Вещевой мешок я привалил к левому боку, подумав: «Если будем падать в левую канаву, — все мягче удар будет, а если в правую, — справа тучный военный». С этими невеселыми мыслями я включил скорость. Глаза сами закрылись от страха. Машина тронулась, словно споткнувшись на первом шагу, подпрыгнула и заковыляла по булыжной шишковатой дороге. Я открыл глаза, и первое, что в них бросилось, — это дорожный столб, который быстро приближался, словно спешил к радиатору.

— Ты куда? — пересохшим голосом закричал мой первый пассажир.

— В гараж! — зло бросил я и круто вывернул руль влево.

Теперь машина заторопилась к противоположному столбу, словно он ее в гости позвал! Я стал крутить руль, и машина кривулями и зигзагами поехала вперед. К счастью, дорога была свободная.

Военный резюмировал:

— Ты, парень, хватил изрядно, крепись-крепись!..

А на дороге каждый столб, как магнит, притягивал мою железную машину. По моим горящим щекам катился пот, но из дырочки, пробитой осколком в стекле, прямо мне в лоб лился ручеек прохлады…

С этого и началась моя очень длинная военная дорога, почти по всем фронтам и до самой победы!

Ездить «назад» я научился в пути и, наездив много-много километров, получил права водителя: стал «законным» шофером. Кабина стала моим быстро летящим домом. А подушка… подушка нисколько не мешала; наоборот, положив ее на колени и поставив на нее котелок, я превращал ее в стол, а ночью клал под голову и спал в кабине, свернувшись. А если стояла хорошая погода, ноги можно было протянуть в дверцу кабины, стоило только опустить стекло. Многие шоферы стали завидовать мне: «Война, а он как у тещи в гостях: на подушке нежится!»

Бывало, что попадались старые, разбитые машины, сиденья которых были провалены, жесткие, с торчащими концами проволоки… И снова выручала подушка!

В одну из гудящих ночей на седой ладожской трассе, скупо освещенной луной, впереди идущая машина вдруг на глазах растаяла, на ее месте среди белесых льдов появился черный круг воды… К моей кабине подвели человека. Трудно было определить, к какому полу он принадлежит, только нос торчал из одеяла.

— Он ногой угодил туда, — говорили мне наспех, — и валенок его там остался… Что делать — возьмите в кабину!

И тут выручила подушка. Все мокрое с ноги прочь, ногу на подушку. Концами подушки спеленали ногу, обвязали ремнем — получился пуховый бот! Доехали до хаты — и пальца моему пассажиру не поморозили…

Но больше всего подушка выручала меня, когда приходилось делать перетяжку подшипников. Раньше (и зимой, и осенью) приходилось лежать под машиной на спине, на холодных плитах или просто на снегу. Теперь — на подушке!

Я никогда, как другие, не болел ни гриппом, ни пневмонией, потому что под моей спиной была «барская». И тепло и мягко!

Но не только мне было хорошо на «барской». Тети-Пашин подарок я одалживал и своим товарищам.

А еще больше подушка пригодилась на Ржевском направлении, где немало пришлось перевозить тяжелораненых.

Однажды трое суток без перерыва гремел военный гром. Бас охрипших пушек закладывал уши. После этой сильной земной грозы в мой кузов положили раненых. Из-под Ржева их надо было везти в Торжок. А дорога: скажи слово — язык прикусишь. В кабину мне посадили летчика, у которого из-под бинтов синели только глаза, и он не мог даже вымолвить слова. Летчик написал мне записку, чтобы я курил и дышал на него. Он с жадностью глотал дым, и марлевая повязка краснела. Он поправлял ее и снова глотал продымленный воздух… Так мы и курили: двое одной затяжкой. Потом я подложил ему под голову свою подушку, и он забылся на ней, глубоко уснул…

Другим рейсом и в другое время я снова вез раненых. Сена на этот раз в дороге совсем не было, и одному бойцу под голову на сосновые ветки я подложил «барскую». Голова солдата, видно, сразу почувствовала ласку пуха, и, не открывая глаз, он произнес: «Спасибо, мама!».

Вот когда я в полную меру оценил подарок тети Паши и от себя тоже сказал ей спасибо!

Однажды мне пришлось ехать по дороге, где вместо деревень стояли тощие одноногие столбики с прибитыми к ним фанерками, на которых порой углем и кривыми буквами были выведены названия бывших селений. У таких «населенных пунктов» на дороге валялось множество всевозможных железяк и рыжих гвоздей. Проколоть колесо здесь было делом немудреным. Я напоролся на одну из железяк и остановил машину, чтобы завулканизировать камеру. Выйдя из кабины, я огляделся.

На месте, где раньше была деревня, одна-одинешенька стояла среди чистого поля широкоплечая печь. На ее когда-то горячей кирпичной спине лежал, теперь свесившись, как сивобородый дед, горбатый сугроб.

Возле печки я нашел утюг и чугунок. Вез я в свою часть картошку, а раз остановился, заодно решил и поужинать. Здесь, на «выжженной земле», на многие километры не было ни одной живой души.

Растопив печь, я налил в чугунок горячей воды из радиатора и вымыл картошку. Печка обрадовалась огню: пламя красным языком облизывало головешки и широкобокий чугунок. Вскоре накалился утюг, вулканизация шла успешно. За работой я и не заметил, как на землю навалилась холодная ночь и в небо выкатилось золотое колесо луны. Я закурил, снова осмотрелся и вдруг понял, что среди белой пустыни, среди этого мертвого мира я одинок! Стало не по себе. В таких случаях машина в какой-то мере заменяла мне товарища. Живая все же: ходит, бегать может, и «голос» есть. С пнем ее не сравнишь!

Какие-то секунды я не мог правильно ощутить действительность. Все казалось сном: и эта печка, с хрустом доедавшая поленья, и под лучами луны искрящийся на спине печи сугроб, который и не думал слезать оттуда… И вдруг сильно и вкусно запахло сварившейся картошкой…

Впоследствии об этой печке я написал одно из первых своих стихотворений:

Но эти строки были написаны позднее, а тогда не до стихов было.

Я слил воду из чугуна и пошел в кабину есть картошку. Там не было ветра, там не было хлеба, но была соль.

Когда я шел по лунному снегу, со мной рядом шагала и моя огромная голубоватая тень, и казалось, что снег скрипит не под моими, а под ее ногами. Я еще вслух тогда пошутил: «Ты тоже проголодалась: вместе, чай, работали. Пойдем ужинать!»

Но вдруг по всему моему телу пробежали мурашки — в кабине моей машины кто-то сидел! Есть такие слова в популярной песне: «Нам смерть не страшна…» На войне я убедился, что смерть не страшна только мертвым.

Распахнув дверцу кабины, я увидел на сиденье курящего человека.

— Прости, браток, что без спросу устроился! — сказал он. — Не хотел тебя от работы отрывать. Ты ведь в сторону Ржева? — И, не ожидая ответа, попросил: — Подвези, я от части отстал, из окружения.

«А куришь папиросы и шинель хорошая», — подумал я, и на душе стало муторно. Но ему ответил:

— Отчего не подкинуть, — подкину!

Мы ели с лейтенантом картошку, разговаривали, шутили, а я все думал: откуда он взялся?

Вопросы непрошеного гостя настораживали меня еще больше: он интересовался, один ли я вожу в часть картошку или есть помощники? Начинал с девушек, а скользил все время к делам военным: