Ромеро иронически усмехнулся:

— Вы так радуетесь, Эли, будто и впрямь поверили, что они совершенные боги, и сейчас испытываете облегчение, обнаружив, что заблуждались.

Я и вправду радовался, только не оттого, что верил в божественность рамиров. Черта с два мне было в их божественности! Но в безмерность их могущества я начинал верить, как уже поверил в их жестокость. Допрос Оана свидетельствовал, что не все им доступно и не все в их власти, — иначе зачем ему понадобилось бы так трусливо удирать? Они в техническом развитии ушли вперед нас на порядок, от силы на два, — это еще не такое превосходство, чтобы отступать перед ними!

— Одного результата мы, во всяком случае, добились, друзья. Среди нас был соглядатай врагов, мы его обезвредили. Если борьба с рамирами не утихнет, они лишатся важного преимущества!

На несколько дней главным занятием на корабле стало паломничество в консерватор. Мэри приходила туда со мной, прилетел Труб, примчался Гиг, даже Бродяга, преодолевая хворь, так и не покинувшую его со смерти Лусина, приполз и просунул голову в помещение. Гиг погрозил силуэту предателя костлявой рукой, Труб в ярости бросался на тесницу, так мы ее назвали, ибо смешно называть темницей прозрачную клетку, — пытаясь прорвать ее когтями, но отлетал, как незадолго перед этим я. Ангел заплакал от возмущения и бессилия, слезы капали на седые бакенбарды, смачивали крылья. Гиг от сочувствия Трубу бешено затрещал костями, Бродяга задумчиво сказал мне:

— Ты уверен, что он мертв, Эли? Он изменился, но в этом странном мире, где так обычны телесные трансформации…

— Он безжизнен. Если отсутствие жизни есть смерть, то Оан — мертвец.

— Отсутствие жизни, конечно, смерть, — согласился дракон.

Когда перемещение тесницы Оана на отведенное ей место было закончено, Эллон с удовлетворением сказал:

— Адмирал, я пленил время. Я выключил его. Паук, которого ты, на наше горе, привел на корабль, теперь вне времени. Мы постареем, умрем, тысячи раз возродимся в потомках, а он вечно будет пребывать тем же. А теперь я займусь делом поважней. Время неподвижное, навечно законсервированное, мне удалось создать. Попробую поработать над динамизацией времени! Такой проблемой еще не занимался ни один демиург! И люди не занимались, — добавил он почти вежливо.

— Как тебя понять? — спросил я.

Он широко осклабился. Мы все были угнетены катастрофой — Эллон радовался. Для него смысл существования заключался в инженерных разработках. Он нашел новую тему для исследования, предвкушал важное открытие, — как же не радоваться?

— Постараюсь создать микроколлапсар и посмотрю, как он трансформирует время. Не волнуйся, все пока пойдет на атомном уровне. Это не то макровремя, в котором мы живем с тобой. А когда генератор микровремени заработает, мы покажем невеждам рамирам, что далеко им до нас. Они выискивали космические коллапсары, а я сотворю его в лаборатории.

Закончил он по обыкновению хохотом.

Я часто прихожу в консерватор, здесь мне свободней размышлять. Помню, как впервые остался один на один с врагом, расчаленном на силовом каркасе. Я не мог бы объяснить, почему мне надо было усесться напротив Оана и разговаривать с ним вслух, и твердить ему о своей горечи, о своей ненависти к нему и о том, что нас можно уничтожить, но нельзя заставить отступить, мы все равно пойдем вперед!

— Итак, ты погиб, Оан, — говорил я. — Ты наконец погиб, предатель! В древней книге сказано: все мы творим волю пославшего нас. Ты творил волю своих жестоких господ, возможно, ты один из них, только напяливший чужую личину, всего от тебя можно ждать, любого облика, любого злого поступка. Нет, ничего от тебя не дождаться теперь, ты вне времени, ты вне жизни, даже вне облика, ты — захваченный в миге исчезновения силуэт, материализованная память о наказанном предателе — вот ты кто!

