Сенсация была погашена.

Интерес к катастрофе стал быстро падать и вскоре сошел на нет.

О «Сверре» начали забывать.

Мало ли кораблей каждый год погибает в открытом море и у причалов? Мало ли пропадает без вести со всем своим экипажем, не успев даже крикнуть в эфир «SOS»?

По данным ЮНЕСКО ежегодно в море в результате различных несчастных случаев погибает до 280 судов и около 200 000 человек. Из них около 17 кораблей пропадает без вести. Три катастрофы происходят при необъяснимых обстоятельствах…

Только еще один раз имя «Сверре» мелькнуло на страницах газет.

«Ворт Ланд» сообщила, что в продуктах из кладовых «Сверре», исследованных в лабораториях, не было обнаружено ни малейших следов ботюлинума. Более того: в накладных, по которым команда получала продукты в порту приписки, вообще не значилось какое-либо копченое, консервированное или свежее мясо. Рейс был короткий, и в камбузе готовились только рыбные блюда.

В общем-то истории со «Сверре» уделяли не так уж много места, и для многих читателей она прошла незаметной. Все газеты мира на своих первых полосах продолжали обсуждать беспрецедентное «преступление века» — убийство американского президента Джона Кеннеди, а потом к нему прибавилось еще «знаменитое ограбление века» — кража двух с половиной миллионов фунтов стерлингов из королевской почты в Англии.

А еще через месяц грянула очередная сенсация, вычеркнувшая с газетных страниц даже королевскую почту, так как дело шло о неизмеримо больших суммах.

Имя этой новой сенсации было ТОПЛИЦ.

Весной 1945 года, когда советские войска под командованием маршала Толбухина уже заняли Вену, два мощных немецких грузовика мчались на юг Германии. Они пересекли австрийскую границу и устремились в горные районы центральной Австрии, которую нацистская верхушка называла своим «Альпийским бастионом». Вел колонну грузовиков командир батальона особого назначения оберштурмбанфюрер СС, профессиональный убийца и любимец Гитлера Отто Скорцени.

Грузовики, плотно укрытые брезентом, были нагружены тяжелыми металлическими и деревянными ящиками.

Скорцени спешил. Нужно было до темноты добраться до Штирийских Альп, до того места, которое красным кружком обведено на подробной топографической карте, вложенной в непромокаемый планшет. Хотя в кузове каждой машины сидело по четыре эсэсмана, вооруженных пистолетами, автоматами и гранатами большой убойной силы, Скорцени опасался нападения австрийских партизан.

Нет, он боялся не за себя и своих подручных. Ему и им не раз приходилось бывать в жестоких переделках, где ставкой была жизнь. Пока они не проигрывали.

Скорцени беспокоил груз, который доверил ему генеральный гитлеровский штаб. Ни один человек в Европе, Азии и Африке не должен был узнать, что лежит в этих металлических коробках, отдаленно напоминавших старинные кованые сундуки.

Проиграв войну, фашисты пытались скрыть в глухих уголках Штирийских Альп свои черные тайны. И должен был сделать это он, оберштурмбанфюрер СС Отто Скорцени.

Дорога становилась все опаснее. Резкие повороты не давали возможности держать большую скорость. Через сорок — пятьдесят километров менялись водители. Те, что передавали руль сменщикам, мгновенно засыпали, откинувшись на спинки сидений. Шли третьи сутки непрерывной, выматывающей езды, больше похожей на гонку по горным дорогам.

Скорцени все чаще посматривал то на часы, то на планшет, лежащий на коленях.

Солнце село. Темно-синие тени выползли из ущелий и перехлестнули дорогу. Повеяло холодом.

Шофер притормозил грузовик у спуска на мост через небольшой ручей.

— Темно, — сказал он.

— Можно включить фары ближнего света, — буркнул Скорцени. — Через двадцать минут будем на месте.

Но через пять минут их остановил патруль.

Четыре выдвинувшихся из леса мотоциклиста перегородили дорогу. Тяжелые пулеметы, установленные в колясках, взяли в кинжальный прицел грузовики.

— Документы!

Скорцени, приоткрыв дверцу кабины, протянул начальнику сторожевого поста предписание. Тот тщательно прочитал его и возвратил оберштурмбанфюреру. Поднял правую руку вверх. Мотоциклы бесшумно растворились в лесу.

