— Подполковник сейчас будет, — выходя, сообщил один из «контр».

— Папа!

— Не смей это произносить. Теперь отвечай, кто ты и откуда взялся? Если ты будешь продолжать цирк, мне придется отправить тебя в обморок, чтобы ты вернулся (или вернулась) в свой постоянный облик. Ты этого добиваешься? Тогда сейчас здесь будет подполковник Каприччо — и я тебе не завидую. Кто ты и где моя настоящая дочь?! Где Эфимия, твою мать?!

Девушка закричала, прогнулась в кресле, как будто через фиксаторы прошел ток, и обмякла.

Дик услышал идущий отовсюду визг. Он замотал головой, пытаясь понять, кто это так верещит, и, из последних сил войдя в состояние «тонкого» зрения, различил мечущиеся по комнате человеческие силуэты.

Один из них, контур которого, как почудилось подполковнику, ограничивался прозрачной огненной аурой, держал в охапке другой, бесцветный и совершенно безжизненный. Огненное существо не визжало: в отчаянии и страхе оно кого-то звало, но слышно это становилось только в особом состоянии восприятия.

Зеркала допросной начали лопаться, стоило невидимому огню отразиться в них. Осколки летели на пол.

Калиостро бросился к дочери и отключил фиксаторы. Ее тело ватным кулем повалилось на него. В «зеркальный ящик», который теперь уже вряд ли можно было назвать зеркальным, вбежала Стефания с коробкой-минимизатором наготове — и не было никаких сомнений в том, что там «заархивирована» целая лаборатория новейших разработок в области психотропных веществ. Увидев Дика с Эфимией на руках, подполковник Каприччо отступила.

— Что здесь про… — и в недоумении осмотрелась, скользя взглядом по разбитым панелям потолка и стен и крошеву стекол на полу, — …ис-хо-дит?..

— Не спрашивай, Стеф! Приведи ее в чувство.

— Тут воняет гарью! — возмутилась тогда Стефания, как возмутился бы старый работник, обнаружив, что новичок повесил по незнанию свое пальто на его законную вешалку в гардеробе. — Что вы тут себе позволяете, господин спец? Это не ваша территория!

— Её! — рявкнул Дик, подбрасывая на руках дочь, и заломленная рука той безжизненно мотнулась. — Надо! Привести! В чувство!

Каприччо разъярилась с места в карьер:

— Ну так и неси ее в бокс! — заорала она в ответ, распрямляясь во весь рост, как взведенная пружина. — И не смей здесь повышать голос! Тут только я могу орать! Все ясно, спец чертов?!

Осадив его, Стефания тут же и успокоилась:

— Пошли.

Они переместились в другое помещение.

— Клади ее сюда, — она указала на высокую кровать посреди бокса.

Едва спина Эфимии коснулась постели, приборы вокруг автоматически заработали, диагностируя состояние девушки.

— Гм… — Каприччо, не мигая, уставилась на диаграмму данных. — Да тут все говорит за кому, Калиостро. Смотри на показатели, — она оттопырила мизинец и указала им на изображение.

Он, будто что-то ждал от Эфимии, с трудом перевел взгляд на аппаратуру.

— Так когда же она начнет перевоплощаться?

— Кто и в кого? — недопоняла контрразведчица.

— Стеф, кто-то с помощью вещества перевоплощения принял облик моей дочери…

— У тебя паранойя, Калиостро: вещество уничтожено.

— Нет правил без исключений. Но почему она так долго не восстанавливает первоначальный вид?

— Наверное, потому что это и есть ее первоначальный вид, — насмешливо подсказала Каприччо, вводя ей в вену какой-то препарат.

— Но…

— Так, Ричард Калиостро, мое терпение на пределе. Пока я работаю с девочкой, ты начинаешь рассказывать, какого хрена тут творится!

Дик согласно кивнул, отошел в сторону и заговорил…

Как же хорошо отдохнуть после таких напряженных тренировок! Эфий с наслаждением оставлял спящее тело прямо там, в венецианском дворике, и бродил по карнавальному городу. Ему хотелось посмотреть на действо, но он не успевал из-за бесконечно череды занятий с синьором Калиостро.

