С давних пор Водолей — отражение души; он движется порывисто, иногда поднимает глаза и смотрит прямо на тебя. Он красив, он похож на индейца или молодого египтянина, он берет твою руку своей прохладной рукой и гадает.
Вот набор его предсказаний:
«То, что есть, останется».
«То, что было, продолжится».
«Тот, кто решает, тот и будет решать».
«Забудь все, что знаешь. Не тревожься ни о чем».
«Удача сопутствует тебе».
Год двухтысячный — это веха, взятая условно. В печати время от времени появляются рассуждения о том, каким будет мир к этому году. Рассуждения эти очень красивы. Будущее — это красота, прогресс, изобилие. Это будущее без грязи, угнетения, войны. Рассуждения эти примечательны почти сверхъестественной слепотой; брось монетку в лоб футуролога, и транзистор, спрятанный у него во рту, предскажет тебе прекрасное будущее. В этих футурологах есть что-то не от мира сего. В сравнении с нашим сегодняшним днем кажется, что их прекрасные видения взяты из какого-нибудь фильма, американского мюзикла или оперетки, вроде тех, которые транслировались из Берлина в солдатские казармы в 1944 году, после поражения на Восточном фронте.
Но Бьерн Ларсен, начальник экспедиции министерства финансов, лицо вполне земное и реальное. Его фамилию можно найти в телефонном справочнике за 1971 год: «Ларсен Бьерн, Эперхауг, 3, 63–92–63; Ларсен Бьерн, ул. Фаустадсгате, 35, 37–06–56; Ларсен Бьерн, ул. Лаврансвей, 7, 26–65–27; Ларсен Бьерн, Пилестреде, 33, 20–14–42; Ларсен Бьерн, управляющий, ул. Стремстанг, 10–6, 53–26–33; Ларсен Бьерн, нач. эксп., ул. Сигбьёрна Обстфельдера, 6, 14–60–16; Ларсен Бьерн, парикмахер, ул. Хокона Тветера, 31, 26–03–27; Ларсен Бьерн, секретарь, ул. Алвхейм, 8, 29–36–98; Ларсен Бьерн, старший полицейский, Персбротан, 8, 14–21–19; Ларсен Бьерн, шофер, ул. Киркегор, 20, 67–24–62».
Эйвину Лиану пятнадцать лет. Он нанялся на пять недель рассыльным, развозит газеты по своему участку в два с половиной квартала в районе улиц Иледаль и Саннербру дважды в день, иногда он думает о будущем.
На рассвете он встречается с другими рассыльными. Они сидят в подвале на скамейках и табуретках и ждут, пока выкрикнут их имя. У окружающих усталые, помятые, невыспавшиеся лица. Одни переговариваются, другие помогают снять газеты с грузовика, третьи дремлют, прислонившись к стене, не обращая внимания на входящих. По вечерам лица более оживлены, никто не пытается прикорнуть, но чувствуется все та же усталость. Она тенью обводит глаза, оживленные и блестящие, морщинками ложится у смеющегося рта. На следующее утро Лиан опять уже там, и вечером тоже. Всякие есть рассыльные — молодые, крепкие, у них длинные и непослушные волосы, ревущие мотоциклы, крепкие плечи и руки. Вон старые рассыльные — муж и жена, они работают, сменяя друг друга; есть и целые семьи рассыльных, которые распределяют между собой шесть-семь маршрутов, и самый короткий маршрут отдают младшему ребенку, как только он подрастет. Среди рассыльных — маленькая женщина с искательной улыбкой, вкрадчивая и незаметная, как мышка, и с ней две дочери, рослые угрюмые девицы, подменяющие ее, когда она напьется. Есть и одинокие пожилые рассыльные, есть и такие, что работают только летом. Эти держатся в сторонке, не вступая в общий разговор. Есть там и помощник старшего почтальона, худой человек с цепким взглядом и крепкими руками, с неизменным велосипедом — то он приехал, то опять уезжает на участок заменить заболевшего рассыльного. А вот за своей конторкой и старший почтальон — лысый отяжелевший человек. Вон молчаливые мужчины с красными лицами алкоголиков, а там кругленькие щебечущие домохозяйки, вот и Эйвин. Услышав свое имя, он подходит к конторке, стаскивает кипу газет, открывает конверты с извещениями (желтые — конец подписки, белые — для новых подписчиков, красные — с напоминанием о платеже). Отмечает изменения в адресной книге, поправляет ремни, пересчитывает газеты, делит их на две пачки, в сумку и на багажник, и — в путь. На улице еще темно, в пустоте необычно шумными кажутся возникающие рядом с ним мопеды и мотоциклы.
