В престольный град, в Синод священный
От паствы из села смиренной
Старухи жалобу прислали
И в ней о том они писали:
«Наш поп Паисий, мы не рады,
Все время святость нарушает —
Когда к нему приходят бабы,
Он их елдою утешает.
К примеру, девка, или блядь,
Или солдатка, иль вдовица
Придет к нему исповедать,
То с ней такое приключится:
Он крест святой кладет пониже
И заставляет целовать,
А сам подходит сзади ближе
И начинает их ебать.
Тем самым святость нарушает
И нас от веры отлучает,
И нам-де нет святой услады,
Уж мы ходить туда не рады».
Заволновался весь Синод.
Сам патриарх, воздевши длани,
Вскричал: «Судить, созвать народ!
Средь нас не место этой дряни!»
Суд скорый тут же состоялся,
Народ честной туда собрался…
И не одной вдове, девице
С утра давали тут водицы.
Решили дружно всем Синодом
И огласили пред народом:
«Отцу за неуемный блуд
Усечь ебливый длинный уд.
Но, милосердие блюдя,
Оставить в целости мудя,
Для испускания мочи
Оставить хуя пол свечи.
Казнь ту назавтра совершить,
При сем молитву сотворить»
А чтоб Паисий не сбежал,
За ним сам ктитор наблюдал
Старух ругают: «Вот паскуды!
У вас засохли все посуды,
Давно пора вам умирать,
А вы — беднягу убивать».
Всю ночь не спали на селе
Паисий, ктитор — на челе
Морщинок ряд его алел —
Он друга своего жалел.
Однако плаху изготовил,
Секиру остро наточил
И, честно семь вершков отмеря,
Позвал для казни ката-зверя.
И вот Паисий перед плахой
С поднятой до лица рубахой,
А уд, не ведая беды,
Восстал, увидев баб ряды.
Сверкнув, секира опустилась…
С елдой же вот что приключилось.
Она от страха вся осела —
Секира мимо пролетела.
Но поп Паисий испугался
И от удара топора
Он с места лобного сорвался,
Бежать пустился со двора.
Три дня его искали всюду.
Через три дня нашли в лесу,
Где он на пне сидел и уду
Псалмы святые пел в бреду.
Год целый поп в смущеньи был,
Каких молебнов ни служил,
Но в исповеди час не смог
Засунуть корешок меж ног.
Его все грешницы жалели
И помогали, как умели,
Заправить снова так и сяк
Его ослабнувший елдак.
Жизнь сократила эта плаха
Отцу Паисию. Зачах.
Хотя и прежнего размаха
Достиг он в этаких делах.
Теперь как прежде он блудил
И не одну уж насадил.,.
Но все ж и для него, чтецы,
Пришла пора отдать концы.
На печку слег к концу от мира,
В углу повесил образок.
И так прием вел пастве милой,
Пока черт в ад не уволок.
Он умер смертию смешною:
Упершись хуем в потолок
И костенеющей рукою
Держа пизду за хохолок.
Табак проклятый не курите,
Не пейте, братие, вина,
А только девушек ебите —
Святыми будете, как я.
В блестящий век Екатерины
На все парады и балы
Слетались пышно и картинно
Екатеринины орлы.
И хоть интрижек и историй
Орлы плели густую сеть,
Из всех орлов — Орлов Григорий
Лишь мог значение иметь.
Оставим о рейтузах сказки,
Мол, будто хуй в них выпирал.
Я расскажу вам без при краски,
Как Гриша милости сыскал.
Увидев как-то на параде
Орлова Гришу в первый раз,
Екатерина сердцем бляди
Пришла в мучительный экстаз.
Еще бы, Гриша рослый, крупный…
И жемчуга его зубов,
И пламя взоров неотступно
Напоминают про любовь.
Вот вам причина, по которой,
Его увидев раз иль два,
Екатерина к мысли скорой
С ним о сближении пришла.
Изрядно вечером напившись
С друзьями в шумном кабаке,
Храпел Григорий, развалившись,
Полураздетый, в парике.
Но растолкал его успешно
К нему прибывший вестовой:
— Мон шер, простите, вам депеша
От государыни самой.
— Депеша? Мне? — вскочил Григорий,
Пакет вскрывает вгорячах.
По строчкам взгляд летает скорый,
И ужас вдруг застыл в очах.
— Пропал, пропал… Теперь уж знаю,
Погибло все… О мой Творец!
Меня немедля вызывают
К императрице во дворец.
Вчера дебош я с мордобоем,
Насколько помнится, создал,
И выручили меня с боем
Все те же несколько солдат.
