— Стало быть, все хорошо?

— Увы, нет. Положение безземельных крестьян хуже некуда. Без земли в Чукурове нет жизни.

Трактора стали неотъемлемой частью жизни чукуровцев. Их используют вместо волов, лошадей, ишаков, телег и всевозможных транспортных средств. Иной раз только диву даешься, видя, что с ними вытворяют.

Некоторые толстосумы покупают трактора не по необходимости, а просто так, забавы ради. Однажды я поехал с одним своим богатым приятелем в Адану. Наш путь пролегал мимо магазина, где за стеклами витрин играли яркими красками разноцветные трактора. Зайдя в магазин, мой приятель решил приобрести красный трактор.

— Но ведь у тебя уже есть два, — сказал я.

— Сынок попросил купить красный, — ответил он.

Удивительного, прямо сказать, много. Некогда на свадьбах наездники состязались в метании копья, скакали вокруг невесты. На этот раз мне довелось видеть совсем необычную свадебную процессию — и новобрачные, и их гости восседали… на тракторах с прицепами. Там же размещался и оркестр, состоявший из барабанщиков-давулджи и зурначей.

Нередко перед летними барами в Адане стоят в ожидании своих хозяев трактора с прицепами.

Бывает еще и не то. Собирают, например, пять, шесть или десять тракторов и устраивают некое подобие скачек. Еще более забавная история произошла в Юрегирском районе. Две деревни поспорили, чьи трактора мощнее. Выбрали из каждой деревни по два самых сильных, связали их стальными тросами и устроили нечто вроде игры, которая называется «перетягивание каната». Болельщики наслаждались этим состязанием под звуки давулов и зурн.

То, что трактор за столь короткое время успел прочно войти в жизнь людей, вызывает большую радость. О тракторе говорят с таким теплом, с таким воодушевлением, что даже слезы на глазах выступают. Крестьяне теперь и представить себе не могут, как они обходились без машин. Это стремительное приятие нового машинного века поистине достойно удивления.

Я вспоминаю крестьянина, владельца ста дёнюмов земли. Он не отходил от первых тракторов, которые появились в деревне. Не отрываясь смотрел на них, даже гладил. Вскоре и он купил себе трактор. Бурей радости ворвался в деревню трактор. Словно стяг победы, возвышался над ним этот крестьянин. Свою машину он украшал цветами и даже лентами, ярко сверкавшими в грязи и пыли Чукуровы. Его трактор походил на разряженную невесту. Когда в последнее свое посещение этой деревни я полюбопытствовал, а как обстоит дело сейчас, мне ответили, что его трактор по-прежнему разряжен, как невеста.

Один из первых тракторов принадлежал сыну слепой семидесятилетней женщины. Слепая так полюбила трактор, что ездила на нем и под дождем, и в зимнюю стужу.

Но и тех, кто ненавидит трактор, немало. Некоторые тайком снимают с тракторов важные детали, другие призывают запретить пользоваться ими. Один такой «трактороненавистник» размышлял несколько месяцев, прежде чем придумал способ бороться с тракторами. Способ оказался на диво простым: насыпать в двигатель наждачный порошок. Правда, свой замысел он так и не осуществил. Подавляющее большинство ненавистников — безземельные крестьяне.

А ведь еще относительно недавно Чукурова выглядела совершенно иначе. Под дождем она превращалась в грязное месиво, в бездорожье. Тут было множество поросших тростником болот. Рядом с болотами лепились одна к другой обмазанные кизяком тростниковые хижины. Обитали в них худые, с пожелтевшими лицами люди, которые уже в пятнадцать лет выглядели пожилыми. Прежде в Чукурове мало кто доживал до седых волос. Вспаханные клочки земли тонули среди бескрайних болот, над которыми реяли тучи москитов. Особенно велика была Агчасазская топь. Осушение ее было делом долгим и трудным. Зато теперь на ее месте шумит зеленый лес. Подумать только, лес в Чукурове, где прежде не было ни единого дерева!

Сегодня во всей Чукурове ни пяди незасеянной земли. Еще несколько лет тому назад можно было увидеть крестьянина, устало тащившегося за сохой. Теперь все на тракторах.

