, здесь находится нечто более ценное, чем все эти пятитысячные бандероли, — сказал он и расстегнул молнии.

Мелькнули черные и фиолетовые орлы имперских печатей, колонки машинописи, грифы «Секретно», «Строго секретно», «Совершенно секретно». Зашелестели тонкие листки рисовой бумаги.

— Документы! — воскликнул Эрвин. — Ханнес, освободи-ка стол.

Через несколько минут тонкие папки, помеченные литерами «А-1», «А-2», «А-3» и так до «А-12», были разложены на скатерти.

Никогда Ханнес не предполагал, что на скромном крестьянском его столе окажутся такие важные и немного страшноватые бумаги.

Здесь были подробные списки агентов СС в Голландии, Дании и Норвегии. Директивы насчет диверсионных актов, взрыва судов и аэродромов. Данные опытных подводных ракет и торпед самых последних моделей. И опять списки каких-то «К-Фербенде Абвер Цвай».

Хаммер, сильно волнуясь, просмотрел папку за папкой. Затем все сложил обратно в портфель и застегнул молнии.

— После войны все это попадет куда нужно, — сказал он, поднимаясь с табурета и поправляя на плече автоматный ремень. — Я сам позабочусь об этом. Прости, Ханнес, у меня очень мало времени. Эти фальшивки, — он показал на деньги, — ты припрячь в какое-нибудь надежное место. Они пригодятся, когда мы будем судить черную братию. И никому ни одного слова о том, что мы нашли. Прошу тебя. А сейчас — до встречи.

И он ушел, унося с собой портфель.

Озеро Топлиц невелико. Всего три километра в длину и метров шестьсот в самом широком месте. До войны о нем знали только любители отдыха в горах да местные жители. Во время войны две небольших гостиницы для туристов и две виллы, принадлежавшие частным лицам из Вены, были заняты сотрудниками испытательной станции военно-морского флота, переведенной сюда из германского города Киль. После войны о взорванной эсэсовцами базе и станции забыли. И только осенью 1963 года на страницах газет Австрии, Англии, Чехословакии и Советского Союза впервые появилось короткое слово — Топлиц. В газетных статьях оно сразу же приобрело зловещий оттенок. Может быть, оттого, что рядом с озером находились горы с мрачным названием — Мертвые. А может быть, и оттого, что при первой же попытке спуститься к таинственным ящикам с аквалангом погиб молодой западногерманский спортсмен Эгнер.