Теперь зовут меня к ответу
Конец карьере! Я погиб!
Иван, закладывай карету!
Парик мне пудрою посыпь!..
А вот, друзья, что дальше было:
Подъехал Гриша ко дворцу,
Идет по лестнице уныло,
Готовый к страшному концу.
Поднявшись, стражу встретил он.
Начальник стражи: — Ваш пароль?
— Кувшин! — Он был предупрежден
— За мною следовать изволь.
«Зачем ведут меня — не знаю,
И вызван на какой предмет?
О Боже! Я изнемогаю…
Придется, знать, держать ответ»
И вдруг портьера распахнулась,
И он Ее увидел вдруг.
Она Орлову улыбнулась:
— Орлов? Ну здравствуйте, мой друг!
Гвардеец мигом на колени
Пред государыней упал:
— По высочайшему веленью,
Царица, к вам я прискакал.
Казнить иль миловать велите!
Пред вами ваш слуга и раб…
Она лакеям: — Уходите!
Потом ему: — Да, я могла б
Тебя нещадно наказать,
Но я совсем не так злорадна.
Мне хочется тебя ласкать —
Так ласка мне твоя приятна!
Дай руку и иди за мною
И не изволь, мой друг, робеть,
Коль хочешь ты своей женою
Меня на эту ночь иметь.
Он ощутил вдруг трепетанье,
Блеск глаз ее, огонь ланит…
Язык его прилип к гортани,
Невнятно Гриша говорит:
— Ваше Величество, не смею
Поверить я своим ушам!
К престолу преданность имею!
За вас и жизнь и честь отдам!
Она смеется, увлекает
Его с собою в будуар
И быстро мантию сменяет
На белый пышный пеньюар.
Царица, будучи кокоткой,
Прекрасно знала к сердцу ход.
К алькову царственной походкой
Она его, смеясь, ведет.
Вот он с царицей у алькова
Стоит, подавлен, потрясен,
Не ждал он случая такого,
Уж не с похмелья ль этот сон?
Она ж, полна любовной муки
И лихорадочно дыша,
Ему расстегивает брюки…
В нем еле теплится душа.
— Снимите, черт возьми, лосины!
Ну что стоишь ты, словно пень?! —
Орлов дрожит, как лист осины,
Совсем безрукий, как тюлень.
Хоть наш герой и полон страху,
Сильнее страха юный пыл.
Спустила Катя с плеч рубаху —
И в изумленьи он застыл…
И молодое тело, плечи,
Ее упругий пышный бюст,
Меж ног кудрявый ее куст
Сразили Гришу, как картечью.
Исчезнул страх. Застежки, пряжки
Остервенело Гриша рвет
И ослепительные ляжки
Голодным взором так и жрет
Звук поцелуев оглашает
Ее роскошный будуар.
Орлов елдак свой вынимает,
В груди горит желанья жар.
Его царица упреждает
И, неясной ручкой хуй держа,
Раздвинув ноги, направляет
Его в свою пизду, дрожа.
И, навевая страсти чары
Моей возлюбленной чете,
У изголовья милой пары
Амур кружился в высоте.
Амур, Амур! Немой свидетель
Неописуемых картин,
Скажи, не ты ли сцены эти
Нам навеваешь? — Ты один!
У всех племен, у всех народов
Любви поэзия одна,
И для красавцев и уродов
Она понятна и родна.
Перед Амуром нет различий,
Ни этикета, ни приличий,
Чинов и рангов — все равны!
Есть только юбка и штаны!
Однако к делу! Продолжаю
Описывать событий ход.
Зачем я, впрочем, называю
Событьем этот эпизод?
— Ой, ой! — Она под ним завыла. —
Поглубже, миленький, вот так!
Целуй меня! Ах, что за сила
Твой изумительный елдак! ,
Ну что молчишь? Скажи хоть слово!
— Да я не знаю, что сказать.
— Я разрешаю сквернословить.
— Сиповка, блядь, ебена мать!
— Ну что ты, Гриша, это грубо!
Нельзя же так, хоть я и блядь…
А все же как с тобою любо!
Как ты умеешь поебать!..
Тут, разъярившись, словно лев,
Набравшись храбрости и силы,
Григорий крикнул, осмелев:
— А встань-ка раком, мать России!
Любови служит хмель опорой.
Найдя вино в шкапу за шторой,
Орлов бутылку мигом вскрыл
И половину осушил.
И, выпив залпом полбутылки.
Орлов, неистов, пьян и груб,
Парик поправил на затылке
И вновь вонзил в царицу зуб.