Миновали еще три заслона.

И наконец впереди тускло засветилась ровная гладь воды.

Это было озеро Топлиц.

Грузовики подкатили к самому берегу.

Из кузовов спрыгнули на землю эсэсманы, расшнуровали брезенты и начали сгружать ящики. Все делалось бесшумно и быстро. Каждый ящик Скорцени осматривал и только после этого разрешал переносить на заранее подготовленный у берега плот.

Наконец последний, шестнадцатый ящик был снят с машины и осмотрен. Скорцени сошел на плот, сильно осевший в воде, и в тот же миг два эсэсмана оттолкнули плот от берега. Через минуту они, как призраки, исчезли в вечернем тумане, спустившемся на воду с гор.

…Ханнес Штекль, лесничий, живший в деревне Гессл, расположенной в полукилометре от озера Топлиц, только что поужинал и собирался выкурить свою последнюю трубочку перед сном.

Он сидел на стуле около печки, слушал ворчанье жены Клары, которая убирала посуду со стола, и думал о том, что, кажется, все идет к концу. Эти проклятые авантюристы из Берлина, развязавшие самую страшную войну в истории, проиграли ее. Ишь зашевелились, будто муравьи, в гнездо которых сунули палку. Так и снуют между Аусзее, Грундлом и Топлицем. Ни днем ни ночью носа не высунуть из дому — только и слышишь: «назад!», «проход запрещен!», «зона!». Опутали берега колючей проволокой, понаставили на каждом шагу часовых. Распоряжаются в Штирии, как у себя в Пруссии, и всего им мало. На прошлой неделе конфисковали лодки. Не ахти какая у меня лодка, но была от нее польза. Можно было иногда утром выйти на озеро, поставить вершу и принести домой полведра рыбы. Все какой ни на есть приварок. С мясом-то вон сейчас как туго — даже по карточкам не достанешь… И от приезжих ничего не перепадает, потому что приезжих-то, собственно говоря, и нет, кроме этих черномундирников. Все курорты закрыты. На вилле Рота поселились эсэсовцы. От этих не то что хлеба, слова-то нормального не услышишь. И чем они только там занимаются, на этой вилле? Прошлую субботу они что-то тащили к озеру на руках. Человек двадцать солдат. Какую-то раму, похожую на большую лестницу. Потом долго устанавливали ее на берегу. В тот день всем жителям Гессл было приказано никуда не отходить от деревни дальше, чем на двести метров. Они, идиоты, думали, что никто ничего не увидит. А ведь у нас и у наших охотников есть бинокли. Достаточно подняться на Ранфтл, что в сотне шагов от деревни, и вся котловина Топлиц как на картине. Я-то все рассмотрел подробно. Видел, как солдаты подкатили на специальной тележке огромную бомбу величиной с парусную яхту и положили ее на эту самую раму. Потом все куда-то попрятались. Ну, а потом из хвоста бомбы ударило пламя, она сорвалась с железной лестницы, и не успел я глазом моргнуть, как на вершине Пинкогеля взвилось такое облако дыма, будто вся гора вывернулась наизнанку. А грохот пошел по вершинам такой, что у меня целый день после этого звенело в голове. Вот тут-то я и понял, что они испытывают в наших горах свои чертовы новые снаряды.

А потом пошло это каждый день. Утром в деревне появлялись солдаты, приказывали не выходить из домов, и начинался грохот, от которого в шкафах звенела посуда и со склонов Ранфтла сыпались камни. Иногда из Топлица выпрыгивали такие фонтаны воды, будто на дне взорвали целый склад взрывчатки. И вот два дня назад все прекратилось…

— Клара, — окликнул Ханнес жену, — сегодня они спихнули в озеро ту длинную штуку, с которой запускали в Мертвые горы свои снаряды.

— Слышать об этом не хочу, — отозвалась Клара. — Не жизнь, а сплошное мученье.

— Видать, русские их крепко жмут.

Клара ничего не ответила.

Вытерев полотенцем вымытые ложки, она сложила их в ящик кухонного стола и ушла в другую комнату. В дверь сильно постучали.