А Троица уже близко, всего неделя осталась. Доминику, конечно же, торжественно провезут на белом коне по всему селу, кругом огородов и пашен. Ей к лицу мужское платье: вот только на днях примеряла она одежу своего младшего брата, четырнадцатилетнего Володьки, и Леся тоже приходила смотреть. Сидело все на Доминике — словно на нее и шили — залюбуешься! Еще только на шапку ленточку красную приколоть — совсем красота будет! И белый конь у них в деревне есть — у дядьки Мирона, Янкиного ближайшего соседа. До чего хорош конь! Шея крутая, спина широкая, грива — едва не в землю, а глаза — ну просто описать невозможно, что за глаза! Огромные, черно-лиловые, медленно движущиеся под густыми и загнутыми ресницами! Этот конь и Доминика и в самом деле как будто и созданы друг для друга, даже масти почти что одной. Ну а ей, Леське, разве что ее гнедой Ливень под масть подойдет.
И девчата вроде бы тоже унялись, попритихли. Она-то боялась, что долго еще будут злословить, ехидно торжествовать — ничуть не бывало! Все обо всем позабыли, словно никогда никакого Данилы и на свете не было. Даже Виринка, уж на что охотница соваться не в свое дело, а и та больше ни слухом ни духом не поминала. Заскочила, правда, на днях — разумеется, с целым ворохом распиравших ее новостей, но все это были новости совершенно иного характера.
— Ой, что я знаю! — возбужденно задыхалась Виринка. — Ты только никому-никому, обещаешь?
— Ну? — устало вздохнула Леся.
Та, понизив голос, наклонилась к самому ее уху.
— Ты слыхала, с кем Катуська-то наша снюхалась?
— Нет, не слыхала, — ответила Леся. — И с кем же? Опять какой-нибудь хлопец?
— Христос с тобой, какой там хлопец! — отмахнулась Виринка. — Из-за хлопца я к тебе бы и не побежала, уж довольно их перебывало у нее, примелькались. Нет, это знаешь кто?
— Ну и кто же? Говори, не томи! — слегка раздраженно заторопила Леся.
— Нипочем не угадаешь! Старуха Юзефа, католичка, ведьма из-за Буга! — прошипела Виринка в самое ее ухо. — Антон-перевозчик давеча толковал, что возил ее на тот берег — зачем бы Каське туда понадобилось? Не иначе, мол, как с Юзефкой у нее завелось чегой-то эдакое…
Леся вздрогнула, охваченная внезапным ужасом, словно порывом ледяного ветра. Она и прежде подозревала что-то в этом роде, но ей все же не хотелось верить, что Кася может ради своей минутной женской прихоти связаться с подобной особой. Дело в том, что Юзефа из-за Буга была заклятым врагом длымчан, и при этом никто не мог понять, по какой же, собственно, причине. Едва ли дело тут было в различии вероисповеданий, ибо католичкой Юзефа была лишь по названию да по крещению, а дорогу в костел позабыла уж Бог знает сколько лет назад. И не сословные предрассудки были тому виной, ибо и к шляхте Юзефа тоже не питала большой приязни, да и сама, помнится, не принадлежала к шляхетскому роду. Длымчане, правда, не приходили к ней на поклон, как другие, не подносили щедрых подарков в виде зерна, муки, кур, масла, сала, а случалось, и денег. Но, с другой стороны, точно так же вел себя и прочий православный люд, да и Юзефе вполне хватало этих даров и со шляхты. Нет, корень этой ненависти, видимо, следовало искать глубже — в том, что длымчанам покровительствовали силы, враждебные тем, с которыми зналась старуха Юзефа.
Так чем же приманила, чем умаслила ее Катерина, что эта ведьма согласилась ей помочь?
А Виринка меж тем зашептала еще таинственнее:
— А все же, я так думаю, права ты: без хлопца все же не обошлось. Да только что-то сдала она на сей-то раз: прежде-то она с хлопцами и без ворожей обходилась.
— Это не он сдала, Вирысю, — усмехнулась подружка. — Просто хлопец несговорчивый попался.
— А ты уж будто и знаешь, что там за хлопец? — еще больше оживилась Виринка.
— Может, и знаю, — уголки Лесиных губ едва дрогнули.
— Да уж и впрямь — тебе ли не знать? Ты уж за ним… того… приглядывай, а то как бы та молодка не охомутала заступника твоего!
— А что мне за ним доглядывать! — отмахнулась Леся. — Он и без меня за собой доглядит.
