Вскоре появилась жена Рюстема. Она оказалась невысокой крутобедрой молодкой с раскосыми, немного навыкате глазами. Было ей лет двадцать пять. Эта женщина ни минуты не оставалась без дела. С утра до вечера терла стекла, скоблила полы, вскапывала землю в саду — короче, не могла угомониться, пока не превратила свой домик в самый аккуратный во всей округе. И хотя жилище Рюстема-чавуша со всех сторон было окружено виллами богачей, оно отнюдь не казалось рядом с ними убогим.

Случалось, я заставал супругов любующимися своим детищем, и весь их вид излучал неприкрытое довольство. Заметив, что чужой проник в их тайные мысли, они смущались, словно дети, краснели до корней волос и убегали в дом. Но постепенно они привыкли ко мне и охотно делили со мной свою радость. Мы подолгу вместе любовались нарядным домиком и ухоженным садом. Наступила весна, и в саду распустились цветы. Под окнами цвели герани и петуньи. Право же, этот дом одним своим видом способен был сделать человека счастливым, словно прекрасная картина, написанная великим художником.

У Рюстема-чавуша было двое детей — дочь и сын. Мальчишка рос на удивление неугомонным. Часами носился по улице, то и дело попадал в грязь, но каким-то чудом умудрялся не испачкаться. Грязь к нему вроде бы не приставала. Девочка была постарше, она всегда застенчиво улыбалась и казалась сдержанной, молчаливой, даже печальной. Нежный овал лица, полные губки придавали ее облику недетскую завершенность, да и держалась она как взрослая. Вся эта семья, их дом, сад, цветы излучали любовь и счастье. Они заражали своим довольством всех вокруг. Бывают такие люди, одного взгляда на которых достаточно, чтобы душа преисполнилась покоем и умиротворенностью.

Едва тоска и отчаяние вкрадывались в мое сердце и жизнь начинала казаться безрадостной и унылой, я выходил на улицу и смотрел на маленький домик, окруженный цветущим садом. И тотчас бремя забот и огорчений спадало с моих плеч, и ко мне возвращалась уверенность в собственных силах.

Любил я также слушать, как этот человек — здоровяк, с красивыми пышными усами, одетый в форменную одежду мусорщика, — вернувшись с работы, берет в руки багламу[41] и приятным задушевным голосом поет никогда не слышанные мною песни. О чем он пел — о радостях или печалях? Не знаю. На расстоянии я не мог угадать слов, но стоило мне войти в дом, как Рюстем, немного смущенный, тотчас прятал свою багламу за сундук. Не раз я просил его спеть еще что-нибудь, он не поддавался на мои уговоры. До сих пор жалею, что так и не смог послушать вблизи эти прекрасные, загадочные песни.

Рюстем-чавуш относился ко мне с симпатией. Я интересовался его работой, и когда я однажды попросил сводить меня на свалку, он не только не смутился, но даже обрадовался.

Мусор со всего города свозили далеко на окраину, туда, где обычно обжигают кирпич. Рюстем следил за работой всех мусорщиков. Когда они под его присмотром начинали сжигать отбросы, то все вокруг наполнялось таким нестерпимым зловонием, что трудно себе представить нечто более омерзительное.

Именно здесь, во владениях Рюстема-чавуша, я понял, что о сущности города можно судить в первую очередь по его свалкам.

Среди выброшенных вещей можно обнаружить самое неожиданное: к примеру, часы — наручные, настольные, карманные. И часто совсем новые. Кольца, браслеты, броши, случается, золотые, с бриллиантами. Карандаши, авторучки, ножницы, катушки ниток, очки, деньги. Все, чем пользуются горожане, можно найти в мусоре. Любую находку мусорщики делят между собой по-братски. Только карандаши и ручки не оставляют себе. Стоит кому-нибудь из них наткнуться на ручку или карандаш, как он радостно, словно выискал золото или алмаз, кричит:

— Эй, Рюстем-чавуш! Гляди-ка, вот карандаш! Да какой красивый! Совсем новенький, красный.

— Рюстем! Еще одна авторучка! Зеленая!

— Рюстем-чавуш! Смотри, ручка прямо в футляре! Не меньше сотни лир, должно быть, стоит.

