Керем-уста не только построил первый дом, но и высадил в здешнюю землю первый помидор. Почему не цветок, не куст, не дерево, а помидор — я даже не берусь объяснить. Все лето возился Керем-уста на своем огородике. Измельчал твердую известняковую почву в муку, тщательно ее удобрял. А когда проклюнулись ростки, ветошкой стирал пыль с их листьев. Помидоры уродились крупные, сочные, будто алые пламена. И больше всех дивился их необыкновенной величине и красоте сам Керем-уста. Так иногда курица высиживает утят, и каково же ее изумление, когда весь выводок устремляется к ближайшему пруду!
С высоких, в человеческий рост, кустов Керем-уста не сорвал ни одного плода. Иной раз он просто умирал от желания полакомиться спелым помидором, но так и не решался протянуть руку. Только несмело поглядывал издали. Лежит, бывало, на солнце, потягивается в истоме, а сам не сводит глаз со сверкающих огненных плодов, словно парящих в воздухе. Вот уж и вечер наступил, алый цвет поблек и растворился в сумерках, а он все лежит, выискивает взглядом свои плоды.
До глубокой осени алели помидоры на кустах. Потом лиловели. Потом сморщивались, плесневели, становились черными.
Дороже этих, выращенных своими руками помидоров для Керема-уста, казалось, ничего не было. Со священным трепетом подходил он к своему огороду. Любовался, как помидоры вызревают, а затем начинают медленно отмирать.
Здесь, видимо, уместно сказать несколько слов и о нем самом. Человек он был крепко сбитый, ладный, широкоплечий. На лоб, рассеченный глубоким шрамом, спадали светло-каштановые с рыжинкой волосы. Глаза что темно-синяя ночь.
Никто не знал ни откуда он родом, ни почему его называли «уста». Стоило ему только произнести свое имя, как к нему тут же стали прибавлять «уста». Готов поклясться чем угодно: морем, помидорами, скворцами, ласточками, чайками, цаплями, журавлями, всеми, какие ни есть, рыбами (так, бывало, клялся сам Керем), — он никому никогда даже не намекал, что он и впрямь настоящий мастер, причем мастер на все руки. Он не был из породы тех людей, что, едва раскрыв рот, начинают бахвалиться своими достоинствами. Все больше молчал. Никто не имел и понятия, где он работает. А может быть, у него не было постоянного места работы. Одно и то же, должно быть, быстро ему приедалось, и он часто менял свои занятия. Сегодня, смотришь, Керем-уста расставил стулья на берегу моря и орудует бритвой и ножницами с такой ловкостью, точно проработал парикмахером лет сорок, не меньше. Завтра, смотришь, он уже рыбачит, да так, что самые опытные рыбаки диву даются. Послезавтра чинит водопроводные краны в махалле, прилаживает двери, вставляет стекла, кладет печи, ремонтирует повозки и автомобили. А вот он уже мелкий торговец, продает с лотка рыбу. Еще день миновал — в руках у него игрушки: налетай, разбирай! И всем-то он рад помочь. Больных водит к докторам, детей — в школу. Прямо вездесущий! И при всем том занимается еще многим другим: красит лодки, рисует и даже пишет рассказы. Рассказы эти довольно странные: как будто бы бессвязные, немногословные, а впечатление производят сильное. Чувствуется, что их автор многое повидал в жизни, умудрен опытом, но не хочет высказываться со всей откровенностью. Эти рассказы напоминали мне… его лицо. Однажды мне довелось видеть его спящим. Чудилось, будто он вот-вот проснется и уж тогда расскажет обо всем, что знает и видел, — обо всем, обо всем, вот только проснется! Такие люди — редкость. Я убежден, что Керему-уста было многое дано, но он так и не смог раскрыться в полную меру. Однако достаточно было взглянуть на его лицо, чтобы понять, что в нем таится неосуществившееся чудо. По этому поводу я много толковал и с молодым рыбаком Хасаном из Менекше, и с семидесятилетним рыбаком Кара Мехмедом-ага. Мы подолгу размышляли с ними о сокровенной тайне его жизни, каждый раз освежая нашу глубокую в него веру.
Видели бы вы, как он рисует! Особенно удавалось ему синее море. Да еще золото облаков на закате. Однажды вечером, купаясь в солнечных лучах, над нами пролетал самолет. И вдруг вспыхнул, огненно засверкал, стал сиянием среди сияния. Тут-то наш Керем загорелся: «Попробую нарисовать этот самолет». Целый месяц бился, а своего добился. Самолет на его картине сиял еще ярче всамделишного. Не человек, а волшебник какой-то! Поговорите-ка о нем с Кара Мехмедом-ага. Уже много десятков лет бороздит он морские воды. Каждого рыбака знает, каждый камень на дне. Когда он рассказывает о Кереме-уста, нельзя не заслушаться.
