«Они подумают и согласятся», — была его последняя мысль.

Этой зимой он не беспокоился о доме — не думал о том, существует ли дом и все ли там в порядке.

Дело было не только в том, что там жили люди — всю осень, а при хорошей погоде и до самого рождества. То, что там кто-то жил, доказывало реальность существования дома, было своего рода гарантией. Он пытался объяснить им это перед отъездом, но они его не поняли.

В эту зиму дом жил в его сознании, как нечто само собой разумеющееся. Было приятно думать, что где-то в уголке бухты приютился дом с красными стенами и голубыми занавесками, что солнце бросает золотые блики на воду, а на исходе зимы серо-серебряная завеса дождя висит между домом и маленькой пристанью; приятно сознавать, что и без него кто-то ходит по тропинке, черпает воду из колодца, что мостки у воды скрипят под чьими-то ногами. Это давало ему уверенность в том, что мир — это не только зима, обогащало его жизнь, согревало его в темные зимние дни.

Он отправился туда раньше обычного. Был дождливый весенний день, на море слегка штормило. Он взглянул на дом, только когда лодка уже вошла в бухту, и подумал: «Раньше я боялся этого момента, а теперь знаю, что дом стоит на своем месте». Ступив на берег, он сразу увидел, что все рамы выкрашены в молочно-голубой цвет. «Значит, они все-таки решили остаться, это она выбрала краску в тон занавесок», — подумал он с радостью. В этот сумрачный день дом не истекал кровью, он был весел и приветлив.

Когда он вошел в дом, то увидел на столе письмо. Он прочел: «От всего сердца благодарим за многолетнее гостеприимство и за то, что Вы не заявили о нас. Просим прощения за нашу дерзость, мы и сами теперь не поймем, как решились на это. Мы со старухой больше не вернемся. Видите ли, это была наша маленькая тайна».

Он несколько раз перечитывал записку в то лето. Показал ее гостям, которые приплыли к нему на лодке. Один из гостей сказал: «Ты отнял у них радость, разрешив им жить здесь». «Старые люди как дети, для них тайна — самое главное», — добавил другой. «Эти трогательные старички были всю свою жизнь порядочными людьми, и теперь им трудно вернуться сюда», — заметил третий.

Больше он никому не показывал письма. Он смотрел на молочно-голубые наличники и думал: «Они должны быть белыми, что за дурацкая затея выкрасить их в голубой цвет! Надо будет как-нибудь перекрасить».

Но вот наступила осень, а он так и не решился этим заняться, хотя купил краску и новую кисть. Боялся, что, закрасив голубое, сотрет все старое, словно его и не было, и тогда старики как бы заберут дом с собой. «Когда-нибудь летом, — думал он, — я не вернусь сюда; будет ли тогда существовать этот дом? Ведь лето придет и без нас. И весь мир, все на свете будет существовать без нас».

Жил-был мальчик по имени Свен. Толстый, жизнерадостный парнишка, и умер он девяти лет от роду.

Когда мама Карла Юхана узнала, что господь призвал Свена к себе на небо, она пошла в сад и нарвала большой букет красных и белых астр для матери Свена. Бог дал, бог и взял… Подумать только, это мог быть и ее Карл Юхан! Пути господни неисповедимы…

Ну, вдаваться в это не стоит, но, во всяком случае, будет красиво, если Карл Юхан сам отнесет матери Свена цветы и выразит свое искреннее сочувствие. Они так дружили, Карл Юхан и Свен! По-настоящему дружили.

Карл Юхан тем временем на улице мучил своего маленького братишку. Он показывал ему, как японцы пытают пленных. Братишка, к сожалению, не хотел понять, что пленный китаец переносит пытки с возвышенным спокойствием. Ни звука не слетает с его губ. Он страдает молча.

Когда мама постучала обручальным кольцом в оконное стекло, Карл Юхан мгновенно послушался. Может, мама услыхала рев китайца? Увы, стук мог означать одно из двух: или его куда-нибудь пошлют, или он получит нагоняй. Хорошо, что хоть не то и другое сразу…

И хорошо, что прекратились японские пытки.

