Внизу на шоссе девочки встречают женщину, которая ищет Оку. Он и в самом деле из рабочих бараков; удрал, пока его мама ходила по делу, а теперь женщины и дети повсюду ищут его…

У девочек нет даже денег, чтобы поехать домой на трамвае. Они плетутся пешком по всей аллее Драмменсвейен, — а улица кажется такой длинной, светлой и пыльной в ясных сумерках весеннего вечера. Из садов доносится запах прошлогодней листвы и земли, гуляют люди в светлой одежде, и никто не обращает внимания на двух девочек, которые куда-то плетутся, склонив головы, усталые и молчаливые. У одной болтаются за спиной две темных косички, у другой — взъерошенная льняная копна волос.

Они говорят друг другу только — «Боже мой, как поздно» или «Боже, как они там дома разозлятся…» У ворот Сив они коротко прощаются друг с другом. И больше уже никогда не встречаются.

А в другой раз Андрес рассказывал:

В былые дни жил на Оммюнстранне человек, и звали его Севал Странн. Род Страннов осел там издавна. Был Севал по всем статьям крепкий мужик. В молодые годы служил он у пристава в писарях, потому что шибко читать да писать умел. Это у них в роду повелось. А на королевской службе он и вовсе преуспел. Да и у себя в селе отличился — в ленсманы вышел. Люди говорили, что покладистее его и человека не было, да только становился он строптив, как сиверко, когда что-нибудь задумает.

Долго он ходил неженатый, и люди не понимали, с чего бы это. На лицо он не был пригож, это верно, однако Оммюнстранна была в ту пору усадьба дай боже, да и капиталу было у него в достатке. А бабы — те на него умильно поглядывали. Наконец женился-таки, и в самую пору женился, об этом речь впереди.

А хозяин Вике в ту пору был Ула Равалссон. Народ в Вике жил и тогда в достатке, и Ула Равалссон был в селе человек почтенный и для богатеев всегда желанный гость. Овдовел он и остался с двумя сыновьями и двумя дочерьми. Вот про них-то, про дочерей, и пойдет сказ.

Старшую, покрасивее, звали Вальборгой. Волос у ней был такой светлый и сама она такая статная, что говорили — и нрав у нее легкий да веселый. А меньшую звали Беритой. Тоже была девка пригожая и осанистая. И уж так сестры дружили, что врозь, друг без дружки, жить не могли. А Ула Равалссон говаривал, когда бывал в гостях:

— Парни у меня не бог весть какие, не по мне. Зато на дочек надеюсь. Еще подумаю, прежде чем их с рук сбуду. Одно худо, что они друг без дружки никуда — впору в один двор просватывать.

Когда Вальборге пошел двадцать первый год, отец отдал ее пастору в стряпки.

— Надо вперед глядеть, — сказал он. — Подучиться малость не мешает.

Вальборга должна была прослужить там год, а за ней, думалось отцу, и Берита там же послужит. От пасторского двора до Вики было далеко, но Вальборга являлась домой под вечер, как только минет неделя, и Берита не реже к ней хаживала. А время шло, и Вальборга стала ходить домой пореже. Берита живо смекнула, что для сестры не дорога домой длинна стала, а камень поперек дороги лег.

В то лето жил на пасторском дворе то ли пасторов, то ли пасторшин родственник. Был он человек образованный, но учился дальше и метил высоко. А Берита и боялась и радовалась. Видела она, что студент между ними затесался, видела, что сестра ласково с ним переглядывается. Она и спросила Вальборгу, как у них дело. А Вальборга только засмеялась, но, видно, от счастья.

— А ты вправду думаешь заполучить его? — спросила Берита.

— Быть того не может, но думаю, что все равно так оно и выйдет, — ответила Вальборга.

— Вот бы уж я запрыгала от радости, заплясала бы! Да боязно мне, как бы все это дымом не развеялось, — сказала Берита.

А Вальборга ответила:

— Уж будто нам на доброе и надеяться нельзя!

По осени студент уехал в город. И ничего удивительного в этом не было. Но однажды в зимний вечер воротилась Вальборга домой, уселась в углу и сидела как неприкаянная. Не сразу Берита с ней заговорила, выждала, покуда они остались в избе вдвоем. Тут она и спросила ласково-преласково:

— Ну как, бросила верить, сестрица?

