— Вот видите! — крикнул Славка. — А вы еще за него заступались… Довесок украл, бросил больного человека. Это как, по-вашему?

— Суди сам, Слава. Но мне почему-то кажется, что Вадька не такой уж пропащий человек…

Славка не согласен. Но он всего лишь секретарь. Его дело только записывать мысли писателя. Сам же Славка не верит больше Вадьке и вовсе не интересуется его судьбой. Другое дело — дядя Андрей Македонов. Как же он теперь будет жить?

Но писатель снова перенес действие повести. На этот раз на фронт, под Пулково.

Заметил часовой неведомо откуда взявшегося мальчишку.

— Стой! Ни с места!..

А тот зашатался, зашатался. И сел в снег.

Принесли его в блиндаж едва живого. Посадили к раскаленной чугунке. Старшина обхватил рукой, придерживает, чтоб не упал. Пожилой такой старшина, усатый и в полушубке.

— Вы не думайте, я не какой-нибудь шпион, — сказал мальчишка.

— А мы и не думаем, — ответил старшина. — Сразу, брат, видно, кто ты такой. Одно неясно: куда и зачем путь держишь?

— К танкистам… Вы не танкисты, дядя?

— Нет, мы — пехота.

— Жалко, — вздохнул парнишка. — Как же мне танкистов найти?

— А по какому делу?

Задержанный повел глазами, застеснялся.

— Я лучше вам одному расскажу, дядя, — шепнул он старшине.

Солдаты разом отодвинулись, снова занялись своими делами: один пулемет чистит, другой приладился и пишет письмо, третий, свернув цигарку, высекает кресалом огонь.

Старшина сдвинул шапку на левое ухо, а правым внимательно слушает. Кивает порой, тихонько поддакивает. В общем, входит в курс дела.

Выслушав, он подумал, потеребил ус, потом сказал:

— Это ты резонно к танкистам шел. Сам надумал или кто посоветовал?

— Сам…

— Молодчина! Но танкисты, брат, далеконько… Придется переговорить с пехотой. Такое дело, ребята, — повысил он голос. — Вот у этого мальчонки на руках танковый доктор, сварщик, одним словом. Отощал человек, ноги не держат. А танки стоят без ремонта…

— Вадька?! — воскликнул изумленный Славка и сразу простил ему все.

— Вадька! — подтвердил писатель.

— Значит, он вовсе и не сбежал?

— Получается так.

Теперь Славке стыдно: погорячился, зря наорал. А Вадька — парень что надо! Как это ему в голову пришло пойти к танкистам?

Старшина между тем продолжает:

— Задолжал парнишка сварщику махонький кусочек хлеба и никак не может отдать. Негде взять. Совесть человека изглодала… Шел он со своей бедой к танкистам, а попал вот к нам. Выручим, что ли?

Сидит Вадька у раскаленной чугунки, не смеет поднять глаза. Ведь знает, что и они не сыты, эти обросшие щетиной бойцы стрелковой роты. Можно сказать, голодные. А им ведь сила нужна, чтобы гранату добросить, чтоб врага штыком, а то и просто рукой за горло…

— Как же ты его не выручишь? — отозвался солдат, который чистил пулемет. — Для общего дела малый старается. С танками-то и нам куда сподручнее.

Славка, хоть он всего только секретарь, почему-то прослезился. Смахнул он слезы, высморкался и ждет, чем же дело кончится?

А Евгений Аристархович снова бросил в рот беленькую таблетку, прикрыл глаза. Очень он сдал за последние дни. Страшный стал, как привидение.

В общем, пехота снабдила Вадьку сухарями. Сперва решили, что каждый отломит от своей пайки по кусочку. Но старшина рассоветовал:

— Так не годится, ребята. Ведь он же не нищий, сварщик Македонов. А мы ему кусочки… — И старшина взял из общей кучи четыре сухаря. — Вот так, согласны?

Еще и накормили Вадьку похлебкой. Он, понятно, не просил. Даже для виду отнекивался. Но старшина посуровел и сказал:

— Ешь! Это тебе вроде боевого приказа. Как же ты без сил сухари донесешь?

Вадька собрался в обратную дорогу. Старшина оглядел его и снова приказал:

— Разувайся!

Присев на патронный ящик, Вадька скинул валенки. Старшина внимательно оглядел его чулки и портянки, хмурясь, просушил над печкой, потом собственноручно обул Вадьку.

