Уверен, что это выражение — «Аллаховы воины» — он придумал тут же, на месте. Ему самому оно очень понравилось. Он то и дело уснащал им свою речь.

— Аллаховы воины и по виду не похожи на других. Глаза у них не такие, как у всех… «Пошли», — сказал мне боксер-аби и повел меня в Долмабахче. Зашли мы с ним в одну забегаловку. «Ешь сколько влезет, — сказал боксер. — Денег у меня навалом». Ну и нажрался же я! Живот стал тугой как барабан. Вышли мы из этой забегаловки и присели на сквере. Боксер начал рассказывать о себе. Какой он великий и непобедимый. Долго рассказывал. Кино, да и только, аби… От моего уста, аби, я никуда не уйду. Такого хорошего человека, как он, я еще не видел. Все равно что родной отец. И боксер хороший человек, но с моим уста ему все же не сравниться… Мы поужинали и снова вернулись на сквер. Боксер все рассказывал о себе. Жаловался, что с ним поступают несправедливо. Зажимают, не дают ходу. Судьи против него. И еще он говорил, что все равно побьет всех своих противников. Он покажет этой федерации бокса, каков он на деле. Все только глаза выпучат…

— Ну что ты повторяешь эту чепуху? — перебил его уста. — Куда ему стать чемпионом мира, этому твоему боксеру. Иди лучше работай, Кайя.

Кайя посмотрел на него с какой-то странной робостью и тревогой, словно прося о снисхождении.

— Он просто замечательный боксер, баба́,— вымолвил он. — Я сам видел его на ринге. В Сиркеджи он так разделал своего противника, что тот слова не мог сказать, только мычал как корова.

— Да брось ты! — пренебрежительно уронил уста. — Тоже мне чемпион мира выискался. Не повторяй ты эту брехню.

— Это не брехня, — обиженно проговорил Кайя. — Всю ночь я слушал рассказ боксера-аби. Мы с ним подружились. Четыре дня вместе бродили. «Поехали в Менекше, — предложил я ему. — Ловить рыбу». Он согласился. Но дул сильный лодос[55], и волны были высотой с минарет. Ей-ей, не вру. В такую погоду никто не выходит в море. Два дня мы тут проторчали. Потом я увидел уста возле «Семейного казино». Я с первого взгляда понял, что если он и не нашенский, то почти нашенский.

— Что за ерунда! — пожал плечами уста. — Я же не бродяга, как вы.

— Я подошел и спросил: «Где тут булочная?» А уста покосился на меня и сказал: «Булочная вон там, на углу. А деньги-то у тебя есть?»

— Я вижу, этот дылда боксер валяется на земле. Как неживой, еле дышит, — пояснил уста.

— Еще бы, — продолжал Кайя. — Мы два дня ничего не ели. Маковой росинки во рту не было. А этот боксер — благородного происхождения, из беев. Хлеб с мусорной свалки он не изволит есть. В нашем деле всякое бывает. Иной раз как только ни изворачиваешься, чтобы с голоду не умереть. А боксер-аби человек непривычный. Воровского ремесла не знает. Может быть, и знает, но только крупное мошенничество. А какую-нибудь мелочь стибрить — ниже его достоинства. В одну, в другую булочную мы зашли, но он ни куска хлеба не взял. И на меня еще давил своим авторитетом, — (так он и сказал: «авторитетом»), — не смей-де воровать. Не позволил даже тот хлеб съесть, который я нашел на помойке. Тоже мне паша благородный. С такой брезгливостью не станешь чемпионом мира. А вот моя сестра говорит: «Два дня голодания убавляют жизнь на два года». Сестра очень любит меня, аби, просто обожает. Тоскует по мне. И она меня любит, и уста. Уста любит меня больше родного сына.

— Я и правда очень люблю этого сорванца, — обнажив в улыбке золотые зубы, признался уста.

— Поэтому я и останусь у него. Человек живет там, где ему хорошо. Бросать такого человека, как баба, просто грешно. Да и глупо.

— Что же было потом? — спросил я.

— Потом баба позвал нас в свое казино. Поставил перед нами огромную кастрюлю с едой и два здоровенных хлеба.

— Я только вышел и вошел, — вставил уста. — Смотрю, полкастрюли уже уговорили.

— Я старался удержать боксера-аби, — продолжал Кайя. — Аман, говорю, боксер-аби, ешь понемногу, а то тебе худо будет. А он ничего не слушает, знай себе наворачивает. Так и подмели все подчистую.