Ничего не ответила Вальборга, а Берита чуть не плакала.

— Но я все-таки рада, — сказала она. — Рада, что быстрый конец пришел. Я ведь знала, что то, чего быть не может, редко сбывается. И не надо никогда этому верить. Да ведь можно же забыть про него, как про все другое забывается?

А Вальборга все так и сидела в углу. Берита спросила, не сможет ли сестра побыть несколько дней дома. Стала спрашивать про то да про се. Взяла сестру за голову. Лицо было холодное, как у покойницы. Потом Берита говорила, что никогда этого не забудет.

— Тут я все и узнала, и словно земля подо мной расступилась, — говаривала она после. — Все я про Вальборгу узнала, а до того ничего такого и не ведала. II дивно мне — будто я сама при том была. Слова не могла вымолвить.

— Ну, теперь ты про все знаешь, — сказала Вальборга. — Прогнали меня нынче с пасторского двора, а теперь и отец из дому выгонит. Да то мне все едино.

— Тебе, да не нам с тобой, — сказала Берита. — Теперь и я могу тем же ходом из села податься.

А Вальборга и говорит:

— Обругай меня лучше — легче станет.

— Да ты ли это говоришь? — закричала Берита. — И надо же, родная сестра — дрянь гулящая!

— Сама не знаешь, что мелешь, — сказала Вальборга. — Лучше бы не говорила так. Теперь я решилась рассказать батюшке, что со мной сталось, а потом пойду куда-нибудь и нынче же уйду ночевать в издольщичью избу.

Ничего не ответила Берита, рухнула на лавку и зарыдала. Она отбивалась от сестры, когда та перед уходом хотела погладить ее по голове.

Потом Берита рассказывала:

— Обозвала я ее дрянью гулящей, и она в тот час для меня и вправду такая была. Да и долго была. Тошно было мне ее видеть, думать про нее было тошно.

А о том, как принял все это Ула Равалссон, не сказывали. Вальборга отыскала его у лодочного сарая. Были они там наедине. Но он на другой день пошел к пастору. Вошел громадный и добродушный и спросил, когда быть свадьбе. А пастор выложил ему про другое, про что Ула Равалссон и слыхом не слыхал: срам, дескать, венчать ученого человека с деревенской девкой, образованного — с простолюдинкой.

— Ну, стало быть, и я нынче про это знаю! — сказал Ула. А под конец осерчал и пропесочил и пастора и всех образованных. Сказывают, что домой он шел плачучи.

А Вальборга пошла на один хутор близ Хоберга, в Брейстранну, потому как тамошняя баба работала прежде в Вике и полюбила Вальборгу. Осталась Вальборга у нее, там же и родила. Оно, правда, ребеночек-то недолго пожил. А дурная молва о Вальборге не утихала. И до того дошло, что явился к ней с хутора какой-то нищий полудурок и посватался.

Лишь на третий год пришел Ула Равалссон и уговорил ее воротиться домой.

— Можно теперь, ворочайся! — сказал он. — Так и тебе будет лучше и нам. Мало-помалу все это быльем порастет. Как короста на язве, как мох на камне, так и это зарастет. А будешь сидеть здесь на хуторе, все так и останется.

Вальборга воротилась домой. А Берита была уже замужем. Вышла она за мужика крепкого, за хозяйского сына в Бьерланне, звали его Халл. За все это время Берита почти никогда не поминала про Вальборгу, а теперь пришла в родной дом и разговорилась с ней.

— Давай-ка станем опять, как прежде, сестрами да подружками! — сказала Берита. — А то мне уж невмоготу стало.

— Да будет ли прок-то? — сказала Вальборга.

— Будет! Я ведь тебе простила, сестрица, — сказала Берита.

Засмеялась тут Вальборга и молвила:

— Хоть и говоришь — простила, а заноза-то все равно сидит. Ты на меня свысока глядишь, и поделом! Да не смирюсь я с этим. Слишком я тебя люблю.

Ничего больше не сказала Берита, но на прощанье заплакала. Не часто сестры с того дня виделись. Но друг о дружке не забывали.