Даже жестокое сердце Али-бея смягчилось. Долгим пытливым взглядом впился он в лица своих людей, словно впервые их увидел. Пальцы застыли на спусковых крючках, а на лицах боль неодолимая.

Али-бей не спеша вытащил из кармана табакерку, скрутил цигарку, потом, все так же неторопливо, извлек из-за кушака кремень и огниво, высек огонь. Он глубоко затянулся и вдруг поднялся во весь рост. Песня уже затихала, вот-вот оборвется. Караджа Али опустился на камень.

— Нет, вы только послушайте этого паршивца! Поет! Соловьем заливается. Ну и пусть. Недолго ему осталось распевать! Рано или поздно мы до него доберемся. Если оставить его в живых, он хуже своего отца будет.

— Это точно, хуже своего отца будет, — подхватил один из сподручников Караджи, немолодой уже человек с длинной острой бородой. — Нельзя его упускать!

Остальные промолчали.

А песня вдруг опять набрала силу.

— Тихо! Он уже рядом. — Караджа опять опустился на землю, положил ружье в выемку в скале. — Все готовы?

— Готовы, готовы.

Загрохотали падающие с обрыва камни.

— Цельтесь в самое сердце! — приказал Али-бей. Он выглянул из укрытия. — Все еще не видать. Чьи же это шаги слышны?

— Его шаги, — ответили ему. — Здесь только он да мы, больше никого нет.

— Никого? — с сомнением покачал головой Караджа. — Никого, говорите? Ипшироглу, скажи, он никуда от нас не уйдет? Не улизнет?

— Если только назад повернет… Но вряд ли он это сделает. Голос все ближе. Сейчас, верно, расселину обходит. Скоро покажется.

Песня оборвалась. Юноша остановился. Положил руки на пояс и устремил взгляд на речку. В этом горном краю все речки цвета изумрудной листвы. «У воды была своя мечта, и эта мечта сбылась», — подумал Халиль. По обоим берегам реки земля стала голубой. На этой голубой земле росли сосны. А верхняя часть долины окрасилась в зеленый и лиловый цвета.

Опять полилась песня. Халиль двинулся дальше. А зеленый цвет реки стал еще гуще.

Он смешал все песни, какие знал, в одну-единственную.

— Я вижу его голову, — тихо произнес Али-бей. — Как только приблизится на расстояние выстрела, открывайте огонь. Цельтесь прямо в сердце. Вот он, видите? Как только обойдет то кривое дерево…

Дерево, на которое указал Караджа Али, было совсем старым. Его искривленный ствол напоминал тело гигантской змеи. Росло оно как раз посреди горной тропы.

— Как только обойдет дерево…

Халилю оставалось сделать не больше десятка шагов. Его поступь была легка и беззаботна — так ходят влюбленные певцы. Едва он обогнет дерево, в его сердце вопьются сразу несколько пуль. Он даже и ахнуть не успеет.

И вот как раз в тот миг, когда он поравнялся с деревом, его чуткое ухо вдруг уловило шум. К ногам упал камень. Халиль вскинул голову и обомлел: прямо над ним, на вершине большого утеса, стоял круторогий олень.

Юноша сделал шаг-другой в сторону оленя, потом стал карабкаться по склону бесшумно и стремительно, как будто сам превратился в оленя. Он не спускал глаз с лесного красавца. А тот стоял по-прежнему недвижимо, подпуская охотника все ближе и ближе. Это было совсем необычно. Еще немного, и Халиль приблизится к нему вплотную.

Изумленный Караджа Али вскочил на ноги.

— Что такое? Неужели увидел нас?

Среди спутников Али-бея был некий Мустан-чавуш. Человек бывалый, многое испытавший на своем веку. Торосские горы он знал как свои пять пальцев, хотя родом был не из этих мест. За ним числилось много темных дел, и в конце концов он примкнул к Карадже. Никто доподлинно не знал его прошлого.

— Слушай, ага, — сказал этот человек, — здесь что-то нечисто. Парень, можно сказать, уже сидел у нас на мушке — и вдруг ускользнул. Всего шаг отделял его от верной гибели, всего один шаг. Ох, ага, неспроста это. Не иначе как судьба против нас.

— Ты что, спятил? — вспылил Караджа. — Что здесь может быть нечисто? Если б этот болван не уверил меня, будто других дорог нет, я бы устроил засаду в ином месте. Проклятье!

— Не сердись, ага, — ответил Дурмуш. — В этих местах и впрямь нет иного пути. Кто мог знать, что он свернет с тропы?

