Ручьев не случайно привел блоковские стихи. Потому что и сама его жизнь, и его стихи — вечный бой. Бой со злом, бой за доброе и светлое в нашей жизни. И то, что он был очень требовательным к молодым поэтам, вполне естественно. Это оттого, что он, как ни к кому, был требователен к самому себе.

Весной 1969 года в Москве состоялось V Всесоюзное совещание молодых писателей. Обком комсомола и Челябинская писательская организация направили на него Николая Годину, Александра Куницына, Геннадия Суздалева. Я тоже поехал с ними, чтобы рассказать об их участии в молодежной программе «Уральский меридиан». Н. Година занимался в семинаре известного поэта Евгения Долматовского, А. Куницын — у Виктора Бокова, а Г. Суздалев — у Бориса Ручьева. Открывая семинар, Е. Долматовский с улыбкой заметил:

— Каждый поэт рождается дважды: тогда, когда он появляется на свет, и… на Всесоюзном совещании молодых писателей.

Мне довелось побывать во всех трех семинарах, обсуждали на них творчество наших земляков, и повсюду разговор шел требовательный и взыскательный. Особенно строго подошли к первой книжке стихов Г. Суздалева «Песня деревянных журавлей», изданной в Челябинске. В перерыве к Геннадию подошел Борис Александрович и откровенно признался ему:

— Я не мог поддержать тебя, как Миша Львов, потому что не имел морального права, ведь ты посвятил мне стихотворение в своей книжке. Получилось бы смешно: «Кукушка хвалит петуха…» Но ничего, Гена, разговор этот для тебя полезный, учти: за битого двух небитых дают…

И дружелюбно похлопал его по плечу.

В итоговых документах Всесоюзного совещания имя Г. Суздалева было отмечено среди имен одаренных, перспективных молодых поэтов. Это сделали по предложению Бориса Ручьева. И он не ошибся: ныне творчество Геннадия Суздалева хорошо известно уральцам.

Во время работы пятого совещания произошел такой случай. Московская областная газета «Ленинское знамя» опубликовала полемическую статью поэта Ивана Лысцова. В ней критиковались стихи некоторых московских поэтов, включенные в только что вышедший сборник «День поэзии». Последние, видимо, обидевшись, написали ответную реплику в «Литературную газету», в которой обвиняли И. Лысцова в субъективизме и предвзятости. Для того, чтоб их письмо опубликовали, они решили заручиться поддержкой известных поэтов. Обратились и к Борису Ручьеву. Не вникнув в суть дела, тот подписал письмо. В следующем номере «Литературка» напечатала его. Наутро к Борису Александровичу приехал наш земляк поэт Валентин Сорокин, в ту пору работавший в редакции журнала «Молодая гвардия». Он принес статью И. Лысцова и попросил Бориса Александровича прочесть ее.

— Вы имеете что-нибудь против? — спросил Валентин.

— Нет, Валя. По-моему, Лысцов прав, — честно признался Ручьев.

— Так почему же поставили свою подпись под тем письмом?

— Меня, Валя, ввели в заблуждение, — ответил Ручьев.

— Вас не в заблуждение ввели, а нагло обманули, — уточнил Сорокин.

Помню, гневу Бориса Александровича не было предела.

— Литературные дельцы! — возмущался он. — Ну что ж, я напортачил, мне и исправлять свою ошибку.

Не боясь пересудов и насмешек в литературных кругах, он написал письмо в «Литературную газету», в котором откровенно рассказал все, как было. Вскоре его письмо опубликовали. Чтобы поступить так, надо не только ценить свое честное имя, но и иметь большое гражданское мужество.

В канун 1968 года за книги стихов «Красное солнышко», «Проводы Валентины» и поэму «Любава» Б. А. Ручьев удостоен Государственной премии РСФСР им. М. Горького. Он был награжден двумя орденами Трудового Красного Знамени, а позднее и орденом Октябрьской Революции. В Магнитогорске, который он строил, в котором жил и работал в последнее время, стал почетным гражданином. Его часто приглашали на торжественные собрания и заседания, хотя он не любил этого. Но еще больше Борис Александрович не любил давать интервью. Как-то во время областной комсомольской конференции я подошел к нему с магнитофоном и попросил сказать несколько слов для «Уральского меридиана».

