— Срочно выделите любую машину, хоть мою! — отчитал Андрей Дмитриевич диспетчера. — Иначе как же мы будем выглядеть перед Борисом Александровичем?..

Да, Ручьева в Магнитке уважали и любили — от директора крупнейшего в мире комбината и до рабочего.

— Бориса Александровича мы считаем своим, — говорил нам во время съемок на десятой домне Леонид Макарычев. — Его поэзия близка и понятна всем уральцам, но особенно нам, рабочим Магнитки. Здесь, у огня, мы испытываем те же чувства и страсти, которые волновали и продолжают волновать Бориса Ручьева…

Закончили съемки у памятника Первой палатке. На бетонных плитах монумента начертаны строки Ручьева из его знаменитой «Песни о брезентовой палатке». И рядом — цветы, всегда живые. И весной, и летом, и поздней осенью.

Во время наших съемок к памятнику подошел пионерский отряд. Мальчишки и девчонки в белых сорочках и красных галстуках. Будущее Магнитки!

Перед отъездом в Челябинск мы снова собрались в ручьевской квартире. Пили крепко заваренный чай. Борис Александрович был оживлен и в то же время немного грустен: чувствовалось, ему жаль расставаться с нами. Почти за неделю совместной работы привык к нам и был предельно откровенен.

— Вот вы, ребята, сняли обо мне телефильм. Наверное, дело нужное. Но почему вы снимали только о Магнитке и — ни словом не обмолвились о том, что немало лет я безвинно отбывал на Колыме? — неожиданно спросил нас Борис Александрович.

Стало не по себе. Пытались объяснить, что, мол, сейчас (напомню читателю, это происходило в семидесятых годах) как-то не принято говорить о том мрачном времени в истории страны.

— Но ведь это же было! Из песни слов не выкинешь, — горячился поэт.

В тот памятный вечер Борис Александрович рассказал нам такую историю. В середине пятидесятых его освободили из заключения. Была зима. Непогодилось. Пассажирские самолеты не летали. На местном аэродроме приземлился случайный «почтовик». Ручьев — к летчикам, попросил захватить его на Большую землю. Они, видавшие виды, поосторожничали: мало ли кто этот бывший зэк? Отказали. Тогда Ручьев принялся усиленно доказывать пилотам, что он — поэт. Летчики рассмеялись:

— Видели мы таких поэтов! А коли так, прочитай стихи.

И Ручьев стал читать им «По слухам, поднимаясь из берлоги…» Пилоты переглянулись:

— А не врешь, что ты написал?

— Да вы что, ребята?

— За что сидел-то, если не секрет?

— А ни за что!..

Больше они ни о чем не расспрашивали.

Мы уговорили Бориса Александровича прочитать это стихотворение, а звукорежиссер Геннадий Бабаев записал его на магнитофонную ленту. В этот вечер он записал и многие другие стихи — о суровых испытаниях: на Севере и родной соловьиной Магнитке. Вернувшись в Челябинск, Геннадий передал свои записи в фонотеку областного радио. Сейчас они стали ее золотым фондом.

Мы подготовили киноленту и радиопередачу, посвященные жизни и творчеству Бориса Александровича. Премьера телеочерка «Встреча с Борисом Ручьевым» состоялась в Магнитогорске, в правобережном Дворце культуры металлургов, на юбилейном вечере поэта. На следующий день (как раз писателю исполнялось 60 лет) его демонстрировали по Челябинскому телевидению. А некоторое время спустя, в день открытия XVII съезда Ленинского комсомола, его показало и Центральное телевидение. Но это будет позднее, а 15 июня 1973 года, перед демонстрацией киноленты по местному телевидению, с теплыми словами о юбиляре выступили Юрий Александрович, бывший в то время первым секретарем обкома комсомола, и прозаик Александр Шмаков, руководивший областной писательской организацией.

Вместе с уральскими поэтами Марком Гроссманом, Вячеславом Богдановым, прилетевшим из Москвы Валентином Сорокиным, завотделом прозы и членом редколлегии журнала «Урал» Валентиной Артюшиной, главным редактором Южно-Уральского книжного издательства Оксаной Булгаковой и литературным критиком Лидией Гальцевой мы, участники съемочной группы, тоже пришли поздравить юбиляра. Круглая дата, награждение Б. А. Ручьева орденом Октябрьской Революции, друзья-писатели — все это внесло понятное волнение и поэтический беспорядок.