Карлу Юхану не хотелось идти к матери Свена с цветами. Прямо отказаться он побоялся, но… Есть разные причины. Кстати, он еще не приготовил письменные уроки на завтра…

Но ведь Свен был его лучшим другом, так или нет?

Да, но…

И разве он не понимает, как тяжело маме Свена потерять сыночка?

Понимает.

Конечно, понимает.

А как он думает, что сказал бы Свен, если бы узнал, что, когда он умер, его лучший друг не захотел даже пойти к его маме с цветами?

Он не знает.

Ему хотелось спросить у мамы, а что действительно сказал бы Свен, но он не решился.

Он сдался.

Сдался и прекратил всякое сопротивление, сраженный доводами, из которых понял одно: если он не пойдет с цветами к матери покойного Свена, ему не поздоровится.

Букет был очень большой.

Самый большой букет, какой он видел в жизни — увы! Он осторожно нес его, держа в вытянутой руке, и так потел, что ладони у него позеленели — на них полиняла шелковая бумага. До земной обители Свена было совсем близко, и, чтобы немного протянуть время, он несколько раз обошел вокруг квартала. Ему было ужасно не по себе.

Хорошо бы, Свен был жив.

Все было бы гораздо проще.

Он отдал бы Свену цветы. А Свен отдал бы их своей маме с сердечным приветом от мамы Карла Юхана. А потом им обоим дали бы по пирожному, а Карла Юхана попросили бы передать большой привет маме. А после они со Свеном придумали бы что-нибудь интересное.

Но Свен умер.

Свен теперь покойник.

Хорошо бы самому умереть!

Его найдут мертвым у дверей, с букетом в руках, на пути к умершему другу. Их похоронят вместе, и все будут плакать.

Какая жалостная картина!

В обители горя на кухне сидела служанка Магла и горевала. Она истово горевала с самого утра, с половины восьмого. Господи, беда-то какая! И кто мог ждать…

Когда в дверь позвонили в тридцать третий раз за день, она чуть не чертыхнулась, хоть это и грех. В конце концов, всему есть предел.

Даже цветам и визитерам.

Звонил Карл Юхан.

В безмолвном оцепенении, с выражением тупого отчаяния на лице, он держал в вытянутой руке букет — тридцать третий за день. Он с мольбой смотрел на Маглу — все оказалось еще хуже, чем он думал. Слезы застилали ему глаза, но он почувствовал, как Магла сильными руками схватила его голову и прижала к животу. Что-то теплое закапало ему на затылок. Магла плакала.

Он очнулся в темной комнате со спущенными шторами; Магла с мрачным и зловещим пафосом произнесла; «Это Карл Юхан тоже пришел с цветами».

Тогда он понял, что все кончено.

Сейчас они придут.

Придут и заберут его.

В потных руках он держал букет красных и белых астр, а голос Маглы все звучал у него в ушах: «Это Карл Юхан тоже пришел с цветами, это Карл Юхан тоже пришел с цветами, это Карл Юхан…»

Когда его глаза привыкли к темноте, он увидел, что не один в комнате. Здесь же покойник. И еще какие-то темные фигуры с белыми пятнами лиц. Они качаются и бормочут…

Ждут его.

Ждут и бормочут.

Одна фигура поднялась и бросилась к нему, хрипло вскрикнув и издавая еще какие-то странные звуки, и тут он не выдержал. Он разразился ревом, не оставлявшим сомнений в глубине и искренности его горя, он запустил букетом в скорбящую мать, уткнулся лицом в ладони, упал на пол и расплакался так, будто его избивали.

Жил-был мальчик по имени Карл Юхан. Он был сильнее всех на улице, зато Свен умел выше пускать струю. Ни один мальчишка на их улице не умел так высоко пускать струю, как Свен. На это стоило посмотреть! Но, может, он потому и умер так рано, что немножко перебарщивал? А может, так высоко пускать струю грех?