— Я танцевала у него. С другими…

— Что, ваш бог-целитель теперь не гнушается вами? — противно обнажив гниловатые зубы, ухмыльнулся Улах, чтобы напугать девицу.

Она смутилась:

— Да. Он… Он нас…

— Ну?

Девушка отвернулась и всхлипнула. Шаман расхохотался над юной дурой.

— А ты не хотела?

— Нет, не хотела. Но он заставил. А у меня был дома жених, я люблю его!

— Жених знает?

— Да, он считает, что это великая честь. Но я не хотела так… Старшие говорят — надо, наши воины слушают их.

— И ты хочешь, чтобы Та-Дюлатару теперь было худо?

Она зарыдала:

— Пусть он умрет! Он причинил мне боль, мне и моим подругам! Я хочу, чтобы он умер.

— Тише, не ори. Тогда сегодня ты покажешь нам дорогу к нему. Ночью.

— О, раванга! Я не найду ночью дороги туда, я была там всего лишь раз! Скоро сядет солнце, и я уже не смогу привести тебя к дому бога-целителя. Надо идти сейчас или завтра утром!

— Мы пойдем, когда сядет солнце. И ты найдешь дорогу, если хочешь, чтобы твоя мать не ушла сегодня же за горизонт, в ночь, к нашим предкам!

Она сдалась и сникла:

— Будь по-твоему.

Сельва быстро погружалась во мрак. Стихала возня птиц в кронах деревьев, но вместо свиста и чириканья в лес пришел вой, рычание и тихий клекот ночных хищников.

Пять воинов-Плавунов, окруживших равангу и его телохранителя, покорно следовали по тропинке вслед за дочерью племени Птичников. Та озиралась и время от времени замирала, проверяя, не сбилась ли с пути в синих сумерках.

— Ну что опять? — не вытерпел Улах после четвертой остановки.

Она ухватилась за живот и что-то шепнула ему на ухо.

— Дочь перепелки! — рыкнул он. — Нашла время!

Она заныла, переминаясь с ноги на ногу.

— Отведи ее, — раванга махнул рукой в сторону зарослей, глядя на одного из копьеносцев. — Со страху ее прихватило.

Молодые парни хохотнули, и девушка заплакала от стыда.

— Иди быстро!

— Да мы ведь уже почти пришли! — потрусив к кустам, пропищала она. — В конце тропинки начнется уступ, а там, в лианах, дом бога!

— Если обманула, я вернусь и выпущу тебе кишки! За мной! — приказал Улах остальным, и в сопровождении четверых воинов и телохранителя бросился к вожделенному домену.

Плавун услышал только сдавленный вскрик пленницы из кустов.

— Ты чего там? — окликнул он ее, оглянувшись.

В ответ было молчание. Юноша подумал, уж не придавил ли ее какой-нибудь зверь, и шагнул в сплетение веток. Откуда-то сверху на него обрушилась сеть, а выскочивший из-за спины человек стукнул его по голове чем-то тяжелым. Не успев пикнуть, воин Плавунов без чувств повалился в заросли.

Сидя верхом на ветке высокого старого дерева рядом с одним из парней-Птичников, только что утянутая туда танцовщица проследила за происходящим внизу и, не сдержав улыбки, оглянулась на своего сородича:

— Как Айят?

— Как задумано, — ответил тот, уважительно придерживая ее за веревку на поясе и стараясь не касаться тускло мерцающей кожи. — Он ждет.

Улах вгляделся. И в самом деле: в скальном углублении, опутанный зеленью, стоял неприметный домен. Дура не обманула.

— Иди проверь! — велел раванга телохранителю.

Тот вернулся быстро:

— Нет никого, путь свободен!

Откуда-то потянуло дымком, и этот запах, как всегда, напомнил Улаху о смерти.

— Следите за домом со всех сторон, — сказал он четверым, а телохранителю показал идти вместе с ним в домен.

Прислушиваясь к звукам, раванга поднялся по каменным ступенькам и отворил дверь. Такое он видел впервые, а потому несколько раз проверил, что это за приспособление и не опасно ли оно. Убедившись в безобидности двери, шаман с телохранителем за спиной проник в жилище. В точности как и все Плавуны отряда, телохранитель сегодня был разрисован, точно перед боем. Это делалось, чтобы обмануть дух убитого, который захочет отомстить обидчикам, но под слоем узоров не узнает их лиц и не тронет.

