— Помаши им рукой! А теперь рви землянику и улыбайся. Улыбайся и рви!

А у самой пальцы — как деревянные. Даже голову не повернуть в сторону гитлеровцев.

Сестренка же — малолетка: ей все это будто игрушки.

Немцы остановились по другую сторону кювета и минут пять созерцали идиллию. «Две крестьянские девушки с лукошком ягод, — вероятно, подумали они. — Есть же и в России исконно сельские, покладистые и наивные люди, для которых все равно: что фашизм, что Советы! Не то что смутьяны в городах и лесные бандиты — партизаны». Полюбовались гитлеровцы — и двинулись дальше.

Полина от слабости даже села: ноги не держали..

В полутора километрах их ждали партизаны. Побеги́ девушки — стрельба! Засада услышала бы, в бой вступила, и пошло бы…

В деревню Лебедева приехала перед самой войной. Из Сталинграда, где работала техником в аэропорту. В июне в Старой Руссе у нее родился сын. А в августе в город вступили немцы.

— Отца моего партизаны назначили старостой в деревне Горомулино, — говорит Полина Степановна. — А я стала помогать ему. Листовки распространяла, разные сведения добывала. Тогда-то меня впервые арестовали и доставили в Волышово, к следователю фон Розену. Интересная фигура был этот следователь. Разговаривал без грубостей, вежливо, интеллигентно. И по-русски очень чисто. Он знал, что мой отец — староста, и вызвал его к себе. Отец напустился на меня для вида, ругал: дура, мол, молодая совсем, не знает, что делает! Фон Розен смотрел то на отца, то на меня, а потом продиктовал отцу бумагу и заставил ее подписать. В той бумаге отец официально, как староста, поручился за меня, — словом, взял меня на поруки. На этот раз я отделалась легким испугом.

Месяца через два меня арестовали вторично…

Одной из обязанностей Полины Белой было собирать надежных людей в бригаду: и тех, кто бежал из плена, и местных, и окруженцев, которые осели по деревням. Однажды до нее дошел слух, что в гараже работает пленный и что он, будто бы, ищет связь с партизанами.

Лебедева решила идти в гараж. Но действовала осторожно. Оделась простенько, по-деревенски, завязала в узелок яйца, творог и пошла «менять продукты на резину».

Возле гаража сапожники тачали подметки из старых покрышек. Ненароком Полина разговорилась с пленным. Тот стал расспрашивать: кто она, из какой деревни, есть ли партизаны близко? А на прощание попросил достать карту и компас.

— Откуда у меня могут быть такие военные вещи? — притворилась Лебедева. — Вот разве буду менять продукты на рынке, может, и попадется компас…

Пленный, который тоже был «вроде наш, вроде приличный», горячо поблагодарил Полину. Но выполнить свое обещание она не успела. Ее арестовали во второй раз.

— Так и шло, — усмехается Полина Степановна, — они ловили нас, мы ловили их. Впрочем, явных улик никаких не было: поторопился «пленный».

И опять вести дело Лебедевой взялся фон Розен. Он допрашивал ее, а в соседней комнате ремонтировали печь, и работал там… «пленный» из гаража.

— Розен допрашивал меня как-то странно, — рассказывает Полина Степановна, — сделал вид, что всему поверил. И опять отпустил. Но предупредил: «Последний раз!».

Эта история имела свое логическое завершение…

После войны Полина Степановна осталась работать в Белобелковском районе — бывшем партизанском крае. И вот однажды приходит официальное письмо на ее имя из Сибири. В письме спрашивали, что она знает о таком-то, и называлась фамилия бывшего «пленного». На допросе у особистов этот предатель уверял, будто она, Лебедева, помогла ему уйти к партизанам.

В голосе Полины Степановны и сегодня острая непримиримость:

— Я написала все как было. И добавила: если нужно, могу сама приехать «ремонтировать печь».

Через несколько месяцев, в майскую ночь 1943 года, в Горомулино прибежала девчушка из соседней деревни.