В Адане, в разных касаба, кого бы я ни спросил: «Кем работает твой сын?» — в одном случае из двух непременно следует ответ: «Он шофер», или: «Он тракторист». Ничего удивительного. Чукурова буквально наводнена машинами. Крестьянин, владелец ста или ста пятидесяти дёнюмов земли, непременно покупает трактор, ставит его возле своего дома. И не потому, что трактор и вправду ему необходим. Просто для форса. Чтобы не ударить в грязь лицом перед другими. Однажды я спросил знакомого крестьянина, у которого было сто дёнюмов земли, зачем он купил трактор. Крестьянин долго не отвечал, затем, когда я стал настаивать, проронил: «Все покупают. Вот и я тоже». Ведь такой сравнительно небольшой участок земли трактор вспашет за три-четыре дня, а потом будет стоять у дома. Если не сломается. А уж тогда он будет обречен на вечный покой. Потому что запасных частей нет.

Один из богатых чукуровских землевладельцев как-то сказал мне:

— Слесарей-ремонтников нет. Поэтому Чукурова может превратиться в кладбище машин.

Поломки — дело частое.

— Вчера у меня сгорел генератор, — говорил при мне крестьянин. — Я купил новый. За тысячу лир. Отремонтировал двигатель. Но по дороге в деревню он сломался. Снова ремонтировать что-то не хочется. Так и стоит машина.

Прежде местные деревни состояли исключительно из тростниковых или соломенных хижин. Теперь появились кое-где неплохие оштукатуренные домики. В них есть даже холодильники. Но рядом с ними сохраняются ветхие, покосившиеся, дырявые хижины. И так в каждой деревне. В этих лачугах, как я узнал, проживают безземельные крестьяне. Те, кто работали испольщиками. Ага вышвырнули их после покупки тракторов. В той деревне, где я провел детство, некогда стоял лишь один каменный дом, и тот старый. Теперь почти все отстроили себе приличные жилища. Осталось лишь пять-шесть хижин, где живут безземельные бедняки.

Недавно толпа таких крестьян отправилась в касаба, потребовала, чтобы им выделили участки из государственных земель.

— Мы в безвыходном положении, — сказали они чиновникам. — У нас нет никакой работы. Жить без земли в Чукурове стало невозможно. Все делают машины. Мы даже трактористами не можем работать, потому что все сами водят свои машины. Если дело пойдет так и дальше, мы все помрем с голоду. И нам не на что даже починить наши хижины, вот-вот обрушатся.

По всей огромной Чукурове, где собирают богатейшие урожаи, те, у кого есть своя земля, живут все лучше и лучше, те же, у кого ее нет, впадают в ужасающую нужду.

На берегу реки Саврун я увидел старого крестьянина, прислонившегося к чинаре. Я подошел к нему, мы заговорили.

— Ах, какой же я дурень! Какой же дурень! — твердил он. — Будь у меня хоть немного ума, я купил бы себе земли в прежнее время!

Идти по Чукуровской равнине вечером очень приятно. Ноги погружаются в прохладную пыль. Небо унизано звездной росой. По земле пробегает легкая дрожь. И это тоже приятно.

В былые времена по всей Чукурове слышался громкий скрип колес, ехали арбы. Теперь отовсюду раздается грохот грузовиков и тракторов. С зажженными в темноте фарами они походят — да простит мне Аллах это кощунственное сравнение — на больших светляков. Такой стала Чукурова после 1949 года.

Я не был там целый год. И вот как-то вместе с дядюшкой Хёсюком я направлялся к себе в деревню. Вышли мы еще на закате и шагали не останавливаясь. Мимо нас, таща за собой плуги, проезжали трактора. Дядюшку Хёсюка я знал с давних пор, еще с детства. Уже тогда ему было немало лет. Но при нашей последней встрече я с трудом его узнал. Он стал седой как лунь. Когда-то он был большим весельчаком, потешал всех деревенских ребятишек.

Долгое время мы шли молча. Когда проходили песчаной долинкой, он притронулся к моей руке:

— Ты что все молчишь, племянничек? А ведь тебе есть небось что порассказать. Говорят, в этом Стамбуле столько же минаретов, сколько домов. А ты бывал в казарме Селямие? Говорят, в старое время отец и сын могли прослужить там семь лет, не видя друг друга.