— Не надо этого делать, — сказал он доброжелательно, чтоб не обидеть меня. — В такой обстановке все равно ничего путевого не скажу.

Спустя несколько лет я оказался в Магнитогорске и позвонил Борису Александровичу. Как мне показалось, он обрадовался моему звонку, пригласил в гости. У него дома я вновь завел разговор о том, что неплохо бы записать его для радио, но он лишь отмахнулся:

— Опять дела. Ты посиди просто так. Давай попьем чайку, поговорим.

В ту пору Борис Александрович серьезно болел, только что пришел в себя после инсульта. Видимо, ему очень хотелось поговорить с кем-нибудь по душам. Мы просидели часа три, но до записи так дело и не дошло.

Наступил 1973 год. Приближалась памятная дата в жизни Б. А. Ручьева — 15 июня ему исполнялось 60 лет. Я только что перешел на работу в студию телевидения. Руководство поручило нашей редакции литературы и искусства снять киноочерк о Ручьеве. Мы, создатели этой ленты, знали, что убедить Бориса Александровича сниматься в телефильме дело не просто трудное, но и почти безнадежное. Обратились за помощью в обком комсомола. Первый секретарь при нас позвонил Ручьеву:

— Этот фильм очень нужен молодежи нашего края. Расскажите, Борис Александрович, нынешним ребятам и девчатам, как ваше поколение создавало легендарную Магнитку, — просил он.

Ручьев вынужден был согласиться.

Мы приехали в Магнитогорск в середине мая. Мы — это кинорежиссер Рафаил Эйленкриг, кинооператор Анатолий Николаенко, звукорежиссер Геннадий Бабаев и я, автор сценария. Дни стояли погожие. Город зазеленел молодой клейкой листвой. Работать одно удовольствие, но наше настроение омрачало то обстоятельство, что Борис Александрович был очень болен. Его жена Любовь Николаевна предупредила, что врачи запретили ему читать, писать, встречаться с людьми — ему нельзя было волноваться. А мы хотели снять поэта в комсомольском горкоме, на встрече с литературной молодежью, с металлургами комбината. Посоветовались с Борисом Александровичем.

— Снимайте, где надо и сколько надо, — решительно сказал Ручьев. — Работать так работать, на совесть!

— А врачи?

— Что они понимают в моей болезни? — ответил поэт. — Как я без людей? Для чего мне тогда вообще жить?

На следующий день мы уже снимали в горкоме ВЛКСМ, в том самом, о котором наш герой еще в тридцатых годах писал:

Эти стихи Борис Александрович прочел в горкоме уже в мае семьдесят третьего, перед юношами и девушками, которым только что вручил комсомольские билеты. Был он чрезвычайно взволнован, празднично приподнят, взбудоражен. Таким же был и на металлургическом комбинате, во время встречи с рабочими и молодыми литераторами. Своим друзьям по «горячему цеху поэзии» он прочел главу из поэмы «Канун».

Все время съемок поэт был занят до предела. Мы видели его чуть-чуть уставшим, но зато довольным и, я бы сказал, счастливым. Ведь он снова работал!

В эти же дни произошел один любопытный эпизод. Горком комсомола аккуратно выделял нам машину, но в последний день съемок на ней уехали комсомольские вожаки на пленум обкома ВЛКСМ в Челябинск. Звоним в горком партии, горисполком — свободного транспорта нет. Тогда обратились к директору ММК А. Д. Филатову. Рассказали ему, в каком положении оказалась наша съемочная группа.

— Хорошо, поможем, — сказал Андрей Дмитриевич. — Через пятнадцать минут свяжитесь с нашим диспетчером.

Звоним через четверть часа — машины нет, через полчаса — тот же результат. А между тем, съемки не закончены, вечером же надо возвращаться в Челябинск. Все летело кувырком. Снова звоним к Филатову, и он, не кладя трубку, вызвал по селектору своего диспетчера.