Костюм Бауты тоже состоял из черного, в пол, широкого плаща, шелковой пелерины и черной же tricorno, отороченной серебряным галуном и белоснежным пухом, которую следовало надевать поверх наброшенного на голову капюшона. Для лица предназначалась белая трапециевидная maschera, сделанная таким образом, чтобы замаскированный мог есть и пить, не избавляясь от нее. Несмотря на то, что нос у этой маски был обычных размеров и только верхняя «губа» выступала вперед, как у орангутанга, выглядела она не менее зловещей, чем личина Лекаря Чумы.

Одевшись, Эфий взглянул в зеркало. Образ жуткий, но чем-то привлекательный отразило темнеющее стекло, и клеомедянин решил не включать свет, боясь разрушить мистичность атмосферы.

Он посмотрел в окно. Лекарь Чумы в задумчивости дожидался его на прежнем месте. «Если древние доктора и в самом деле одевались подобным образом перед визитом к больному, то я не удивляюсь такой смертности среди их пациентов. Может быть, они даже не успевали умереть от самой чумы… — Эфий тихо засмеялся над своими мыслями. — Что же, меня, как выяснили доктора, чума не берет, и потому я могу смело отправляться в путешествие с этим господином. Скорее всего, это кто-то из организации Фредерика Калиостро. Но спрашивать я не стану, хоть и любопытно»…

Вдвоем они покинули дворик. Лекарь Чумы ростом был пониже Эфия и гораздо шире в плечах — если, конечно, под его костюмом не было никаких накладок для искажения фигуры.

— А успеем мы увидеть представление? — спросил клеомедянин, глядя в конец улицы.

— Представление? — рассеянно переспросил задумавшийся Лекарь.

— Комедию дель арте — я правильно произнес?

Спутник рассмеялся и покачал гигантской шляпой:

— Нет, неправильно. И не успеем, потому что представление обычно проходит во время открытия карнавала. Традиция такова… Правда, за последние столетия климат здесь посуровел, море отступило. Праздник пришлось сдвигать почти на месяц — это, наверное, чтобы дамы не отморозили себе то, что им так хочется выставить напоказ? — и снова этот сухой, измененный метаморфоном, смех.

— Жаль, что не успеем…

— Не жалейте, синьор! Нас ждет куда более увлекательное путешествие. Вы же знаете, что с фондаторе Калиостро соскучиться невозможно… Ну и как — получается у вас?

— Что?

— Я о ваших занятиях с шефом.

Эфию, конечно, нестерпимо хотелось поговорить о своих новых навыках по части «тонких» влияний, которые, между прочим, были доступны еще и не всякому псионику, но не вступать же ему было в беседу на такие темы с человеком, ни настоящего имени, ни истинного лица которого он не знал!

— Да так… — уклончиво отозвался он. — Мало что получается.

На узком тротуаре в свете фонарей они столкнулись с тремя роскошными дамами в наипышнейших нарядах. Лица их были прикрыты изощренными масками, но звонкий смех подтверждал их женственность. Впрочем, декольте до солнечного сплетения — тоже.

Лекарь Чумы и Баута посторонились, повернувшись спиной к каналу и пропуская подшучивавших над ними венецианок. Те говорили по-итальянски и весьма бойко, поэтому клеомедянин не понял ни слова.

— Ну вот и наш Харон, — сообщил Лекарь, оглядываясь на воду.

Эфий тоже повернулся, прихватив края своего обширного плаща, и увидел подплывавшую к ним черную гондолу без гребца. Длинноносый добавил, что к Аморе делла Коломбина посуху добираться очень долго, и подкинул в красной ладони малюсенький пульт управления лодкой.

— Прошу вас, синьор Bauta Casanova! — он с гротескным почтением, столь свойственным нарочитой театральности карнавала, что это лишний раз подчеркнуло, где и когда они находятся, склонился перед Эфием, указывая рукой на спускавшиеся в канал каменные ступени набережной-тротуара. — Смелее! Тот, кто носит маску смерти, сам смерти может не бояться и выйти из лодки перевозчика не только живым, но даже сухим. Правда, баркаролу не обещаю…

Эфий спрыгнул в гондолу, очертаниями лихо заломленных носа и кормы напоминавшую туфлю турецкого султана. Туда же грузно вошел и Лекарь Чумы, забираясь на лакированную до зеркального блеска корму лодки, вставая на небольшой коврик в восточном стиле и берясь за весла.

