— В таком случае я поеду с вами!

— Насчет вас, профессор, распоряжений не поступало. Это будьте добры к господину Форгосу.

Ей стало плохо. Пока кто-то из врачей приводил ее в себя, остальные увезли на каталках Нэфри и аппаратуру. Госпожа Иссет кинулась звонить всем, кто, по ее мнению, мог принять участие в судьбе дочери…

…Дослушав ее, журналист потер лоб. Снова проснулся дверной звонок.

— Это Ту-Эл, — сказала хозяйка.

Неприятный холодок шевельнулся в сердце Ноиро. Он был, был там уже давно, но надежно скрывался, подавляемый рассудком. Этот холодок возник в тот самый миг, когда ди-джей говорила о Нэфри, и сильно окреп, стоило журналисту увидеть заголовок статьи в бульварном выпуске. Что, если Ту-Эл совсем даже не исполнитель роли несчастного влюбленного, а вполне себе счастливый сердечный друг Нэфри, давно уже обретший взаимность с ее стороны? Что, если «желтые» журналисты не соврали? Иногда ведь и их сплетни попадают в точку…

Это и в самом деле был Эгмон. И не один. Вместе с ним приехали еще двое парней — колоритный брюнет с породистым громким баритоном и улыбчивый чубастый шатен с хитрым прищуром и носом-кнопкой.

— Камро.

— Птахо.

Выслушав историю, которую госпожа Иссет рассказала еще раз, Ту-Эл задумался. Брюнет и чубастый тем временем громко выразили свое негодование и стали утешать маму своей коллеги.

— Я попробую разузнать, где она, — наконец пообещал Эгмон и красноречиво взглянул на Ноиро. — Но и только. В Тайный Кийар посторонним входа нет.

— Ты через дядьку? — уточнил Камро.

Ту-Эл кивнул и добавил:

— Камро, Ноиро, поговорим.

В полной темноте, на ощупь, они вышли в беседку у дома. Сюда незначительно пробивался свет из окна.

— В общем, план такой. Мы, трое, знаем, в чем тут дело. Единственная гарантия ее безопасности, — Эгмон повернул голову к Ноиро, — вы. И твое молчание, Камро.

— Да я вообще ни при чем! — проговорил брюнет, стараясь понижать голос до предела слышимости. — Скрипт уничтожил сразу, следы замел. Ничего не знаю. Ну и что ж, что мы с ней все детство рядом на горшках просидели? Это не преступление… — он сложил руки на груди.

— А на вас, господин Сотис, они пока и думать не должны. Но вам нужно быть осмотрительным. Для чего вы приехали сюда?

Ноиро возмутил этот бесцеремонный тон. С какой стати он должен отчитываться перед типом, которого видел доселе всего лишь раз, пусть он хоть трижды старый знакомец Нэфри, а может и… Протоний покарай! Долой эти мысли!

— Вы реально можете помочь? — продолжал наседать на него Эгмон.

— При необходимости я смогу ее выкупить. Сами знаете, в обмен на что.

Ту-Эл почти зарычал:

— Вы рехнулись?! Да вы подпишете ей этим приговор, вы соображаете, что несете? Получив свое, они тут же отключат систему жизнеобеспечения!

— Да! — включился Камро и толкнул локтем журналиста, и тот тихо вскрикнул от боли в плече. — Уф, извини, не хотел. Но ты в этом деле главное — не тупи! Она тебе ведь доверилась, как нам, а нас она вот с такого возраста знает. И, кстати, если ступишь, тебя они тоже в живых не оставят. А после всего — конец Ту-Элу. Представляешь, сколько жизней на кону?

— Уезжайте, пока вас не увидел никто лишний, — резюмировал Эгмон.

— Можете быть спокойны: настоящего лишнего я сам замечу, — проворчал Ноиро, с трудом подавляя в себе желание съездить по физиономии этому самовлюбленному доходяге.

— Птахо отвезет вас в город. Ему тоже нечего здесь делать.

Однако журналист откинул голову и взглянул на него свысока:

— Ту-Эл, я сам решу, где мне стоит находиться и где не стоит. Вы же мне не няня, а я не ваш воспитанник.

Камро фыркнул в сторону и тихо гоготнул, а Ту-Эл невозмутимо произнес:

— Вы мне, конечно, не воспитанник, но вот почему вы так уверены, что я не нянька?

Ноиро встряхнул головой, предположив, что его застала врасплох слуховая галлюцинация:

— Ч-что?