— Вот теперь шагай! Поклон дяде Андрею от четвертой стрелковой роты…

Ловко обул его старшина! Ноги как-то сразу резвее пошли. А может, это от похлебки? Нет, скорее всего от солдатской ласки.

Повеселел и Славка. В душе он даже завидует Вадьке. Принесет он сухари — ешь, дядя Андрей, поправляйся! Может быть, даже расскажет про тот довесочек. Теперь-то уж не стыдно. Теперь он не с пустыми руками…

На радостях Славка забыл, что попал Вадька на самую передовую. Там все по траншеям передвигаются. Или в белых маскировочных халатах. А Вадька в большой, не по росту черной стеганой телогрейке. Сухари за пазухой.

Выбрался он из траншеи на тропинку, оглянулся на провожавшего старшину. А тот кричит:

— Ложись, дурной, мина! — Старшина по звуку определил.

Вадька нырнул в воронку, выждал. Невдалеке разорвалась мина. За ней вторая, уже поближе.

— Лежи, лежи! — командует старшина из траншеи. А Вадька или не слышит, или страху поддался. Выскочил из воронки, но тут же в другую ткнулся. От воронки к воронке… Старшина в траншее ни жив ни мертв — за Вадьку боится. А Славку за столом озноб бьет. Словно это он сам ползет под минами… Сжался в комок, ждет, когда же писатель выведет Вадьку из-под огня. Но писатель молчит. Как видно, обдумывает.

Славка не вытерпел.

— Его не убьют? Нет?

— Не убьют! — подтвердил Евгений Аристархович. — Он еще дождется нашей победы.

Он пришел в наш дом ночью. Я слышал, как он в чем-то тихо и горячо убеждал бабушку.

Утром бабушка подвела меня к незнакомому человеку, сказала:

— Это твой родной дядя Вася. Поживет у нас…

Я удивленно покосился на черноволосого усатого человека, усмехнулся. Ведь у дяди Васи голова рыжая и лицо узкое, а у этого круглое, и черный он, как цыган. Однако спорить с бабушкой не стал. Раз надо, буду говорить, что это мой родной дядя Вася. Понимаю, не маленький…

— Вот и отлично, — улыбнулся незнакомец.

Улыбка у него была широкая, добрая, как у настоящего дяди Васи. И подмигивал он точно так же.

Мне было десять лет. Мы жили в своем дачном домике на станции Саблино, что в сорока трех километрах от Ленинграда. Признаться, никто не ожидал, что гитлеровцы так быстро придут к нам. Бабушка, правда, собиралась уезжать в Ленинград, но что-то медлила. Впрочем, все надеялись, что немцев вот-вот остановят.

Они обосновались в Саблино крепко. В центре поселка целую улицу опутали колючей проволокой, устроили там лагерь для пленных. К станции подходили эшелоны с боеприпасами, автомашинами и солдатами. Дядя Вася мрачно наблюдал из окна за выгрузкой, что-то сердито ворчал.

Наш дом стоял на краю улицы возле леса. Прежде я часто в лес бегал. Но когда пришли фашисты, пришлось сидеть дома.

Дядя Вася подарил мне замечательный ножик, который можно было носить на цепочке на поясе, — никогда не потеряешь.

Потом смастерил ветрянку-вертушку с двумя «мальчиками-болванчиками». Когда дул ветер, вертушка начинала быстро крутиться и с помощью ниточной передачи вращала колесико, к которому хитро были прикреплены болванчики, вырезанные из дерева. Они начинали часто-часто кланяться друг другу и, если смотреть снизу, казалось, будто норовили стукнуться лбами.

В наш дом, как и во все дома поселка, приходили немецкие солдаты, проверяли документы.

— Погодите, придет ваше время, — сказал после одной такой проверки дядя Вася.

Иногда он брал лукошко и уходил в лес за колосовиками. Но возвращался без грибов. Запирался в боковую тесную комнатку, заваленную всякой рухлядью, и что-то там мастерил.

Однажды я лежал с закрытыми глазами. Бабушка и дядя, наверное, думали, что я сплю, и тихонько переговаривались. Он дважды произнес тогда непонятные для меня слова: «Орудийный замок… Все дело в нем. Потому и пушка мертвая…»