— Ну что ж, синьор, не всякому выпадает честь побыть гондольером у того, кто надел на себя лик Смерти!

И с этим высокопарным эпиграфом к предстоящему плаванию длинноносый оттолкнулся веслом от нижней ступеньки. Гондола заколыхалась и неуклюже повернула в сторону изогнувшегося, словно тот самый Кот, моста между тротуарами одной улицы.

Кажется, с наступлением темноты город еще больше ожил и развеселился. Воздух был пропитан кондитерскими ароматами и запахом жареных пышек-frittelle. Музыка доносилась отовсюду, мотивы смешивались над каналами и становились вовсе неузнаваемыми, но от того на душе становилось как-то невообразимо легко, словно в ожидании чуда.

Эфий сел в кресло для пассажира, рассчитанное на какого-то вальяжного сибарита. Здесь был даже столик с наполненной фруктами вазой, бутылкой вина и бокалами. Но тревога не давала ему полностью отдаться романтике плавания по древнему городу. То и дело вспоминалась Эфимия и происшествие в Нью-Йорке. Наконец, не выдержав, он решил подглядеть хотя бы одним глазом, что происходит на другой стороне планеты, и расслабился на бархатной обивке кресла.

Универсальное подпространство промелькнуло и исчезло вместе с радугой. Мыслеприказ вывел Эфия в нужное место, но найти саму девушку было не так-то легко в этих темных лабиринтах коридоров Управления. И тут она позвала. Сама. И очень тихо.

Эфий увидел светлую комнату, кровать, опутанную какими-то проводами Эфимию и окруживших ее людей — трех женщин и мужчину. Все, кроме одной дамы, были ему знакомы. Эфимия поглядела прямо на него, благодарно улыбнулась, но быстро отвела взгляд, чтобы ответить на заданный кем-то из них вопрос. Клеомедянин пожалел, что ничего здесь не слышит, и тихонько присел неподалеку, на какой-то из приборов.

— Не постигаю, как можно было не учесть того, что произошло с нами самими?! — восклицала Фанни, то и дело прижимая к себе измученную Эфимию и бросая недоумевающие взгляды на Дика. — Это же почти полное повторение истории с супругами Чейфер и Харрисом, с той только разницей, что не во времени, а в пространстве!

Стефания барабанила по столу штыками ногтей и молча наблюдала за сборищем, которое, судя по всему, намеревалось разнести всю размеренную жизнь КРО в пух и прах.

— У меня и мысли такой не возникло, — сказал подполковник. — Снаряд два раза в одну и ту же воронку…

— …падает! — перебила Паллада. — Падает, потом выскакивает и падает еще раз! И пора бы это уже уяснить спецотделовцу, который сталкивался в своей профессии со всем, что можно вообразить и даже сверх!

Дик коснулся руки спокойно курившей Джоконды, в своем спокойствии откровенно запамятовавшей, что в присутствии Луиса и Эфимии она не курит:

— Надо сообщить отцу…

— Я сообщила сразу, — Бароччи с интересом посмотрела на огонек своей сигареты. — Синьор будет здесь через несколько часов, уже вылетел. Знаете что, а позвольте мне поговорить с девочкой с глазу на глаз? М?

— Ты что-то поняла, да? — в голосе Фанни прозвучала надежда, и такая же надежда блеснула в глазах Дика.

— Я пока еще ничего не поняла, но надеюсь понять. Эфимия, бамбини, ты сможешь сейчас говорить?

Девушка, только что приветливо улыбавшаяся пустоте, повернула лицо к Джоконде:

— Как вы сказали?

— Можем мы с тобой поговорить, детка?

Эфимия просияла:

— Да, конечно! Я уже так устала от всей этой путаницы, загадок… Так хочется обычной заурядной жизни!

Все невесело засмеялись и, оставив их с Бароччи tete-a-tete, покинули бокс.

— Прежде всего, — заговорила Джо, подсаживаясь к ней, — давай определимся, с кем из вас я буду общаться: с Эфимией или…

— Или Нэфри, — вставила девушка в образовавшуюся паузу. — Я Нэфри. Я не могу разбудить Эфимию. У меня все мутится в голове — я иногда как будто она, иногда как будто я… Мне казалось, этот человек… ее отец… казалось, что он поймет меня.