Ночной стук — всегда стук беды, тревоги. Сон слетает мгновенно, все взрослые настороже. Только детишки спокойно посапывают в темной избе.

Девочка прижалась носом к стеклу, быстрым шепотом сообщила: «У нас полицаи пьянствовали в деревне, хвастались, что утром пойдут вас брать», — и растаяла в ночной тьме.

Собирались споро, без суеты. Разбудили двух окруженцев, которых Полина прятала на сеновале, чтобы потом переправить в бригаду. Отец, запрягая повозку, чертыхался сквозь зубы. Лошадь всхрапывала, вылезала из постромок, норовя опрокинуть легонькую двуколку. В повозку покидали нехитрый скарб, сверху посадили детишек. Те спросонок терли глаза, хныкали… И знать не знали, ведать не ведали, что они, не обидев в жизни даже соседскую кошку, смертельно провинились перед Третьим рейхом.

Спустя несколько лет мать расскажет им и про ту ночь, и о том, как они, пробираясь в бригаду, крались по лесам и бездорожью. Расскажет и о боях, которые вели партизаны, отступая под натиском карателей.

Я знаю, что и сейчас, уже взрослые, ее сыновья внимательно, жадно слушают воспоминания матери и удивляются, что этот добрый и такой обычный человек, который стряпает им обеды и стирает рубашки, рассказывает такие, почти фантастические истории…

Я спросил Полину Степановну о сыновьях.

— Один скоро должен прийти с работы — младший. А старшего с нами нет. Он военный моряк, инженер-капитан. Служит на крейсере «Киров». Он очень способный к математике оказался.

За окном темнеет, собирается дождь. Первые крупные капли чертят стекла на линии. Близкий лес глухо вздыхает от порыва ветра. Полина Степановна сидит на диване, сцепив на коленях руки, зябко поеживается.

— Вот в такую примерно погоду, — рассказывает она, — мы с Полиной Черной отправились на разведку моста через Кепь…

На мое письмо в школу деревни Дуровщина вскоре откликнулись. Писала Полина Маслова. Ответ ее я вынул из почтового ящика перед отъездом к Полине Лебедевой в Ломоносов. И прочитал его в электричке. Смысл письма сводился к скромному отрицанию, что ничего особенного она не делала. Время само расставило людей в самых важных и опасных местах борьбы.

За окном вагона долго тянулись шеренги светлых домов, новостройки. Потом скупой весенний пригородный пейзаж…

И думалось мне, как мало похожи скромные наши разведчики и контрразведчики военных лет на популярных «героев» шпионских боевиков. А ведь все эти «герои» со своими фантастическими, вымышленными приключениями и в подметки не годятся ни деду Николаю, ни Марии, ни Полинам. Наши герои «играли» со смертью всерьез, без права на пощаду.

Вот хотя бы разведка моста через реку Кепь. Сколько эшелонов с военными грузами он пропускал на фронт! Взорвать его — большая удача для партизан. И оккупанты понимали это. Понатыкали пулеметов, дотов, минных полей.

Как поступить: кинуться наобум и положить отряд или послать двоих на разведку? На разведку крайне опасную, но двоих! И если Полина осталась жива и может сейчас писать, что времени не хватает, что с утра до вечера в школе, — то это ее военное счастье… И в конце письма она подписалась с вполне понятной партизанской гордостью: «Полина Черная» — своей партизанской кличкой.

Мост — между Карамышевом и Псковом. Идти до него около ста километров. По другому маршруту двинулся штурмовой отряд.

Срок — два дня, не больше, иначе отряд могли засечь близ моста и тогда задание оказалось бы под угрозой срыва.

На пути девушек — несколько оккупационных районов и для каждого — свой пропуск. Пропуска спрятали меж двойных подметок сапог. Сапоги — в котомках, там же — пистолет. Один на двоих. Один — не от бедности партизан: один и то опасная улика. А не взять его как-то не по себе: оружие прибавляло уверенности в это смутное время.