Рядом с чавушем всегда стояло наготове ведро с мыльной водой. Сначала он внимательно осматривал находку, потом как следует отмывал, отчищал ее и откладывал в сторону. Он много раз предлагал своим товарищам делить поровну и карандаши, но те и слышать об этом не хотели. Ведь у Рюстема — дети, и они учатся. Никто из мусорщиков не сомневался, что в будущем дети Рюстема станут большими людьми. Пусть бы они хоть сто лет кряду находили ручки и карандаши, все равно отдавали бы их детям Рюстема. Это им доставляло радость. Нашедший карандаши чувствовал себя своего рода благотворителем и был от этого безмерно счастлив. И впрямь, ничего не жаль для будущего великого ученого или просто хорошего человека. Уж кто-кто, а детишки Рюстема мусорщиками не станут. Вот почему Рюстем-чавуш не считал себя вправе лишать своих подчиненных этой радости. К тому же ребята так любят цветные карандаши и ручки! Каждый вечер Рюстем приносит им их целую кучу — и всегда забавляется тем, как они вместе с матерью пытаются на глазок отгадать их число. Они редко ошибались.

Дочка Рюстема-чавуша училась в пятом классе. У ее одноклассников было все, о чем только можно мечтать, — новые платья, красивые сумки, в школу и из школы их возили на машинах. У них было все, кроме… карандашей. Нет, конечно, у них были отличные карандаши, но ни у кого из них, даже у тех, чьи родители владели писчебумажными магазинами, не было столько. Как же это здорово — обладать таким несметным богатством! Когда девочка думала о своих карандашах, глаза ее вспыхивали, щеки покрывались румянцем.

Одно лишь безмерно огорчало ее — никто не знал о ее сокровище. Она не могла приносить свои карандаши в школу. Если б она сделала это, у всех, наверное, глаза на лоб полезли бы от изумления. У нее была тысяча цветных карандашей! Красных, черных, синих, оранжевых. Когда она собирала их все воедино, получалась многоцветная гора.

Девочка больше всего боялась, что, если она принесет хотя бы часть своих карандашей в школу, ее первым делом спросят, откуда они взялись. Что она скажет в ответ? Что ее отец мусорщик приносит их со свалки? Пусть уж лучше ее убьют — она не признается в этом. Но ведь как-то же надо объяснить, потому что она должна принести карандаши в класс и показать всем!

Может, сказать, что их купили ей в подарок? Но кто поверит? Даже детям миллионеров не дарят столько карандашей. Она думала и думала об этом целыми днями.

Как-то раз девочка не утерпела и положила часть своих карандашей в портфель, принесла их в класс, но так и не решилась показать ребятам. Целую неделю она носила их с собой в школу. Может быть, тем дело и кончилось бы, если б она однажды не встретила случайно одного знакомого парня. Звали его Эрол, он работал в большом магазине канцелярских принадлежностей в районе Османбей. Обычно она покупала у него тетради. Там, где он работал, было много карандашей. Ах, если б Эрол оказался ее родственником, к примеру двоюродным братом! Тогда она могла бы сказать: «Карандаши подарил мне двоюродный брат Эрол». Она всю ночь не спала, думала об этом. А наутро, когда шла в школу, ее портфель и карманы были набиты цветными карандашами.

Перед уроками девочка показала свое богатство соседке по парте Сабахат. Родители Сабахат держали ювелирную лавку в Капалычарши[42]. У них там было видимо-невидимо золотых браслетов. И все равно Сабахат никогда не покупали столько карандашей.

— А…а… а откуда у тебя столько? — спросила ошарашенная Сабахат.

— Мне их дарит мой брат Эрол, — не задумываясь ответила Нериман. — Каждый вечер приносит. У него в Беязиде огромный магазин, и там горы карандашей. Ты что, не знаешь моего двоюродного брата Эрола? Он молодой, еще даже не женат.

Сабахат тут же сообщила всему классу:

— Ой, ребята, у Нериман столько карандашей, столько! Целая тысяча! Если вру, пусть у меня язык отсохнет!

Одноклассники обступили Нериман. И впрямь, у нее было столько карандашей, сколько никто из них отродясь не имел.