«Атме, атме, атмереро!» — монотонной гипнотизирующей мантрой все еще звучало у него в ушах, хотя обычно в этом состоянии можно было «услышать» только мертвую тишину. «Атме, атме!»… А потом основатель пси-структур сказал, что доволен его достижениями в этой практике и велел Эфию освободить животное. Клеомедянин сделал это с удовольствием, вернув суть ящерицы из фляги обратно в ее тельце, и едва не заплясал, когда она зашевелилась и юркнула в траву дворика, живая и невредимая.

Калиостро посоветовал ему отдохнуть, пока сам он будет в недолгой отлучке.

— Затем мы с вами продолжим.

На выходе, у калитки, стояли Оскар, Марчелло и Витторио, которые сопровождали шефа в Венеции.

Эфий, как всегда, не стал никуда уходить, он лег прямо на газон с мелкой изумрудной травкой, потянулся всем телом и почти молниеносно вышел на свободу.

По старой доброй традиции каждый год весной здесь проходил карнавал, и все жители города десять дней кряду играли в маски и переодевания, становясь беззаботными, как дети.

Вода Адриатики, на которой Венеция стояла еще тысячу лет назад, давно ушла, и нагнетать ее в каналы, чтобы воссоздать дух эпохи, нынче приходилось искусственно, с помощью дамбы и водонапорных устройств. Словно в былые времена, целых десять дней в году по улицам-рекам скользили не автомобили, а нарядные гондолы с замаскированными голосистыми бельканто-гребцами. Приезжие и коренные венецианцы осаждали мосты и площади, стараясь ухватить самые интересные представления или послушать самую красивую песню проплывавшего мимо певца.

Утомленный суетой — да и, не слыша звуков, он быстро потерял интерес к празднику — Эфий стал набирать высоту и скорость и вскоре очутился на орбите планеты.

Клеомедянин не раз описывал то, что видел здесь, но никто не мог вообразить себе Землю похожей на Сатурн или Уран — окруженной по экватору непонятным светящимся поясом шириной в ее собственный радиус. Эфий всегда думал, что это невидимое обычным глазом вещество — живое. Оно слегка переливалось в лучах солнца, точно гигантская радуга или северное сияние, отчего-то сместившееся на экватор. Если Эфий испытывал какие-то затруднения в распутывании важных для себя головоломок, при входе в светящийся пояс в голове у него начиналась какофония из тысяч голосов. Перетерпев нашествие, клеомедянин вычленял из тысяч всего один — и, как всегда оказывалось, нужный — голос, получая верный ответ или подсказку.

И еще отсюда было очень удобно проскальзывать в некое универсальное подпространство, связывающее, как догадывался Эфий, многие годы наблюдая и экспериментируя, многие миры одного порядка. Первое время после исчезновения доктора Кри клеомедянин пытался разыскать его здесь, но впустую. Так он понял, что Кристиан находится в какой-то другой вселенной, куда не проникнуть просто так. Теория же Альфы и Омеги все расставила по своим местам: лишь находясь между началом и концом всего, возможно овладеть законами времени и пространства.

Эфий подумал о внучке Палладаса. Повзрослев, она стала притягивать к себе взгляд клеомедянина, который прежде относился к ней только лишь как к ребенку. Конечно, он не подавал и вида, но часто о ней вспоминал. Кажется, только Алан догадывался о его чувствах и тихонько посмеивался в сторону.

Это не было страстью или романтической «amore fatale». Эфий ни на что не рассчитывал, в совершенстве умея анализировать и просчитывать причины и следствия. Он просто любовался ею, как любуются люди игрой голубей в небе. Не было никакой безудержной мечты непременно обладать этой красотой. Не было ревности. Не было желания хоть как-то спровоцировать случай, который обернул бы ее к нему, заставил бы обратить внимание, начать догадываться… Не было связанных с нею ночных сновидений, когда воображение компенсирует недостающее, создавая соблазнительные и невероятные для реальности сюжеты. Ничего такого не было.

Эфий имел возможность просто приходить и смотреть на нее, а она даже не подозревала о его присутствии. Во всем этом был элемент какой-то эксцентричной игры, именно игра и увлекала Эфия, игра, не стремящаяся ни к какому результату, не разделяющая участников на победителей и проигравших.