Облапив царственную жопу,
Ебется, не жалея сил,
Плюет теперь на всю Европу
Такую милость заслужил.
Подобно злому эфиопу,
Рыча, как зверь, как ягуар,
Ебет ее он через жопу,
Да так, что с Кати валит пар.
Теперь Орлов в пылу азарта
Без просьбы Кати, как дикарь,
Отборного, лихого мата
Пред нею выложил словарь:
— Поддай сильней, курвята, шлюха!
Крути мандою поживей!
Смотри-ка, родинка, как муха,
Уселась на пизде твоей!
Ага, вошла во вкус, блядища!
Ебешься, как ебена мать.
Ну и глубокая пиздища!
Никак до матки не достать.
Орлов не знал, что Кате сладко,
Что он ей очень угодил,
Что длинный хуй, измяв всю матку,
Чуть не до сердца доходил.
Орлов ебет, ебет на славу.
О жопу брякают муде.
Ебет налево и направо,
Да так, что все горит в пизде!
— Ой, милый, глубже и больнее! —
Катюша просит впопыхах,
С минутой каждой пламенея,
Паря, как птица в облаках. —
Что там ты делаешь со мною?.. —
Она любила смаковать:
Во время каждой ебли новой
Себя словами развлекать.
— Что делаю? Ебу, понятно, —
Орлов сердито пробурчал.
— Чего, чего? Скажи-ка внятно!.
— Ебу-у-у, — как бык он промычал
«Ебу, ебу» — какое слово!
Как музыкально и красно!
Ебанье страстное Орлова
С Катюшей длится уж давно.
Но вот она заегозила
Под ним, как дикая коза,
Метнулась, вздрогнула, завыла,
При этом пернув три раза.
Орлов хоть был не армянином,
Но все ж при этом пердеже
Задумал хуй, торчащий клином,
Засунуть в жопу госпоже.
Хуй был с головкою тупою,
Напоминающей дюшес.
Ну как с залупою такою
Он к ней бы в задницу залез?
Там впору лишь залезть мизинцу…
Другая вышла бы игра,
Когда бы на хуй вазелинцу…
Ведь растяжима же дыра!
Он вопрошает Катерину:
— Кать, не найдется ль вазелину?
Хочу тебя я в жопу еть…
— Ах, вазелин! Он, кстати, есть.
Достала банку с вазелином,
Залупу смазала сама:
— Григорий, суй, да вполовину,
Иначе я сойду с ума.
— Катюша, ты трусливей зайца… —
Вдруг крик всю спальню огласил:
— Ой, умираю! — Он по яйца
Ей с наслажденьем засадил.
Она рванулась с мелкой дрожью,
И в то же время хуй струей
Стрельнул, помазанницу Божью
Всю перепачкав малафьей.
— Хочу сосать! — Она сказала
И вмиг легла под Гришу ниц,
Платочком хуй перевязала
Для безопаски у яиц,
Чтоб не засунул хуй свой в горло
И связок ей не повредил.
Как давеча дыханье сперло,
Когда он в жопу засадил!
Она раскрыла ротик милый;
Изящен был его разрез,
И хуй разбухший, тупорылый
С трудом меж губками пролез.
Она сосет, облившись потом,
Орлов кричит: — Сейчас конец! —
Она в ответ: — Хочу с проглотом!
Кончай, не бойся, молодец!
Он стал как в лихорадке биться,
Глаза под лоб он закатил .
И полный рот императрице
В одну секунду напустил.
Та связок чуть не повредила.
Едва от страсти не сгорев,
Всю малафейку проглотила,
Платочком губы утерев.
Орлов уж сыт. Она — нисколько.
— Ты что — в кусты? Ан, нет, шалишь!
Еще ебать меня изволь-ка,
Пока не удовлетворишь!
— Эге, однако дело скверно.
Попал я, парень, в переплет*
Не я ее — она, наверно,
Меня до смерти заебет…
Дроча и с помощью минета
Она бодрить его взялась.
Орлов был молод — штука эта
Через минуту поднялась.
А за окном оркестр играет,
Солдаты выстроились в ряд,
И уж Потемкин принимает
Какой-то смотр или парад.
— Мне нужно быть бы на параде,
Себя на миг хоть показать…
Как трудно мне, царице-бляди,
И власть и страсть в одно связать!
И снова на спину ложится
И поднимает ноги ввысь…
Да, Гриша и императрица
Уж не на шутку разъеблись.
Скрипит кровать, трещит перина.
А на плацу шагает рать:
— О, славься днесь, Екатерина!
О, славься ты, ебена мать!
