Долгим показалось то время Вальборге, долгим, как непогожая ночь. Но мало-помалу все пошло в гору.

Пригожа была Вальборга, как и прежде, и прежние у нее были наряды и обхождение. В церковь она ходила смело — никого не совестилась, стала якшаться с молодежью, плясала и дурачилась, как в былые дни. Не посватался бы к ней больше никакой парень-издольщик, и держала она себя так уверенно, что мало кто к ней подступался. И выходило, что не оступилась она, а вроде как совсем наоборот.

Однажды на осенней ярмарке разговорились Севал Странн с Улой Равалссоном, и малость спустя Странн спросил, не знает ли Ула толковой девки — управляться у него в доме.

— Есть одна, — сказал Ула Равалссон, — да не знаю, пойдет ли в работницы и поглянется ли тебе. Может, ты людской молвы боишься.

Севал спросил, кто же она, и Ула сказал, что это его дочка Вальборга.

— Не сыскать тебе бабы с такой хваткой! — прибавил он. — А уж она будет блюсти себя, коли в такое болото залезла. Ежели есть от жизни наука, так науки этой отведала она вдоволь. Да ведь опять же ты, поди, людской молвы боишься.

Оба они уже подвыпили, а возле них был народ. Севал хватил ладонью по столу и сказал:

— Что мне пересуды! Люди брешут — ветер носит. Вот уж не думал, что меня народ за такого считает! Однако мне показалось, что ты себе на уме, коли о дочке так говоришь. По бабской-то части у меня помехи нету, да вот не думал я, что люди меня за такого считают.

Помрачнел тут Ула Равалссон. Глянул он на народ вокруг, на всех по очереди, но слова не молвил.

— Не серчай на меня, что сбрехнул я малость, Ула Равалссон! Дело ярмарочное! — сказал Севал. — А уж тебя-то подымать на смех я и не думал, потому как знаю — нелегко тебе приходится. Беру к себе девку, и толковать больше нечего.

Тут все и закричали, что так тому и быть, что от Севала Странна они того и ждали.

— Потому как я ведь не женюсь, — сказал Севал Странн.

— И то правда! — закричал народ.

— А жениться тебе — раз плюнуть, — сказал кто-то.

А тут и заходит Вальборга в эту самую ресторацию.

Слышала она, о чем они столковались, и усмехалась. Ее-то, дескать, забыли спросить.

— Ладно! Теперь я тебя и спрашиваю, — сказал Севал Странн.

— Так вы, стало быть, не знаете, кто я такая, — говорит Вальборга.

— Да уж знаю! — отвечает тот. — И не посовещусь из-за этого держать тебя в дому.

Обернулась она к отцу, смеется этак и спрашивает, не хотят ли ее из дому сбыть.

— Упаси меня боже, дитятко! — сказал Ула Равалссон. — Только думал я, что надо бы тебе еще раз в люди пойти. А потом, глядишь, и домой честь по чести воротишься.

Тут она и молвила Севалу:

— Не стану я в девки наниматься за батрацкие деньги.

А Севал Странн встал и ответил, что будет платить по всей совести. Гоже ли так ей будет? И сказала она, что гоже.

Так вот и попала Вальборга в Оммюнстранну и стала заправлять хозяйством ни мало, ни много — у самого Севала Странна, ленсмана. Угощала начальство, суд ли собирался или просто гости наезжали. И никогда не бывало в доме ленсмана такой щедрости, как теперь. Севалу Странну это в честь вменяли. И в шутку и взаправду говорили, что ленсмана словно подменили.

С год времени прошло. И поехал как-то ленсман к судье, и толковали с глазу на глаз. Об чем столковывались, никто не знает, а только, видать, столковались, потому что Вальборга вскоре уехала домой, и ленсман сам отвез ее. Долго он пробыл в Вике. А в воскресный день в церкви было оглашение о помолвке ленсмана Севала Странна с Вальборгой, дочерью Улы Викского. Сказывали, что хозяин Вики просил ленсмана семь раз отмерить, прежде чем один раз отрезать на такой манер, потому что ему, Уле, и не спилось, что его дочка залетит так высоко. А ленсман ответил, что он все обдумал и что поздно теперь на другое поворачивать. Да и не таков он мужик, чтобы девка еще раз в боду попала, нет!

— И не чаял я, когда нанимал ее в девки, что я еще молодой да дурной.

— Слава тебе господи! Есть еще люди на свете почище всяких там пасторят! — ответил Ула Равалссон.