— Именно то.

— То самое! — подтвердил Камро. — Я сам сначала офигел. Птицелов — нянька. Это что-то уму непостижимое…

— А Нэфри знала? — прокашлявшись, спросил журналист.

— Разумеется. Или, по-вашему, если бы я собирался коварно выманить у нее артефакт, умолчав о главном, то передал бы его вам после всего?

Ноиро пожал плечами:

— Кто его знает? Цель игры мне неизвестна. Может, и передал бы? И может, в хранилище сейчас лежит уже совсем не то, что передала вам Нэфри?

И тут Эгмон наконец-то проявил себя. Издав возмущенное восклицание, так не вяжущееся с его смиренным видом, он бросился на Ноиро с кулаками. Камро тут же ввинтился между ними:

— Тихо! Тихо! Уймитесь! Вы что, с ума сошли, друзья-калеки-доходяги? Это что за бои инвалидов-задохликов? Без нервов! Спокойно, я сказал! — дополнительно рявкнул он на Ноиро, уже готового к выпаду. — Вы что, морды бить сюда приехали? Приберегите пыл для «тайных». Тихо! В общем, так, Ноиро, ты не прав насчет Ту-Эла. Ту-Эл, а ты не перегибай, пусть он сам решает, не ребенок. Информацию мы ему предоставили.

Ревность… Говорят, миром движет любовь, дружба или, на худой конец, лень. Как бы не так! Миром движет ревность во всех ее проявлениях — от спортивной до банальной любовной. Сжигающая, на грани с завистью, глупая, бодрящая, веселая, злая, разрушительная, вдохновляющая, слепая — да у нее больше ликов, чем у самого талантливого актера! А многие даже не могут любить без страха потерять, и тогда на помощь приходит она, пусть даже призрачная и надуманная. Ревность — это как острый красный перец в блюде, и горе тому, кто не умеет с нею обращаться. Ревность — это игра для способных следовать правилам. Вышибая слезы и опаляя внутренности, она создает незабываемый вкус. А вкус победы или поражения… что ж, это как решит для себя сам игрок.

Лицо Эгмона смутно виднелось в темноте, но журналист чувствовал на себе его взгляд, полный обычной ревнивой злости. Вот и выдал себя «играющий несчастного влюбленного»! Ревность все расставит по своим местам, сорвет маски, выдаст потайные мыслишки! Ноиро не догадывался, что Ту-Эл сейчас ощущает в нем точно такую же ревнивую злость и уверен, что это он, непонятно откуда взявшийся недоумок-блондин, — его удачливый соперник.

— Хорошо, — выдавил Птицелов, отступая. — Делайте, как считаете нужным, господин Сотис.

Ноиро отсалютовал им с Камро, сунул под мышку костыль и, хромая, поплелся к дому.

Шаман Улах почти не следил за танцем пленницы, захваченной у Птичников, когда они с матерью бежали в укрытие. Это случилось после той схватки с археологами, по возвращении в сельву. Девица и ее мать выскочили из сельвы и наткнулись прямо на Улаха. Обе закричали от ужаса, а он лишь велел воинам схватить их и тащить в деревню.

Дочь племени Птичников оказалась умелой плясуньей. Опутанная изумрудными змеями, она кружила перед Плавунами, вызывая восхищение в глазах мужчин. Вчера черный раванга пообещал, что ее мать будет жива до тех пор, пока сама она будет танцевать, и красавица не берегла ног, рискуя быть рано или поздно укушенной разъяренными гадюками. Задор не угасал в ее странных светящихся глазах, смуглое тело мерцало, словно чем-то натертое, и Улах узнал мазь, которую когда-то делала Говорящая и давала матерям племени, чтобы их детей не кусали ядовитые змеи и насекомые и чтобы даже унцерна в страхе бежала прочь. Шаман усмехнулся. Что же, ноги твои скоро устанут, притирание выдохнется…

Кружась, девушка вдруг упала возле него на колени:

— Если ты отпустишь мать, я покажу тебе жилище Та-Дюлатара! — быстро шепнула она, но тут же вскочила и закружила снова.

Улах поднялся и хлопнул в ладоши. Барабанщики остановили ритм, звенящие кольца в руках музыкантов смолкли. Танцовщица недоуменно выпрямилась перед равангой.

— Откуда ты знаешь, где его дом? — спросил тот, ухватывая ее за локоть.

Змеи всколыхнулись и зашипели на него, и девушка скинула их в кожаный мешок.