В тишине зашелестели страницы, на которых мелькали записи, сделанные несмываемым карандашом. Вокруг напряженно дышали люди.

Наконец Сорокин поднял голову.

— Обычные вахтенные записи, — сказал он. — Вот последняя: «0 часов по Гринвичу. Смена вахт. Курс зюйд-вест, ближе к весту. Состояние машин — нормальное. Больных на борту нет». Все.

— Да, немного… — сказал радист. — Видимо, все произошло очень быстро. За несколько минут..

— Именно за несколько, — сказал капитан. — Только человек, у которого не осталось никакой надежды, будет молить о помощи именем бога. Наверное, люди умирали один за другим, потому что сразу после этих слов радист передал: «Погибли шкипер и почти вся команда».

Сорокин вынул из кармана кителя радиограмму и положил ее перед собой на стол.

— Вот последние слова: «не медлите»… здесь какие-то три семерки. «Ниже ватерлинии…» Затем еще раз три семерки, и все. Что могло быть у борта грузовоза под водой? И к чему здесь эти семерки?

— Ну, это объяснить проще простого, — сказал радист. — Он начал какую-то букву, причем так быстро, что сорвал руку на точках. Это бывает довольно часто даже с очень опытными операторами. Попытался еще раз и опять сорвал. А потом…

— Какой на судне груз? — спросил Сорокин.

— Уголь, — сказал Гобедашвили.

— Вы хорошо осмотрели трюмы?

— Да. Нам пришлось открыть оба. Уголь и только уголь. Насыпью.

— Течи нет?

— Нет. Трюмы сухие.

— В тысяча девятьсот восьмом году у берегов Англии в районе Доггер-банки произошло нечто подобное, — сказал Сорокин. — Фрахтер назывался «Шарк». Десять человек команды. Водоизмещение восемьсот тонн. В трюме пятьсот бочонков с хлорной известью. Он получил течь после шквала. Бочки подмокли. Известь закипела и начала выделять хлор. Прежде чем подошли спасатели, шесть человек отравились и умерли. Остальных сняли с борта в тяжелом состоянии. Что-то похожее произошло на «Сверре». Так мне кажется.

Набившиеся в помещение матросы и засольщики зашумели, обсуждая услышанное.

— А я розумию, що воны побачили щось и вмерли от страха, — упрямо сказал Кравчук.

— Чушь, — сказал Сорокин. — Команда-то находилась в разных помещениях. Некоторые из них были закрыты наглухо.

— История… — протянул кто-то из команды. — Сплошной туман…

В тот же миг пол кают-компании встал наискось, несколько человек, не удержавшись на ногах, упали на колени. Наверху, на палубе, что-то с грохотом покатилось и сильно ударило в фальшборт. Через секунду траулер выпрямился и все вскочили, прислушиваясь.

Сорокин решительно встал и захлопнул журнал.

— Ветер заходит с веста, — сказал он. — Мы теряем время. У нас на борту тридцать восемь человек. Гобедашвили, выберите пятерых и примите над ними команду. Вы перейдете на «Сверре», запустите машины и отведете его своим ходом в Вардё или Вадсё. Мы радируем норвежцам о происшествии и о том, что вы прибудете в один из этих портов. Возьмите с собой второго машиниста.

— Предложение дельное, — сказал Гобедашвили. — Только как быть с мертвыми? Все-таки неприятно идти двое суток с трупами…

— На борту ничего не трогайте. Только в случае самой крайней необходимости можете передвинуть тела. Этим делом займется морская экспертная комиссия.

Глухо гудит мотор лебедки. Повизгивают ролики, по которым ползут ваера, тянущие из глубины трал. Вот он уже на поверхности, в круге быстро тающей пены. Сорокин на глаз прикидывает: тонны полторы. До семи вечера успеют сделать еще два-три подъема. Примерно пять — шесть тонн. Двенадцать суток лова, чтобы заполнить трюмы. Двое суток потеряно на «Сверре», да еще эта несчастная Медвежинская банка: то густо, то пусто, чтоб она провалилась. Двенадцать суток авральной работы. Вот оно, рыбацкое счастье…

Авралят все. Даже боцман, перетаскивая с борта на борт тяжелый черный шланг, обдает водой дощатые разделочные столы и палубу, смывая в море рыбьи потроха и головы, оставшиеся от предыдущей разделки.