— В жизни не видел таких голодных людей, — сказал уста. — До старости уже дожил, а не видел.

— А потом что?

— Мы оба улеглись. Прямо на цементном полу. Проснулся я рано. Еще до рассвета. Так уж у нас, блатных, заведено. Проспишь — беды не миновать. А уж сколько в моей жизни бед было — вы только послушайте! Что вы сделаете с моим рассказом?

— Ничего.

— А я-то думал…

— Ты думал, что он сложит дестан о твоей жизни? — усмехнулся уста. — Обо всех твоих кражах и проделках?

— А почему бы и нет? — огрызнулся мальчик. — Я жертва общества.

— Скажите пожалуйста, — сощурился уста. — Да еще какая благородная жертва!

— При чем тут благородная или неблагородная, — оскорбился Кайя. — Просто жертва.

— Уста шутит, — сказал я, — не обращай внимания.

— Я знаю, что шутит. Только я не люблю, когда он смеется надо мной.

— Конечно, шучу, — подтвердил уста. — Разве можно смеяться над бродягами?

— Шутка шутке рознь. Над человеком, который упал, нельзя смеяться, надо постараться его понять.

— Сколько тебе лет, Кайя?

— Четырнадцать.

— И сколько лет ты занимаешься этим делом?

— Всю жизнь. С тех пор, как себя помню.

— Продолжай свой рассказ.

— Стало быть, проснулся я. Смотрю, а боксера-аби нет рядом. Убежал.

— Почему же убежал? Ты его, видно, донял своими шуточками?

— Не знаю, убежал, да и все.

— А сколько месяцев ты живешь здесь?

Вместо него ответил уста:

— Полтора месяца. Горе на мою голову.

— Да уж, придется это горе терпеть. До самого конца.

— Ничего, стерплю. Сил хватит.

Видимо, появился посетитель, потому что уста быстро направился к стойке.

— Так ты доволен своей жизнью, Кайя?

— Доволен. Еды — ешь не хочу. Вчера четыре кило рыбы поймал. Два кило пожарили, два я отнес на рынок, продал, деньги — отцу. Ему ведь нелегко приходится, аби. Посетителей очень мало. За полтора месяца я заработал всего сто пятьдесят лир. И те отцу отдал. Замечательный он человек. Все, что у него есть, со мной делит. Никуда я от него не уйду. Сестра вот по мне тоскует, но к ней я не пойду. Умру, а не пойду. Она у меня старшая медсестра в Измите. Скоро поступит в медицинский институт, станет доктором. Есть еще и брат. Как-то я провел у него целый день, а он даже не предложил мне поесть. Сам я не попросил, будь он проклят, этот скупердяй! Лучше украду, на десять лет сяду, но у него не попрошу. Мало того, что есть не дал, да еще и побил. И еще одна моя сестра живет в Измите. Эта вреднее микроба. Я к ней не пойду, пока не разбогатею. А вот когда разбогатею, куплю себе шикарный костюмчик, автомобиль. Подъеду к ней, распахну дверцу: «Садись, пожалуйста!» Утру ей нос… — Обрадованный, что нашел себе внимательного слушателя, он уже не говорил, а мурлыкал: — Во Фракии я сторожил баштан. А хозяин возьми да и продай все арбузы оптом в Стамбул. Сторожить стало нечего. Оптовик не заплатил мне ни куруша. Я было потребовал свое, так он пинок под зад дал. «Правдоискатель какой!» — говорит. До чего же огромные усищи у него! Что твои лисьи хвосты! Ну ничего, подрасту, я ему эти усищи повыдергаю. У этого оптовика своя лавка на Газиосманпаша… Вы спрашивали про моего отца и мать?..

— Да нет, — недоуменно выцедил я.

— Все спрашивают. Отец умер еще до моего рождения. Мать завела себе хахаля, а меня отдала бабушке. А после смерти бабушки я попал в сиротский приют в Болу. Учился. Однажды получил плохую отметку. Мы с товарищем прокрались в кабинет директора, нашли классный журнал и поправили эту отметку. Так и перешел в следующий класс.

Некоторое время, кусая губы, он размышлял, что бы ему еще добавить, а может, и выдумать, потом заговорил снова:

— Я уже рассказывал вам про своего брата и сестер. Теперь расскажу о том, как я занялся этим делом. Занесло меня в Измир. А там как раз ярмарка. На нее все турецкие карманники собираются. Верховодит у них Пире Мехмед, он среди них вроде шаха. Диярбакырцы про него чудеса рассказывают. С этого и началось. Вы знаете Сами?