Он опередил на два часа людей, спящих в домах на темных улицах, он входит в дом, прислушивается, а они даже не подозревают об этом.
В паровозных депо распахиваются огромные ворота, в типографиях замирают печатные станки, на молочных заводах разливают молоко по бумажным пакетам. Рабочие, живущие в пригородах, поджидают опоздавший ночной поезд, торговцы загружают грузовики овощами, пекари вытаскивают из печей горячий хлеб, на бойнях разгружают рефрижераторы с мясом, а на радио готовятся к первому выпуску новостей. Пытаться заглянуть в будущее — это все равно что стоять у входа в дом номер один по улице Кинго, держа газеты старого мира и зная, что для людей, спящих в этом доме, день еще не начался. Ты вместе с машинистами, печатниками, рабочими из пригородов, работниками молочных заводов, пекарями, мясниками и радиотехниками. Ты один из них, готовящих новый день для людей, которые еще спят в тишине за запертыми парадными, — и даже не заглядывая в газету, ты знаешь, что новый день будет похож на старый.
Но ты знаешь также, что за этим завтра придет послезавтра и потом — новый день. «Революция» — слово, которого люди боятся. Революция у нас? Давно уже это слово окрашено чем-то оперным, от него веет экзотикой, крайностями, чем-то кровавым и невозможным.
И все же революция будет. Новое — это крошечный нерв, мускул, неприметное движение в чреве старого. Приложи ухо — и ты услышишь, как там, внутри, что-то живет.
О будущем нам не известно ничего.
Но мы знаем:
хозяева мира, в котором мы живем, — убийцы;
слуги этого мира — лжецы;
пророки этого мира — поджигатели;
этот наш мир должен измениться или погибнуть.
Тех, кто может его изменить, зовут Ванген, Кнудсен, Кристоферсен, Фоссе, Холтебак, Шихова, Левли, Шелюст, Карлсен, Турсен, Серли, Багге, Нурен, Лекен и Хагге — и они живут, к примеру, на улице Кинго в Осло. Тем, кто может изменить мир, подвластны железные дороги, типографские станки, фабрики, рынки, пекарни, бойни и радио. Они могут в любую минуту сковать неподвижностью бегущий день Норвегии. Это произойдет обязательно — не сегодня и не послезавтра, а в новом завтра, которое придет потом. Газеты старого мира станут забрызгивать масляной краской, порежут на стельки для ботинок. Откроешь газету и увидишь: она в рыбьей крови; развернешь газету — а там горсть мусора. Старый мир будет изменен или погибнет. Представить себе, что этот мир будет жить по-старому еще тридцать лет, это значит представить себе бесплодную землю, безжизненную землю, которая сама стремилась к своей гибели.
Есть огромное сходство между Бьерном Ларсеном, начальником экспедиции отдела планирования при министерстве финансов, и людьми, которые последние пятьдесят лет хотят медленно, исподволь, изнутри изменить норвежское общество. Сходство это зиждется на трусости. Оно не строится на сочувствии к хозяевам старого мира. Оно основано не на любви к экономической системе этого мира. Оно зиждется на трусости — и на слепоте, в которой есть что-то сверхъестественное. Эти люди говорят: «Гангстеры — ловкие дипломаты. Поджигатели — хорошие союзники. Мы стоим у власти в Норвегии уже тридцать лет. Пусть мы не смогли изменить Норвегию, но мы изменим Европу, дайте только срок». Эти люди либо слепы, либо они лгут, либо боятся. У них есть причины для трусости — хозяева старого мира очень сильны. Их слепоте есть объяснение: закрыв глаза, удобнее видеть сны. Для их лжи есть причины: попробуй проживи без обмана. Ты их не слушай! У них во рту батарейка. Они обещают тебе счастливую жизнь. Они поджигают мир.
Водолей приподнимает голову. В руках у него по кувшину. Из них льется вода, вода стекает в реку. Глаза у него продолговатые, как у индейца или у египтянина. Он отводит взгляд и смотрит на воду.
Есть два Водолея. Важно понять, что они разные.
