Так завязался очередной разговор о Жестоких правителях Гибнущих миров. На всех звездолетах шли аналогичные беседы.

Мы с Ромеро пошли в обсервационный зал. «Таран» наблюдался отлично. Очень изящен был его стремительный полет среди желтой пыли, окутывавшей Тройную звезду, — чистый простор, создаваемый звездолетом, походил на туннель, только движущийся, непрерывно расширяющийся. Ромеро первый заметил неполадки с «Тараном», МУМ о них объявила секундой позже. Звездолет вдруг заметался, он был похож теперь не на галактический корабль, а на ящерицу, у которой оторвали голову — тело уже мертво, но еще судорожно бьется, оно еще кажется полным энергии. А затем звездолет замер. Аннигиляторы перестали вычерпывать пыль, расширяющиеся круги превратились в мертвый кеплеровский эллипс. Больше не было могучего космического корабля, вольно меняющего структуру пространства. Был пленник пространства, астероид, безжизненный космический кусок материи — крохотная планетка, если судить по масштабам космоса.

Олег вызвал меня к себе. На «Таране» остановились не только аннигиляторы, но и приборы связи. Он не откликался на позывные. Но мыслящий центр корабля продолжал работать, МУМ «Тарана» генерировала слабые сигналы, такие сумбурные, что расшифровать их было нельзя.

— Надо высылать буксир, — хмуро сказал Олег. — Но как проникнуть внутрь «Тарана»? Внешних повреждений не видно, придется вырезать дыры в корпусе, если не сумеем раскрыть ворота.

Ближе всех к «Тарану» находился «Овен». Олег велел Петри привести потерявший ход корабль. Вскоре оба звездолета подошли к «Козерогу». «Таран», превратившийся из корабля в кусок космического вещества, вел себя как простое космическое вещество — покорно двигался в клещах буксирных полей, послушно отвечал на их импульсы. Если бы он был поменьше, мы усадили бы его на причальной площадке. Вместо этого к звездолету прикрепили ремонтную камеру и прорезали в корпусе лаз. Петри сам доставил на «Козерог» демонтированную МУМ, по виду целую — ни один контакт не поврежден, нигде ни царапины, и сердце машины — крупный нептуниан сверкал прежним глубоким зеленоватым блеском: великолепный кристалл, один из лучших, какие мне приходилось видеть.

— МУМ работает, — сказал Петри. — Она только несет околесицу, порет чепуху, городит чушь… не знаю, какие еще подобрать выражения для ее работы!

МУМ установили на испытательном стенде. Эллон с Ириной проверяли отказавший машинный мозг. Я стоял неподалеку, чтобы не мешать им. Я уже говорил, что Эллона нелегко удивить, а когда он удивляется, то старается это не показывать. На этот раз он и не старался скрыть удивления.

— Адмирал, я поражен! — сказал он. — Защитные поля, предохраняющие МУМ от внешних импульсов, не пробиты, не деформированы, даже не задеты. Она разладилась сама. Внутри схемы возникли неполадки, внутри, адмирал, я исключаю внешние силы. Но и внутри повреждений нет. С такой диковинкой я еще не встречался. Буду проверять отдельно каждую часть схемы.

— Да, проверяйте, — сказал я и пошел к дракону.

Бродяга коротал время с Мизаром.

— Бродяга, — сказал я, — ты лучше нас знаешь природу пространства. Послушай внимательно. На «Таране» вышла из строя МУМ. На нее не действовали никакие внешние силы, никаких сил не возникало внутри. Иначе говоря, в пространстве, через которое вместе с кораблем мчалась МУМ, не произошло ничего. Ты меня понимаешь, Бродяга? Не могло ли воздействовать на корабельный мозг само пространство? Не могло ли всегда пассивное пространство, носитель полей, волн и частиц, вдруг стать активным?

— Я не могу ответить на твой вопрос, — признался дракон. — Я имел дело только с пассивным пространством, которое подчинялось моей воле. Я его скручивал и выпрямлял, сгущал и разрежал. Оно способно порождать собственные волны, которые вы называете волнами пространства, его можно превратить в вещественную материю, вещественную материю можно преобразовать в пространство. Все это так. И все-таки пространство пассивно. Оно не может воздействовать на тела иначе, как посредством возникающих в нем сил.