Большего Виринка от нее так и не добилась, хотя и приложила все старания, чтобы продолжить столь интересный разговор, и ушла восвояси разочарованная и кажется, несколько обиженная.
А на другой день, заглянув к Янке, Леся услышала в его хате тоненький писк, раздававшийся из угла. Она немедленно сунулась туда — в углу на лавке стояло лукошко, выложенное внутри сеном. В лукошке, уютно свернувшись, лежала Мурка, а под ее теплым боком пристроились — один, два… три крохотных круглых комочка, издававшие тот самый писк. Один был черный, другой — серый, а третий — какой-то неведомой масти — очень светлый, но все же не белый, а скорее бледно-бежевый, с едва различимым розовым оттенком.
В порыве нежных чувств Леся тут же схватила одного котенка — он легко уместился в ее сложенных ковшиком ладошках. Леся умилялась, глядя на это чудо природы — крошечный, теплый, сердечко часто-часто бьется сквозь ребрышки. Просто не верится, что со временем из него разовьется этакое спокойное, самоуверенное, полное ленивого достоинства создание, вроде его достопочтенной мамаши. Котенок меж тем отчаянно карабкался у нее из рук, пища и царапаясь тонюсенькими, мягкими еще коготками. Леся тихонько смеялась и заталкивала его обратно, а стоявший подле Горюнец с улыбкой наблюдал за этой милой картиной.
Наконец его участливое сердце не выдержало:
— Да уж ладно, пусти ты его к мамке — глянь, как смотрит!
Мурка и в самом деле чуть приподнялась в своем лукошке, вытянула шею и неотрывно уставила на них свои зеленые и круглые, как плошки, глаза, полные снисходительного упрека.
— Ну и что ты уставилась? — с таким же упреком в голосе обратился к ней хозяин. — Ни стыда у тебя, ни совести! И что теперь делать прикажешь с твоими подкидышами? Их ведь и не потопишь теперь, они уж вон какие, глаза даже открыли! Она, вишь ты, на чердаке окотилась, — это он уже Лесе рассказывал. — Я и не знал, не ведал, пока вчера один через дыру в потолке в сени не вывалился, вот этот, — показал он на черного. — Я его, беднягу, в потемках не сразу и увидел, едва не придавил. А потом на чердак полез — еще двух нашел. И куда мне теперь столько кошек, скажи на милость!
Леся вдруг о чем-то вспомнила, и в глазах у нее замерцал золотой огонек.
— А ты знаешь, я тут давеча Марысю из Рантуховичей встретила, так она говорит — жуть мышей у них развелось в имении, ну просто нашествие какое-то! Пан Генрик однажды среди ночи проснулся — а на столике у самого его изголовья мышонок сидит да корку сухую гложет — хрст, хрст! Ой, что тут было с бедным паном! Весь дом сбежался, отпаивали его с перепугу уж не знаю чем! Гаврила до утра с ним просидел — никак не хотел пан Генрик один оставаться! А теперь ему в дом коты нужны — хоть сами родите, говорит, а раздобудьте! А вот теперь и рожать никого не придется — мы как раз твоих ему и отнесем.
Янка засмеялся:
— Ну, мои-то не доросли еще мышей пугать, их самих любая крыса загрызет! А покуда вырастут — так они, пожалуй, других найдут.
— Найдут они, как же! Да ты что, Ясю, Рантуховичей не знаешь? Это ведь что твоя вода стоячая: от сказано до сделано три года пройдет.
Янкины котята и в самом деле пригодились в Рантуховичах. И попали они туда много раньше, чем предполагалось — уже через два дня после того разговора. Потом у Янки все никак не получалось: слишком много было работы — и сеять, и боронить, и огород копать. И теперь-то после пахоты едва передохнули, денечка два затишье выдалось.
Леся за него беспокоилась: как-то он, хворый, один управится? Но тут все утряслось: Васина семья, зная, как трудно будет ему пахать без погоныча, отрядила ему в помощь своего Андрейку, так что с пахотой он худо-бедно управился. Но Лесе нетрудно было представить, как тяжело ему целые дни неотрывно видеть этого веселого, оживленного хлопчика, да к тому же Митранькиного друга.
Она пробовала кое-что вызнать, хотя бы через ту же Марысю, но та и сама ничего толком не знала, а про Митраньку так и вовсе не могла вспомнить, кто же это такой есть, и как он выглядит. Но зато она передала длымчанке тревожные новости.
