И вдруг добрая и глуповатая Сюннове посмотрела прямо в лицо этому иностранному офицеру, оглядела его совершенно спокойно и сказала громко и внятно:

— Вам не следовало бы носить зеленое. Этот цвет вам не к лицу.

Было всего лишь шесть часов, когда я проснулся от какого-то гудения, занавески светились от утреннего солнца. Вот оно опять! Нет, это все-таки не гудок. Пожалуй, пароходная сирена. Нет, скорее даже звук трубы у самого уха, но в то же время как бы откуда-то издалека.

Вот он раздался в третий раз. Задребезжал стакан на ночном столике. Затем настала тишина. Вошла жена в ночной рубашке, с косичками.

Улица, залитая солнцем, безлюдна. В окнах напротив тоже показались удивленные лица. Небо было какого-то странного красновато-золотистого цвета, такого я еще не видал. Необычайный, какой-то сияющий свет, и пока я смотрел, по небу пошли яркие желтые и зеленые переливы, совсем почти как северное сияние.

— Что же это такое? — шепотом спросила жена.

Я пожал плечами: откуда мне-то знать?

В дверь позвонили. На пороге стоял наш сосед Фредрик Вальстад в домашних шлепанцах и махровом халате. Я только было собрался спросить, с какой это стати он к нам врывается, как он меня перебил:

— Вы-то слыхали, а? Слыхали? Видали небо-то какое? Это атомная бомба!

— Господи помилуй! — ахнула жена.

Я сердито спросил, с чего это он взял, но ведь и впрямь никогда еще я не видал ничего подобного — чтобы вдруг такое небо, такой яркий свет, от которого солнце словно померкло.

— Вы бы радио включили, — сказал сосед и тут же включил его сам.

Тогда я сообразил, почему он пришел к нам — у него у самого нет приемника, пришлось вернуть из-за неуплаченных взносов.

В эфире затрещало и завыло, нам удалось расслышать лишь отрывочные слова: «никаких причин для беспокойства… к сожалению, атмосферные помехи… объяснение скоро… профессор Сульберг… возможно вулканическое извержение…»

Помехи усилились, пришлось выключить.

— Конечно же, атомная бомба, — сказал Вальстад. — Вон какие электрические помехи.

— Ох, и не говорите! — сказала жена.

Я хотел уже сказать ему, что нечего совать свой нос куда не просят и людей пугать, и что мы его к себе в дом не звали, и что порядочный человек должен сам это сообразить, но тут он помахал нам рукой, чтобы мы подошли к окну. На улице появились люди, они направлялись в центр разузнать, что происходит.

— Слышите? — спросил он.

Да, мы тоже услышали странный звук. Откуда он доносился, понять было невозможно. Он был похож на далекое гудение пчелиного улья, только мелодичнее — какая-то страшно далекая монотонная музыка.

— Атомы, — изрек сосед.

— Господи помилуй, — сказала жена и принялась вытирать пыль с буфета.

Напротив подъехала машина и остановилась у тротуара. Из дома вышло со всеми четырьмя детьми семейство Гранов, все с рюкзаками, лица бледные. Похоже, что решили эвакуироваться. Может быть, они что-то узнали?

— А что, если позвонить по телефону? — предложил Вальстад. (И когда он наконец от нас отвяжется?) — Наберу-ка я «Афтенпостен».

Но из трубки раздались только какие-то непонятные гудки.

— Так и есть — война, — сказал он.

— Что поделаешь, — сказала жена, — на все господня воля. Пойду поставлю кофе.

Наконец-то сосед убрался, а мы остались одни в тишине, наедине со своими страхами и сомнениями. Жена принялась накрывать на стол. Я беспокойно слонялся из угла в угол, поправляя фотографии на стенах. Уж могла бы она, кажется, сама их как следует повесить!

— Я знаю, как ты к нему относишься, — заговорила жена, — но мне все-таки кажется, что он в общем неплохой человек.

Я пожал плечами. Тогда-то небось она вполне разделяла мое возмущение. Друзья Вальстада, если только можно назвать их друзьями, говорили, что я просто завидую. А при чем тут зависть! Если бы в должности повысили достойного человека, я нисколько бы не обиделся. Но когда человек лезет вверх, не брезгуя никакими средствами, выхватывает место прямо-таки из-под носа у товарища, оговаривает других, лжет — этого я, знаете ли, никому простить не могу, кто бы он там ни был.