Все шло своим чередом: поэты читали по кругу стихи — свои и ручьевские, критики и журналисты спорили, какое место занимает творчество Бориса Александровича в современной поэзии. Неожиданно юбиляр прервал этот разговор:

— Вот вы наперебой хвалите мои стихи и поэмы. Я верю в вашу искренность. Но кто из вас осмелится опубликовать, скажем, вот эту главу, пока единственную, самой трудной для меня поэмы?

И он прошел к письменному столу, достал из заветной папки пожелтевшие листки, начал читать. Это была первая глава его поэмы «Полюс». Небольшая по объему, но яростная и суровая по содержанию. Как и «Стихи о далеких битвах», она посвящена трагическим в истории страны годам. Глава произвела потрясающее впечатление.

Возникла неловкая пауза. Все понимали: время для ее публикации еще не наступило.

С той поры минуло полтора десятилетия. В мае 1987 года Лидия Гальцева, которой Борис Александрович передал машинописную рукопись этой главы, полностью опубликовала ее в «Уральской нови» — специальном выпуске Челябинской писательской организации. Пришло другое время — время обновления всей нашей жизни, духовного прозрения народа.

Однако вернемся в тот памятный день — 15 июня 1973-го. Шумное застолье продолжалось, но когда на небольшом экране «Рекорда» появились первые кадры телефильма, угомонять никого не потребовалось — тишина воцарилась сама собой. Борис Александрович подсел ближе к телеэкрану и, как показалось, с любопытством смотрел на себя.

Но чем дольше шел показ киноленты, тем больше он волновался. Не досмотрев, встал и, прихрамывая, вышел на кухню. За ним вышел и Марк Гроссман, товарищ по юности в Магнитке. Мы почувствовали, что Борису Александровичу стало не до нас: сказался груз мрачных в его судьбе колымских лет. Видимо, в нем ожила боль пережитой трагедии.

И никто из нас не подозревал в тот солнечный июньский день, что мы в последний раз видим и слышим Ручьева.

Его кончина острой, незаживающей болью отозвалась в сердцах уральцев. Вскоре в Магнитку приехала киносъемочная группа Пермской студии телевидения. Она сняла телефильм «Песня о брезентовой палатке», посвященный памяти Бориса Александровича. Мы смотрели его с волнением. Ведь совсем недавно в этих же комнатах небольшой, скромно обставленной квартиры ходил он, ее гостеприимный хозяин, а теперь его нет. И дом как-то сразу осиротел. Лишь книги, написанные им, пишущая машинка, на которой он печатал свои стихи, да подарки друзей хранят тепло его рабочих натруженных рук и большой щедрой души.

Снимая фильм, пермские тележурналисты встретились с Л. К. Татьяничевой. На экране она делится печалью и скорбью по поводу преждевременного ухода из жизни ее большого друга. Всего несколько минут говорит поэтесса, но как взволнованно!

В декабре 1975 года в концертном зале Челябинского музыкального училища проходил юбилейный творческий вечер Людмилы Татьяничевой. Она рассказала о своей недавней поездке в Магнитку, о посещении музея-квартиры Б. А. Ручьева и прочла только что написанные по горячим впечатлениям стихи:

Людмила Константиновна читала тихо и задумчиво, словно перенесясь в уютную квартиру Бориса Ручьева, где еще раз прикоснулась к памяти незабываемого друга.

А вскоре наша съемочная группа вновь оказалась в Магнитке, на этот раз на улице Ручьева, в его музее-квартире. Мы готовили киноочерк об одном из близких учеников Бориса Александровича — Валентине Сорокине. Помню, перед этим снимали Валентина на ЧМК, где он «десять лучших молодых весен» работал крановщиком в первом мартене, на вечере поэзии во Дворце челябинских металлургов, в кругу друзей в его родном литобъединении… Но, пожалуй, самые трогательные кадры удались в квартире Б. А. Ручьева. Здесь, в музейной тишине, снова встретились двое: мастер (к сожалению, только на портрете) и его ученик, идущий той же тернистой поэтической дорогой. Валентин заметно волновался. Наконец, справившись с чувствами, включил магнитофон и стал внимательно вслушиваться в каждое слово учителя. Ручьев читал свои стихи — те самые, которые мы записали на пленку. В. Сорокин нажал фиксатор выключателя, горестно вздохнул (теперь осталось только слушать его голос) и начал рассказывать о строгих уроках доброты, преподнесенных ему, начинавшему поэту, взыскательным мастером. Валентин говорил о том, что в свое время воспринял их как назидательный упрек молодым, смелым и дерзким, и что только сейчас во всей глубине и силе сознает их истинную мудрость.