Кстати сказать, среди прочих многочисленных дел Керема-уста — починка лодочных моторов. Поговорите-ка об этом с Кара Мехмедом-ага. Но только когда он трезв. А пьяный он пошлет вас куда подальше. Так вот, в прошлом году Керем перебрал ему мотор. С тех пор тот работает как часы.
Вам, разумеется, случалось видеть, как ласточка — веточка за веточкой — вьет свое гнездо. Так же ставил свой геджеконду и Керем-уста. Сколько у него на это лет ушло, никто не знает. Только дом вышел отменный. Все стены внутри и снаружи выкрасил в светло-голубой цвет, только потолок оставил некрашеным. Вокруг дома посадил белые и красные, с лиловатым отливом, герани. Чуть поодаль разбил цветник. Там росли крупные нарциссы, невиданных сортов розы, левкои и лаванда. Их дивный аромат разносился по всему махалле, вызывая общий восторг.
Четырежды сносили его геджеконду. И все четыре раза Керем-уста стоял, уперев руки в бока, со спокойной улыбкой на губах. Не бегал, не суетился, не молил, не предлагал взятку, не рыдал, лицо его даже не омрачилось — лишь со спокойной улыбкой наблюдал, как рушат творение его рук.
Как-то раз при этой сцене присутствовали Кара Мехмед-ага, Хасан и я. Один из служащих беледийе[47], которым был поручен снос, ненароком задел розовый куст. Боже, что тут стало с Керемом-уста! Словно хищная птица, налетел он на этого злополучного человека. Не подоспей мы, так бы и прикончил его на месте. Преобразился совсем, просто не узнать. Муниципальный служащий поспешил убраться восвояси — до того испугался. А Керем-уста еще долго не мог унять гнев, его грудь раздувалась, словно кузнечные мехи.
— Ну и задал ему наш Керем! — удивленно говорил потом Кара Мехмед-ага. — А ведь на вид такой тихий, смирный. Чуть было совсем не пристукнул!
Целый месяц после этого случая Кара Мехмед-ага рассказывал всем знакомым и незнакомым:
— Вы думаете, наш Керем тише воды ниже травы? Как бы не так! Только попробуйте прикоснитесь к розе в его цветнике. Тогда и вы увидите, каков он на самом деле. Попробуйте прикоснитесь. Если, конечно, вы мужчины…
Четыре раза, как ласточка — веточка за веточкой, — отстраивал Керем свой дом. И каждый раз дом получался все лучше, все красивее. Если бы его снесли еще несколько раз, ему, наверное, не было бы равных по всей ложбине между Менекше и Флорьей. Но только больше к геджеконду Керема-уста не притронулись, не могу вам сказать почему.
Однажды в его доме появилась молодая женщина. Привез ли ее Керем-уста или она сама прибыла — это и по сию пору остается тайной. Была она очень хороша собой: черноглазая, рыжеволосая, с полным, словно освещенным изнутри телом. Один за другим у них народилось трое детей. И все трое ходили чистые, ухоженные, как цветник Керема-уста.
Ничему не завидовали жители махалле: ни тяжелым, огненно полыхающим помидорам, ни трехглазому красавцу дому, который уста отгрохал взамен прежних, ни его богатым уловам, ни буйной фантазии, ни мужской силе, ни красоте, ни его щедрости и ловкости, ни цветнику, ни зарабатываемым им деньгам, — лишь завидовали тому, что у него такая жена и дети. Сами понимали, что стыдно, а завидовали. Нашлись и такие, что стали распускать гнусные сплетни.
Тот, в ком есть хоть крупица подлинного достоинства и благородства, не станет лгать, а уж тем более наушничать. На это способны лишь опустившиеся, потерявшие себя люди. Бороться с ними не только бесполезно, но и опасно: можно уподобиться им в их же низости. Держись же, Керем-уста. Держись, дорогой брат. Стисни зубы и держись. Можно противостоять людской подлости, но нельзя помешать подлецам предавать самих себя. Сплетник прекрасно сознает, какое черное дело делает. Никто не способен унизить его больше, чем он сам унижает себя. Поэтому держись, мой лев, держись, мой Керем, держись, мой уста. Стой, как скала под ветром. Пока мы живем на свете, нам не уберечься от клеветы. Все поправимо, непоправим только вред, причиняемый злыми языками. Держись, Керем-уста.