Я тогда проявил лояльное отношение к своему банку, не стал поднимать шум. Но он-то знает, что я про него думаю. Хоть и крепкие у него нервы, а чувствует, поди, что порядочный человек его презирает.

А теперь он еще имеет наглость врываться в мой дом! Мало ли, что мы соседи! Он, видите ли, начитался где-то про атомную бомбу!

Молча мы пили кофе. Я просматривал «Афтенпостен». Жена вздыхала.

На улице стало шумно. Вдруг — чей-то пронзительный крик.

— Ох, — сказала жена, — господи, спаси и помилуй! Идут!

— Кто там еще идет? — спросил я раздраженно.

Со стороны улицы Ураниеборг приближалась толпа возбужденных людей. То и дело кто-нибудь останавливался и, взволнованно тыча пальцем куда-то назад, что-то говорил остальным. Я взялся за шляпу.

— Кристен, не надо туда ходить!

— Дорогая, я только спущусь вниз и послушаю, что люди говорят.

Воздух был свеж, но удивительно прохладен, солнце словно бы и не грело. Кроме того, в воздухе чувствовался какой-то странный запах, не скажу, чтобы неприятный, — точно от хвойной ванны.

Я стал спрашивать у тех, кто стоял рядом, что случилось. Никто ничего не знал. Попробовал кого-нибудь остановить, но в ответ они только качали головой и шли дальше. И тут я увидел, что и здесь уже вертится этот Фредрик Вальстад, уже подцепил кого-то, и тот ему рассказывает что-то визгливым от волнения голосом. Я не удержался и тоже подошел. Вальстаду только того и надо было, он тут же залопотал:

— Люди говорят, что в районе Маюрстуен полно народу и все голые. Как есть нагишом. Что-то вроде религиозного помешательства.

По голосу слышно было, как ему досадно, что атомная бомба тут ни при чем.

— Сотнями идут, — кричал другой, — тысячами! Идут по улице Сёркедал все догола раздетые. Женщины, мужчины, дети и старики.

— Нет, — вмешался какой-то шофер такси, — стариков там не было. Детей я тоже видел, но старше тридцати — сорока никого не было. Вот уж правда, в первый раз такое вижу — чтобы тысячи голых людей! Одуреть можно со смеху, но все-таки не по себе как-то.

— А идут-то откуда?

— Это же все атомная бомба, — Фредрик Вальстад и тут уже подоспел со своим объяснением. — Она сдирает с людей одежду. В Японии вот то же самое было — из-за ударной волны, знаете.

Поток людей не прекращался. Испуг прошел, и все кинулись в сторону Маюрстуен, чтобы своими глазами наблюдать такое замечательное явление.

Прибежали какие-то мальчишки:

— Ну и ну! Девчонок-то голых сколько!

Подоспели новые удивительные известия:

— Говорят, в Балкебю тоже какие-то психи голые показались.

— Скоро и сюда придут! Их там видимо-невидимо. С ума сойти!

Массовое безумие — вещь неприятная, но я заметил, что и сам тоже разгорячился. Был даже момент, когда я чуть было не отправился вместе со всеми посмотреть, что там творится.

Но тут в общем гомоне послышался новый звук: ууууу-иииии! Пожарные, полицейские машины вереницей промчались в сторону Ураниеборга.

— Ну, если они там всех арестовывать начнут, то работы им хватит надолго.

— А может быть, это марсиане? — высказала свое предположение продавщица из молочной лавки — недавно она побывала в кино.

И все время в воздухе стояло это звучание — точно звон в ушах. Народ стал беспокойно задирать головы, но ничего особенного нельзя было увидеть. Только сияющее странного цвета небо, на котором совсем уже не видно стало солнца. Было холодно, и я решил идти домой.

Я никак не мог придумать, что бы такое сказать жене. Я знал, что про голых ей не понравится и что она начнет причитать, как будто я тут виноват. Никак она не забудет про тот случай, хотя с тех пор прошло восемнадцать лет. Мою-то совесть он давно уже перестал мучить.