В жилище было тихо, на стене коптил единственный факел. Коптить он начал при входе незваных гостей, а вскоре громко затрещал, пуская клубы черного дыма.

Улах прокрался глубже и увидел спящего Та-Дюлатара. Шаман прислушался к себе. Да, ощущения были те же, всё те же: тот же привкус, та же чужеродность. И запах одежды, которую помешанный на чистоте целитель стирал, сдабривая воду кусочком, похожим на камень, но дающим много странной белой пены. Этот проклятый запах раванга помнил еще с тех времен, когда видел чужака в его плотской оболочке. Та-Дюлатар спокойно спал, отвернувшись к стене и разбросав по подушке длинные волосы. Улаха затрясло от предвкушения. Он вытянул из прицепленных к поясу ножен обсидиановый клинок и шагнул к постели врага.

Тут хозяин домена отшвырнул покрывало и повернулся к шаману.

— С чем пожаловал, брат? — не без любопытства спросил юноша, отбрасывая густые волосы за плечи.

Это был Айят, для чего-то распустивший свои косички и надевший одежду Та-Дюлатара.

— Последыш?! — растерялся Улах и впервые заметил их с целителем необъяснимое сходство. — Что ты тут делаешь?

Телохранитель перевел дух. Ненависть Улах испытывал лишь к Та-Дюлатару и Араго, предпоследнему сыну Говорящей Аучар, а с мальчишкой предпочел бы не связываться — что толку в победе над ребенком?

— Я?! Это как раз не странно, ведь мы не враждуем с целителями. Куда более странно, что здесь находишься ты.

Если бы раванга был незрячим, он просто не отличил бы сейчас его голос от голоса проклятого Та-Дюлатара, который последний раз слышал восемнадцать лет назад. Улах прищурился, выискивая в лице брата то, чего не замечал, когда тот был маленьким. Или это все же чужак, который сидит и потешается, мороча им с телохранителем головы причудливым наваждением. Всю жизнь он нарушал замыслы раванги. Невозможно перенять привкус сущности у чужого по крови. Да, однажды Улах ошибся, приняв в темноте за Араго другого брата — Отау — и всадив ему в спину предательский клинок, считая, что убивает соперника. Но они были единокровными и единоутробными братьями, Араго и Отау! Так что же — морок проклятого пришельца?

Но нет, перед равангой и в самом деле находился Айят…

— Да кто ты?! — не вытерпел Улах, вскидывая руку с ножом. — Говори, не то убью!

Грациознее кошки юноша отпрыгнул к ширме:

— А ты приглядись! Не узнаешь?

Телохранитель бросился к нему, но, встретившись взглядом с Айятом, упал, как спеленатый по рукам и ногам. Улах укрепил свою защиту, подскочил к младшему брату, занося нож для удара.

— Проклятие всегда возвращается, Улах! Я — твое проклятие! — и, выдернув руку из-за спины, скрываемым там копьем он пробил насквозь глотку Улаха. Наконечник копья был сделан в точности из такого же вулканического стекла, что и нож раванги.

Падая навзничь и не веря, что такое могло произойти, черный раванга еще успел увидеть, как Айят, завладев его ножом, всаживает заговоренный клинок в глаз очухавшемуся телохранителю.

Факел погас.

Айят взял со стола оставшуюся от прежней лаборатории химическую колбу и встал на колени возле окровавленного Улаха. Тот уже перестал биться в агонии, и тело его начало коченеть.

Юноша наклонился ко рту брата, поднес колбу к синеющим губам мертвеца и что-то тихо забормотал.

— Атме, атме… ашами-йол!.. Атме, атмереро… асани… асани! — слышалось иногда из его уст. — Аярэй, аярэй… инасоутерро… атме… атмереро… асани, асани!

Стекло начало туманиться, сереть, темнеть. Дым внутри сгущался, оседая копотью на стенках сосуда.

— Ит-тааро месех ашами Айя-Та! Айя-Та! Инасоутерро… атме, атме ито-ас, ито-ас-с-с-с-с!

Отклонившись, Айят сел на пятки и устало прикрыл глаза. Колба в его руках стала черной.

— Только атме Айя-Та — твой обидчик, Улах! Только он сможет выпустить тебя, — прошептал молодой воин, раздвигая асфальтовые плиты пола и пряча колбу в широкую щель. — Помни это имя: Айя-Та!