Переводишь взгляд на подлокотник его кресла, точь-в-точь такого, как у тебя, потом устремляешь взгляд к окну, перехватываешь солнечный луч, скользишь по комнате с пустыми, голубыми стенами и снова смотришь на психотерапевта, а он — на тебя, он тебе внушает доверие, как и кресло, и окно, и стены.

Неожиданно спрашивает, а в остальном у тебя все в порядке.

Смотришь на него в изумлении.

Не раздумываешь.

Отвечаешь, все в порядке.

Психотерапевт расплывается в улыбке.

И говорит, что тогда все хорошо.

Потому что это — важней всего.

Понимаешь, ведь кроме твоей кошки никто не подозревает, что ты — это твоя жена, а жена — это ты.

Тебе самому это порой кажется таким странным, что ты совершенно не понимаешь, как другие могут на это купиться, но, похоже, люди стопроцентно доверяют внешности.

Ты тоже никогда не задумывался, покупая каждое утро хлеб у булочницы с пышной грудью, не прячет ли она в себе кого-нибудь, или с кем ты на самом деле здороваешься, когда встречаешь соседа.

А вот теперь тебя стало все это интересовать.

Ездишь в метро, скрываясь в теле жены, и наблюдаешь за окружающими. Смотришь, как люди себя ведут, как дышат, главное — изучаешь их лица, как они выглядят, когда не подозревают, что за ними подсматривают, подкарауливаешь их, потом закрываешь глаза, пытаешься представить их собой, тебе кажется, что все они — не они, все притворяются. Прячутся. В себе или в ком-то другом, это уже неважно. Все, как один. Неожиданно проникаешься к ним симпатией. Если люди — не те, за кого себя выдают, то чего тебе-то уж так нервничать. Они даже вызывают у тебя интерес.

Все чаще устраиваешь встречи, обеды, выслушиваешь жалобы других писателей, и это отвлекает тебя от собственных переживаний. Как ни странно у тебя находится, что им сказать, что посоветовать, хочешь подарить им покой, которого сам так долго и тщетно искал. А главное — ты начинаешь получать удовольствие от чтения, искреннюю радость от историй, приключений. Проглатываешь бестселлеры, романы, все подряд: одни тебя разочаровывают, другие вызывают досаду, но хочется читать и читать.

Переходишь от одной книги к другой, испытывая просто детский восторг, переживаешь вместе с героями, смеешься с ними, плачешь, постепенно перестаешь сравнивать свои книги с теми, что читаешь, потом перестаешь даже сравнивать книги между собой, воспринимаешь каждую по отдельности, с ее достоинствами и недостатками, благожелательно, с нежностью.

С книг переключаешься на людей и постепенно их тоже перестаешь сравнивать между собой. Вернее сравнивать себя с ними. Обедаешь с писателями и оцениваешь их по заслугам, с их достоинствами и недостатками. Благожелательно, с нежностью.

Проголодавшись, ешь с аппетитом, и тело жены слегка округляется, размягчается, главное, расслабляется, тем более, что его больше не мучают спортзалами и бесчеловечными диетами.

Жена была не права, каштановый ей очень к лицу, мсье-бестселлер не устает тебе это повторять и, когда вы работаете, норовит все ближе и ближе придвинуть свой стул к твоему.

Да и ты все больше смущаешься, у тебя постепенно пропадает желание отталкивать его, но ты не решаешься изменить жене, или себе, или сразу вам обоим.

Мсье-бестселлер напоминает тебе, что вы с мужем как бы расстались.

Да, это так, но, чтобы выиграть время, напоминаешь: он-то с женой пока вместе.

Он утверждает, что свободен и никогда не стеснял свободу жены.

Своей супруге закидываешь ногу на ногу, отговариваешься, что тебе нужно время, что еще не готова, но чувствуешь — тебя все больше тянет к нему, к другим мужчинам, к себе.

Жена ждет на кухне с бутылкой саке.

Спрашиваешь, что празднуете.

Открывает бутылку и отвечает — ее желтый пояс.

Как желтый. У тебя же был коричневый.

Поясняет, что предпочла начать все сначала.

В любом случае, столько времени прошло, приемы-то, небось, все забыл.

Что, простите.

Наливает две рюмки саке.

Спрашиваешь: что, хочет померяться силами. Говорит, взгляни на себя и не смеши людей.

Чокаетесь.

Жена стоит в коридоре спиной к входной двери, на ней твое старое кимоно, поверх — новый желтый пояс.

Ты — напротив нее, в другом конце коридора, в белой ночной рубашке — ничего лучшего не нашел, поверх нее — большой пояс из коричневой кожи.

Бутылка саке осталась одиноко стоять на кухне.

Встречаетесь на середине коридора.

Приветствуете друг друга.

Жена делает небольшой выпад, чуть отступаешь.

Ты делаешь выпад, она отступает.

Бросается на тебя, бьет кулаками, ногами.

Отступаешь, глядя на нее.

Подсекаешь ей ногу.

Жена валится на пол.

Тут же зажимаешь пятками ее голову, садишься на корточки, все в той же ночной рубашке, и издаешь победный клич, подражая финальному удару гонга на ринге.

Жена смотрит на тебя как-то странно.

Спрашиваешь, ну что, хватит.

Да-да, говорит, хватит.

Пытаешься понять, отчего она так смущается, и видишь, как между ног у нее предательски топорщатся брюки.

Жена кладет руку сверху.

С удивлением глядишь на нее, она делает захват и кидает тебя через плечо.

Катишься по коридору, а когда оборачиваешься, жена уже скрылась в ванной.

Поднимаешься.

Отряхиваешься.

Улыбаешься.

Вы снова переругиваетесь на кухне, вдруг ты спохватываешься, жена только что назвала тебя — дорогой.

Или дорогая.

Она тоже застыла у холодильника, прикрыв рукой рот, и смотрит на тебя с таким видом, словно соображает, с кем же она говорит.

Или кто говорит.

Неожиданно ты тоже начинаешь сомневаться: кто там в твоем теле, жена или кто другой, может, на самом деле это совсем незнакомый тебе человек.

Чтобы выяснить все, как есть, как бы невзначай спрашиваешь, какого числа вы поженились, мол, никак не вспомнишь.

Смотрит на тебя с удивлением, но отвечает правильно и не раздумывая.

Доходишь до того, что и сам задумываешься: ты — это ты или не ты, может, кто-то другой, тут и жена смотрит на тебя недоверчиво и спрашивает, какая тогда была погода.

Отвечаешь, что шел снег, хорошо помнишь, и сразу спрашиваешь, какого цвета трусики она тогда надела.

Любой ответил бы — белые, но жена не попадает в ловушку, отвечает — красные.

Правильно.

Молодеешь на глазах, даже веселеешь, жена просит назвать имя пожилого официанта из пиццерии, где ты сделал ей предложение.

Не сразу, но отвечаешь — Джино.

Жена замечает, что в пиццериях многих официантов зовут Джино, и ты мог просто догадаться.

Теперь твоя очередь задавать вопрос.

Смотришь ей в глаза и спрашиваешь, как она хотела назвать вашего первенца.

Лицо вмиг каменеет.

Жена холодно просит уточнить, девочку или мальчика.

Неуверенно мямлишь — обоих.

Но жене надоел этот разговор, говорит, что устала, и уходит в твоем дурацком теле спать.