— Какой он эфе, этот Чакырджалы! Просто мелкий воришка!

— Поймаем — шкуру сдерем.

— Сделаем чучело и повесим на площади.

— Только одни жандармы его и боятся.

— А мы не жандармы.

— Он от нас и под землей не спрячется.

— Все равно поймаем.

— Завтра же утром.

Весело идет время в подобных разговорах. Дверь открывается. Входит смуглый, среднего роста, крепко сколоченный зейбек. Вежливо раскланивается — и вдруг кричит:

— Не шевелиться! Я — Чакырджалы!

Хозяин кофейни, сидящий возле плиты, поднимает ружье. Оказывается, это вовсе и не хозяин кофейни, а один из нукеров Чакырджалы, подмену сделали еще накануне.

— Ну что, мои паши? Я слышал, вы пришли за Чакырджалы. — С револьвером в руке эфе бродит среди столиков, приговаривая: — Я и есть Чакырджалы. Добро пожаловать, мои паши. Кожа моя пока еще на мне. Сдирайте ее да делайте чучело. Площадь рядом. Вешайте же меня, за чем дело стало?

Все сидят молча, не двигаясь. Лица — изжелта-бледные. Кой у кого даже дрожат руки.

— Что же вы притихли, черноверцы проклятые?! А ну-ка попробуйте пошевелиться! Скажите мне спасибо. Вам даже до гор не пришлось добираться, чтобы встретиться со мной. Вот я здесь, перед вами. Виданное ли это дело, чтобы разбойник сам приходил к своим преследователям?! Хватайте же меня! За мою голову вы получите хорошую награду. — Эфе посмеивается, веселится вовсю. — Могу ли я допустить, чтобы такие смелые, благородные господа утруждали себя, гоняясь за мной?! Ни за что на свете! Вы ведь все люди очень нужные правительству. Надежда самого падишаха. — И вдруг взрывается: — Ах вы, бабье трусливое! А ну-ка выбирайте себе смерть. Может быть, вы хотите, чтобы я снял с вас кожу и набил ее соломой? Да только где взять столько соломы? Как бы крестьянская скотина без корма не осталась! — Эфе подходит к двери. — Что же вы все помалкиваете, не говорите, какую смерть выбрали? Ну ладно, я решу за вас.

На его зов входит мальчик.

— Сынок, — обращается к нему эфе, — я поручаю тебе наказать этих господ. Делай с ними что хочешь.

В руках у паренька ножницы и сумка. Он обходит по очереди всех сидящих, срезает у каждого кисточку с фески и прячет ее в сумку. Все только испуганно хлопают глазами. Собрав сорок кисточек, мальчуган скрывается за дверью.

— Если я вам еще нужен, можете продолжать преследование, — роняет напоследок эфе и уходит.

Едва светает, весь отряд до последнего человека с первым же поездом возвращается в Измир.

Кямиль-паша, тогдашний измирский вали, в удивлении. Столько надежд возлагали на этот отряд, а он возвратился — и так скоро.

— Что случилось? — спрашивает.

Все словно в рот воды набрали.

— Что случилось? Почему вы вернулись? — любопытствует паша.

— Не смогли его найти, — следует краткий ответ.

Через несколько дней вали получает подарок — кисточки, срезанные с фесок.

Помилованный самим падишахом, Чакырджалы спустился на равнину. Не он один — все знаменитые разбойники приэгейских краев по нескольку раз получали прощение. За пятнадцать лет своего разбойничества Чакырджалы неоднократно сходил на равнину. И правительство вынуждено было принимать все его условия. Оружия он не сдавал, нукеры оставались при нем, в деревню, где он жил, не имели права заходить ни жандармы, ни аскеры, ни правительственные чиновники. И ко всему еще ему присвоили звание кырсердара.

Итак, Чакырджалы на равнине. Однажды в Одемиш заезжает Кямиль-паша, хочет поговорить с тамошним людом. Туда же вместе со своими нукерами является и эфе. Он выражает желание повидаться с пашой. Тому вовсе не улыбается мысль о встрече с разбойником, но оттолкнуть Чакырджалы он не решается: чего доброго, опять примется за старое. Сущее наказание Аллахово этот Чакырджалы.

Кямиль-паша останавливается в доме одного из знатнейших одемишских господ. В этом же доме, окруженном большим фруктовым садом, гостит и Чакырджалы. Утром после завтрака паша встречается с эфе.