У меня перехватывало дыхание от горечи, я отдыхал, молчал, снова говорил:

— Творим волю пославшего нас… Мы тоже творим волю пославших нас. Мы — люди и звездные друзья людей. И нас послали издалека в ваши Гибнущие миры, чтобы узнать, как живут здесь разумные существа, помочь им, если нуждаются в помощи, сделать их своими друзьями, поучиться у них, если будет чему. Тебе этого не понять. Ты не знаешь, что такое любовь живого к живому. Ты — ненависть и пренебрежение. Но ненависть заслуживает только ненависти. Ненависть не породит любви, как собака не порождает рыб, как рыбе не породить орла. Так виси, ненавистный, вечно виси!

Так я говорил с мертвецом, облегчая душу, а успокоившись немного, направился в командирский зал. Олег с Осимой и Ольгой, оставив звездолет на попечение автоматов, разрабатывали план спасения сохранившихся кораблей.

Олег сказал мне:

— Эли, «Овен» не годится даже в грузовики. Ольга считает, что нужно разместить экипаж «Овна» поровну, на «Змееносце» и «Козероге», снять все важные механизмы, перегрузить запасы, а сам звездолет аннигилировать.

— И вызвать новый удар, направленный уже против «Змееносца» и «Козерога», — хмуро возразил я. — Или ты забыл, что жестокие господа Гибнущих миров не выносят аннигиляции материальных тел?

— Тогда взорвем его. Взрывы они выносят. Наши погибшие корабли о том свидетельствуют. Теперь самое настоятельное, Эли. Надо восстановить МУМ. Займись этим с Эллоном.

— Эллон собирается менять течение времени в микропроцессах, чтобы разобраться в явлении, которое Оан называл раком времени.

Осима внезапно рассердился. Энергичный капитан изнывал от безделья. Он знал свое дело отлично — смело вел корабли в неизведанные просторы, отважно бросался в бой, когда-то без жалоб переносил муки плена. Он был из тех, кто охотно взваливает на себя тяготы соседа, но никого не отягчает своими. В беде и в часы торжества я видел его неизменно собранным и упругим, как сжатая пружина, — о лучшем капитане для своего корабля я не мог и мечтать. И раньше он не грубил мне, даже когда, усталый и растерянный, сам я не церемонился. Сейчас он грубил. Если бы он знал древние ругательства, как знал их — из любви к забавным словосочетаниям — Ромеро, он ругался бы той руганью, которую Павел почему-то называл площадной, хотя сам я никак не могу взять в толк, почему ругань должна зависеть от места, где ругаются, а не от одного настроения ругателя.

— Адмирал, не довольно ли глупостей? Больное время, рыхлое время, дырчатое, пузырчатое!.. Абракадабра, если не прямая мистика! Вы научный руководитель экспедиции! Вы должны представить план, как выйти из затруднений, а мы будем его осуществлять. Не узнаю вас, адмирал! Раньше вы быстрей создавали проекты действий и энергичней проводили их в жизнь!

Я невольно опустил голову, чтобы не видеть гневного взгляда Осимы. Все мы переменились, не один я, но могло ли это служить оправданием? Олег молчал, но молчанием давал понять, что тоже мной недоволен.

— Вы правы, друзья, самая настоятельная задача — восстановить управление кораблями. Пока вы будете заниматься эвакуацией «Овна», я постараюсь что-нибудь сделать с мыслящими машинами.

Из командирского зала я прошел к дракону. Бродяга устало покоился на полу. На его спине Труб и Гиг увлеченно сражались в дурачка. Этой игре их обучил Лусин, он пытался и мне привить любовь к картежным баталиям, но я так и не постиг игры, хотя Лусин уверял, что правила ее просты. Ангел и невидимка состязались на толчки, проигравший получал затрещину. Я как-то видел финал одной игры. Гиг, продув партию, получил такой удар крылом, что взмыл под потолок и рухнул наземь, едва не порастеряв кости. Затрещины, отпускаемые Гигом, были послабей, зато он выигрывал чаще. Невидимкам не может не везти в игре, объяснял мне Гиг, ибо игра — сражение, а разве есть лучшие воины, чем невидимки?

— Эли, садись с нами! — предложил Труб, важно расчесывая когтями пышные бакенбарды. — Втроем тоже можно играть.

— Не хочу быть дураком — даже в игре.

— Если не любишь дурачка, сразимся в покер! Тебя увлечет эта игра! — воскликнул Гиг. — Там тоже есть операция надевания на себя невидимости, как мы делаем перед боем. Называется — блеф! Чудная штука — блейфовать. Отличный военный маневр.