И уж так его проняло, что он прослезился. А Вальборга получила свое по всей совести.

А потом люди говорили, что свадьбу они отгрохали дай господи и поженились что надо. Говорили еще, что у девки, видать, свой норов, ежели она зацепила такого стойкого мужика, как Севал Странн. То же самое говорила и сестра ее Берита. А потом судачили и позлее: либо она дала себя провести, либо его провела, потому что не слыхать было про детей в Оммюнстранне.

— Вот уж не чаяла такого от Вальборги! — сказала Берита.

А Вальборга всему тому только посмеивалась, но как услыхала про сестрины слова, так сразу же побледнела и губы скривила. Сказывали потом, что она сказала:

— Ничего путного не ожидала от меня Берита. Так ведь и я от нее вовсе ничего не ждала. Ну да притихнет, когда ей малость туго придется.

Так она, Вальборга-то, и сказала.

А ленсман ничего не слыхал и ничего не говорил.

Молодой был да такой довольный, что сиял от радости. В жене души не чаял. А по малом времени потребовал долг с Халла Бьерланна. Он, Халл Бьерланн-то, незадолго до того откупил хутор у братьев и сестер за немалую цену и влез в долги. А больше всех задолжал ленсману. И не думал он, что ленсман его со двора сгонит. Были они с ним шурья и жили в мире. И поехал он в Оммюнстранну, да пришлось ему сперва говорить с Вальборгой, а та прикинулась, будто знать ничего не знает. Съездил он еще раз, застал ленсманы и слезно молил его, но в ответ не было ему ни отказа, ни согласия. С тем и уехал. Тогда взялась за дело Берита и поехала туда. Поговорила с сестрою, но вскорости смекнула, что все это сестриных рук дело, как она того и боялась. Подбоченилась Вальборга и молвила:

— Почто ты попусту прибедняешься, Берита? Занеслась бы, как прежде, да сверху бы на меня и поглядывала.

Еще горше плакалась Берита, но Вальборга тут же прочь от нее, а с ленсманом и вовсе разговору не вышло. И уехала Берита ни с чем.

А в ту пору Ула Равалссон уже помер, и двор перешел к сыну. На других по многу шиллингов не пришлось, и Берите с Халлом проку от наследства было мало. Родственники и добрые люди помогли им обзавестись новым двором — купили они Гренсетвику. С год прошло, с два ли, а вышло, что опять их с ленсманом черт веревочкой связал. Выкупил ленсман долговую бумагу и прогнал их с хутора. На этот раз они за себя уж и не просили.

Но одна хуторянка сказала Вальборге, что если так и дальше пойдет, так все село станет за Бериту.

— За дрянь тебя считать будут! — сказала она, потому как баба была не из пужливых.

А Вальборга засмеялась и ответила, что она наперед знала.

— Коли вы не пужливые, так я и подавно нет, — сказала она и прибавила: — Горько любить того, кто тебя ненавидит. Тогда уж на многое пойдешь.

И пришлось Халлу с Беритой взять в кортому хуторок под Финнстадом. Не знали они, что хозяином-то и тут был ленсман. И до той поры не знали, покуда он не свел Финнстад и Оммюнстранну в один двор.

А Вальборга кому-то и скажи:

— Ничего мне так не хотелось, как чтобы Берита переехала сюда. Прямо-таки сам господь мне пособил. И буду я моим издольщикам справедливой хозяйкой. Не бог весть какие деньги с них возьму, бедствовать в Брекке не станут.

Бреккой тот самый хуторок звали.

Ребятишек у Бериты была куча, теснота в доме страшная, и они чуть не с голоду помирали. Не стала Берита просить у хозяев подмоги, охотнее у чужих одолжалась, а люди от всего сердца жалели ее и помогали, хотя время трудное и для самостоятельных хозяев и для всех. Прослышала о том Вальборга, но не смягчилась, а сказала:

— Знает, кому досаждает!

Случалось в те времена, что бедняки пробирались на хутор и крали еду. Один раз ночью обворовали клеть у самого ленсмана. И немало украли. Почти все мужики были на рыбалке. Думали-гадали, кто же это, и на того думали и на другого, но по всему видать было, что вор морем приплыл. Рассудили, что не рослый был, видно, мужик-то, потому как пролез с узенькой галерейки в клеть, а такое мог сделать разве что щуплый парнишка, да и то насилу. Странное было воровство.