— Рад вас видеть, мой паша.

— Я слышал, будто другого такого стрелка, как ты, в этих краях нет.

Мехмед-эфе ухмыляется:

— Преувеличение, мой паша.

— Говорят даже, будто другого такого стрелка, как ты, нет во всем мире.

— Преувеличение, мой паша. Кой-чему я, конечно, научился, пока бродил по горам, но…

— Я бы хотел видеть, как ты стреляешь, эфе.

— К вашим услугам, мой паша.

Чакырджалы просит сына хозяина:

— Возьми в руки чистое полотенце и встань вон под той грушей.

— Если можно, не из ружья.

Эфе достает из-за пояса револьвер.

— Как вам угодно, мой паша. Могу стрелять из любого оружия.

Юноша растягивает полотенце под тремя спелыми грушами, висящими на одной ветке.

— Эта груша твоя, мой паша, — говорит эфе и стреляет. Груша падает на полотенце. — Эта груша для молодого человека. — Падает второй плод. — А эта моя, мой паша. — Падает третий плод.

Юноша потрясен подобной меткостью. Не может скрыть свое изумление и Кямиль-паша. Все трое с удовольствием съедают сочные груши.

— Это можно считать охотничьим трофеем, мой паша.

— Пожалуй, эфе.

«Так, значит, все, что рассказывают о Чакырджалы, — сущая правда», — думает паша.

— Эфе!

— К вашим услугам, мой паша.

— Я слышал, будто ты попадаешь на лету в мелкие медные монеты, которые подбрасывают деревенские ребятишки.

— Дело нехитрое, мой паша.

Чакырджалы дает сыну хозяина метелик[30].

— А ну-ка подбрось!

Монета взлетает ввысь, и в тот же миг ее настигает пуля. Метелик быстро-быстро вертится. Искусная стрельба, ничего не скажешь.

— Да сопутствует тебе удача, — говорит Кямиль-паша.

— Спасибо на добром слове, — отвечает Чакырджалы.

Прошло несколько месяцев с тех пор, как Чакырджалы снова поднялся в горы. Однажды на Пятипалой горе он видит одинокий юрюкский шатер. Накануне Чакырджалы и трое сопровождающих его нукеров участвовали в кровавой схватке. Они вконец измучены, голодны. В шатре тихо. Обычно в юрюкских становьях множество овец, коз, собак. Но тут ни одного живого существа.

— Эй, хозяин! — кричит один из нукеров.

Никто не отзывается.

— Эй, хозяин! К тебе пожаловали гости. А гости — посланцы самого Аллаха.

Нукер заглядывает в шатер и тут же возвращается.

— Мой эфе, — докладывает он, — внутри только старик и старуха. Забились в угол, о чем-то шепчутся и горько плачут.

— Приведи сюда старика, — велит эфе.

Нукер выводит старика.

— Что с тобой? Какое у тебя горе?

— И не спрашивай!

— Да объясни же толком, что случилось.

Но старик только бормочет:

— И не спрашивай!

Мехмед-эфе теряет терпение:

— Да объясни же ты наконец, что случилось.

— И не спрашивай! И не спрашивай!

Чакырджалы подходит ближе, дружески похлопывает старика по спине.

— Может быть, ты недоволен нашим приходом? Хочешь нас спровадить? Так ли принимают гостей?

Эти слова задевают старика за живое.

— Лучше не спрашивай, эфе. За два часа до твоего прихода к нам в дом ворвался этот нечестивец Чакырджалы. Обобрал нас до нитки, увел стадо. Это бы еще полбеды. В конце концов, на то он и разбойник, чтобы грабить. Но зачем же покушаться на нашу честь? Виданное ли это дело? Этот проклятый черноверец, этот бесчестный Чакырджалы-эфе, увел мою дочь. Хочет ею потешиться. Разве это не против разбойничьих обычаев? Но что я мог поделать — ведь сам Чакырджалы…

Из глаз Чакырджалы сыплются молнии.

— Как выглядел этот разбойник?

— Здоровенный детина. Просто великан. Чтоб он сдох, проклятый! Иншаллах, найдется и на него пуля!

— Он был один?

— Нет, с ним целая шайка.

— Куда они пошли?

Старик показывает.

Чакырджалы отходит в сторону. Солнце уже зашло, вечер.

— Хаджи Мустафа!

— Слушаюсь, мой эфе.