— И я так думаю. И это важно для дальнейшего. Теперь посоветуемся с Оаном. Двенадцатиногий мыслитель глубже нашего проник в тайны местного мира, пусть он поделится с нами.

Оан явился вместе с Орланом и Грацием. И демиургу, и галакту тоже захотелось посоветоваться с араном.

Я не успел задать своих вопросов: к дракону пришли Эллон и Олег. Эллон показал диаграмму испытаний МУМ.

— Адмирал, ручаюсь, что тебе еще не приходилось встречаться с чем-нибудь похожим! МУМ на «Таране» путает порядок действий. Она разладилась не физически, а логически. Она переставляет причины и следствия. Следствие у нее идет раньше причины. Убедись сам.

С тяжелым чувством я рассматривал диаграмму. Я не был наладчиком этих сложнейших механизмов, схема самого простого их участка была для меня сущей тайной. Но и моих знаний хватало, чтобы понять, что следствие не может возникнуть до причины. Дождь не прольется до того, как соберутся тучи. Ребенок не родится раньше, чем встретятся будущие отец и мать. Шишка на лбу не вскочит до удара. А здесь была именно такая картина. Здесь дождь шел без туч, ребенок появлялся без матери и отца, шишка вскакивала на лбу до удара. Эллон послал извне импульс в МУМ, она отвечала замыканием цепи — так это происходило реально. А МУМ регистрировала другую картину — раньше замыкала цепи, потом принимала импульс извне. Можно было лишь удивляться, что свихнувшаяся МУМ не взорвала корабль. В трюмах галактического грузовика хранилось достаточно активного вещества, при неправильной команде все оно могло превратиться в подожженную взрывчатку.

Я спросил Оана:

— Ты что-нибудь понимаешь? Можешь разъяснить эту чертовщину?

— Никакой чертовщины, — быстро ответил он каждому мыслью. — Ваша машина заболела. У нее рак времени.

— Заболела? Рак времени?

— Да, заболела. Время разорвалось внутри машины. Одни ее ячейки в прошлом, другие в настоящем, а третьи вынеслись в будущее. Она не сумеет выполнить никакой программы. Рак времени — самая тяжелая болезнь нашего мира.

— Не может ли эта болезнь поразить и нас? — спросил Орлан. Он так вжал голову в плечи, что одни глаза выступали наружу.

— Поразит и вас, если того пожелают Жестокие боги! — уверенно предсказал Оан. — Вот почему я пытался найти выход в иное, не здешнее время. Вы могущественны, вам может повезти больше, чем мне. А если вы не хотите спасаться в иновремени, лучше вам уходить отсюда. Жестокие боги долго не замечали вас. Но сейчас они взглянули на вас. У них недоброе око.

Он говорил о том, что Жестокие боги наконец воззрились на нас недобрым оком, а я — в который раз — рассматривал его самого. Мне вдруг почудилось, что вижу его впервые. Я, вероятно, до сих пор недостаточно вдумывался в его облик. Оан тихо покачивался на двенадцати мощных, быстрых, легких ногах, каждая содержала восемь сочленений… А на бронированном жесткой кожей тельце возвышалась небольшая голова со странными волосами — не то волосами, не то змеями, не то руками: он мог не только хватать, но и рвать, и присасываться ими. Два нижних глаза глядели на нас, просто глядели, принимали в себя, обыкновенные глаза, темные, с поволокой, такие же, как у меня, у Труба, у дракона, даже у Орлана с Грацием. А третий глаз, над ними, не глядел, а пронзал глубоким сиянием, он излучал, а не принимал чужие лучи, этим глазом Оан и внедрял в наши головы свои мысли, — и я невольно сжался, так его мысли были грозны! У Оана было недоброе око…

Если бы от меня потребовали выразить одной фразой желание, овладевшее нами, я сказал бы только: «Клочок чистого неба!» Неведомые противники запретили расчищать межпланетный простор, мы были готовы пойти против любого противника. Неожиданное сопротивление породило порыв. Это у каждого в крови. Наши предки были борцы-богоборцы, освободители, ревнители своей чести и достоинства, — мы не хотели быть трусливей предков.