Трал повисает над палубой. Огромный сетчатый мешок туго наполнен влажным стальным блеском. Старший рыбмастер резко рубит воздух рукой:

— Давай!

Слабнет запирающий трос. Зев трала распахивается, и на палубу рушится шелестящий поток извивающейся, бьющейся, скользкой рыбы.

У разделочного стола уже приготовилась бригада.

Как только живая волна подкатывается к ногам шкеровщиков, они нагибаются и обеими руками начинают швырять треску на стол. Рыбины мокро шлепают по толстым доскам, разевают рты, судорожно хватая воздух. Голубоватые их бока жемчужно светятся. И сразу же раздается дробный стук ножей. Работа идет конвейером. Первый шкеровщик отсекает треске голову; второй одним ударом вспарывает брюхо и быстрым, едва заметным движением лезвия отбрасывает в лоток печень. Третий заканчивает разделку и отправляет треугольную с нежно-розовым нутром тушку в темную горловину люка, в трюм. Там, внизу, невидимые, работают засольщики в блестящих клеенчатых робах, морозильщики в длинных, до локтя, резиновых перчатках и консервных дел мастера в белых, больничной чистоты халатах.

Налетевший с запада шквал унесся к Новой Земле, но море еще не успокоилось, бунтует, вертит на волнах траулер. Сорокин смотрит на северо-запад, в сторону Шпицбергена. Только бы удержалась погода…

Эх ты, рыбацкое счастье!

…Третий, последний подъем трала.

Четыре тонны.

Тусклый свет дня быстро сгущается в ночь. Лов кончен. Рыбаки, устало переговариваясь, уходят в душевую. В слабом свете фонарей вахтенные моют палубу. Шипит, разбиваясь в туман, струя из брандспойта. Вахтенные в клеенчатых куртках, зюйдвестках и резиновых сапогах похожи на космонавтов.

«Сверре» почти забыт. Только изредка кто-нибудь вспомнит о нем, как о страшной загадке, заданной морем. Работа, работа, работа, вахты, авралы — они вытеснили все. Сейчас самое главное — выполнить план. Рассказы будут потом, на берегу, когда много свободного времени и можно засидеться далеко за полночь в кругу родных и друзей. Вот тогда можно дать волю фантазии. А сейчас «Сверре» уже в порту, в Вардё или в Вадсё, и им занимаются специальные морские комиссии.

…У себя в каюте Сорокин сбросил китель и несколько минут сидел за столиком, отдыхая. С каждым годом усталость после напряженной работы приходила все быстрее. «Как-никак пятьдесят четыре года, скоро на свалку», — подумал он с горечью. Еще один-два сезона — и все. Останется он на берегу для портовой службы или будет направлен куда-нибудь на юг, на Черное море, на маленький белый дизель прогуливаться с курортниками от Севастополя до Ялты…

Он достал из шкафчика электробритву и зеркало, повернул на себя рефлектор лампы и провел рукой по подбородку. Как бы он ни устал, но бритье утром и вечером было железным законом, и он его никогда не нарушал. Еще никто из команды не видел Сорокина со щетиной на лице.

В дверь постучали.

— Да, — сказал капитан.

В каюту вошел радист Бабичев.

— Извините, Владимир Сергеевич, но я просто не мог. Тут действительно такая чертовщина накручивается, что волосы дыбом. Посмотрите.

Бабичев положил на столик толстую синюю книгу, в нескольких местах заложенную узкими полосками бумаги. Сорокин мельком взглянул на заглавие. «Регистровый справочник Ллойда. Раздел второй. Кораблекрушения».

— Тебя все еще волнует история «Сверре»?

— Да. А вас разве она не волнует?

— Откровенно говоря, странная история. И страшная. Я думал об этом, но…

— А я кое-что нашел, Владимир Сергеевич, — сказал радист.

Он открыл справочник на первой закладке и отчеркнул ногтем абзац.

— Прочитайте вот здесь.