— Вставайте! — распорядился Караджа. — Мы пойдем за ним следом.

Он опять достал из кармана табакерку и стал скручивать цигарку, с трудом усмиряя дрожь в руках.

— Идемте! Сегодня либо он меня жизни лишит, либо я его. Даже если забредет в ад, я его и там отыщу. Кто не желает идти со мной, может убираться. Пусть трусы прячутся за юбки своих баб, ищут защиты в их объятьях. Тот же, кто предан мне, — за мной!

И пошел. Даже не посмотрел, следуют ли за ним сподручники, не оказалось ли среди них малодушных. Он дошел до кривого дерева и стал взбираться вверх по склону. Его люди угрюмо плелись следом.

Склон был усеян острыми кремневыми обломками. Халиля не было видно, но они знали наверняка, что он где-то недалеко, по ту сторону скалы. Вскоре руки и ноги у всех покрылись ссадинами и царапинами. Но, упрямо сжав зубы, они продолжали преследование. Караджа Али — впереди, остальные вытянулись за ним цепочкой.

На вершине Караджа остановился, рядом с ним встал Мустан-чавуш. Лицо у него было чернее тучи. Остальные тоже были не в духе. Они с трудом переводили дыхание. Подождав, пока все отдышатся, Караджа Али сказал:

— Отдохнули — и хватит. Пошли.

А тем временем Халиль успел приблизиться к оленю, вскинул ружье и прицелился. В тот самый миг, когда он готов был нажать на спусковой крючок, олень метнулся вниз. Будто стрела вспорола воздух. Был — и не стало. Халиль оторопел.

— Ну и ну! — молвил он. — Такого я еще не видывал. Диковинный олень!

Он кинулся вслед за оленем. Странно — тот уже стоял на вершине соседней скалы. Стоял и недвижным взглядом смотрел на молодого охотника.

И опять Халиль бросился бежать: вниз — вверх, вверх — вниз. Он знал эти скалы не хуже оленя. Ни разу не оступился, не отклонился в сторону. Рядом со скалой, где стоял олень, был небольшой уступ. Халиль решил добраться до него и уж оттуда — стрелять, ибо с этого уступа олень был виден как на ладони, а его, Халиля, невозможно было углядеть.

Он ловко вскарабкался на уступ, прицелился. И опять все повторилось сначала: в самый последний миг олень бросился бежать и пропал из глаз.

Среди птиц есть такая шустрая — козодоем зовется. С виду вроде скворца, но повадка у нее особая: присядет, бывает, на куст и заманивает человека — бери, мол, меня, голыми руками. Человек шаг-другой сделает, уже руку протянет, чтоб ухватить, да не тут-то было! Козодой вспорхнет и как ни в чем не бывало перелетит на соседний куст, шагах в десяти. И опять крадется к ней человек, тянет руку за легкой добычей, а птичка порх — и улетела. Занятная птаха!

Олень вел себя очень похоже. Он уводил Халиля за собой все дальше в горы. С одной скалы на другую, с одного утеса на другой, из одного перелеска в другой. Казалось, он затеял игру с охотником.

Вот и солнце село, тьма легла на землю. Халиль решил заночевать в пещере. Ему чудилось, будто его занесло на самый край света, будто он навечно отрезан от родного дома и всех людей.

Если олень казался Халилю козодоем, то он сам в свой черед казался козодоем Карадже Али. Упорхнул, можно сказать, прямо из его рук и бесследно пропал среди скал.

Половинкой золотой монеты выкатился на небосводе месяц. Звезды, такие тусклые и мелкие над долиной, повисли лучистыми гроздьями над вершинами гор.

— Это все твоя вина, — буркнул Караджа Али Дурмушу. — Хоть из-под земли, а достань мне его.

Дурмуш-ага задумчиво почесал бороду.

— Ага, я валюсь от усталости. Руки-ноги в кровь ободрал. Как я его найду? Кто знает, в которой пещере он притаился?

Караджа Али вспылил:

— Воистину правы те, что говорят: не бери поводырем ворона — к смердятине приведет.

— Послушайте меня! Неспроста все это, — вмешался в разговор Мустан-чавуш. — Всего один шаг отделял его от смерти, а он этого шага не сделал. Мое слово таково: нет и не может нам быть удачи в этом деле. Много чего повидал я на своем веку, но такого еще встречать не доводилось. Давайте лучше уйдем отсюда подобру-поздорову.