— И у нас, как везде, есть люди более и менее терпеливые, более и менее рассудительные…

— А как с де Голлем? Что вы тут собираетесь желать?

— Это зависит не от нас, а от того, что он будет делать.

— Могу я задать вам один щекотливый вопрос?

— Пожалуйста.

— В настоящее время де Голль олицетворяет собой французское Сопротивление. Признаете ли вы его своим руководителем?

— Коммунисты признают только тех руководителей, которых сами выбирают. Всех же других они оценивают по их отношению к народу.

— Иначе говоря, для вас руководителем является Торез?

— Да, для меня, для моих товарищей и равным образом для многих французов… Именно воззвание Мориса Тореза вовлекло нас с самых первых дней оккупации в движение Сопротивления, а вовсе не декларация генерала де Голля[15].

— Я не знаю такого воззвания.

— Может быть, потому, что лондонское радио никогда о нем не сообщало.

— Вот это, мне кажется, было ошибкой, — говорит Лусто. — Когда появляются такого рода документы, о них следует извещать всех…

Марсо усмехается.

— Вы как будто упомянули вначале о каком-то свидании?

— Да. Сирано хотел бы с вами встретиться.

— Что ему от меня надо?

— Этого он мне не сказал.

— Я охотно приму его, но не здесь.

Марсо опасается, что в своих объяснениях зашел слишком далеко, и не решается возобновить беседу.

— Послушайте, — говорит, закуривая сигарету, Лусто, — у нас с вами, кажется, одинаковое звание… В конце концов можно бы, пожалуй, перейти и на «ты»…

Подъезжая к повороту, Бернар Лусто сбавляет ход, но убедившись, что впереди путь свободен, пускает мотоцикл на полную скорость… Он обещал Роз заехать в Палиссак — известить семью Пейроля о его здоровье, и времени у него в обрез…

Славный малый этот Марсо! Лусто рад, что познакомился с ним. Однако в ряде вопросов между ними еще существует непонимание… Например, в этом вопросе относительно де Голля. Они снова вернулись к нему в конце беседы, и у Лусто создалось впечатление, что Марсо не доверяет де Голлю. Со своей стороны, — Лусто это хорошо знает — те, кто называет себя деголлевцами, тоже не питают доверия к коммунистам. И даже более того — они не выносят коммунистов. Стоит только послушать, как отзывается о них Сирано… Правда, в 1936 году они заняли его завод! Но что же все-таки является причиной вражды? Коммунизм, конечно, не такая примитивная вещь, как толковал ему когда-то один из приятелей по «Боевым крестам»: «У тебя, допустим, есть две коровы, так одну из них они отберут…» Тут дело значительно серьезнее. Лусто вспоминает другое определение, которое слышал совсем недавно: «Коммунизм в теории — прекраснейшая вещь, но на практике неосуществим…» Однако у коммунистов есть свои планы, и они верят в их осуществление. Они хотят перестроить все по-новому… А пока и те и другие — и сторонники Тореза и сторонники де Голля — участвуют в Сопротивлении. Но разве это одно и то же Сопротивление? В вопросах боевой тактики Лусто чувствует себя ближе к Марсо, но все же считает, что «Тайная армия» при всех условиях окажется необходимой потом, когда надо будет обеспечить порядок в стране и умерить пыл некоторых коммунистов. Ну а если придется выбирать одно из двух? Да, старина, тут нужно поразмыслить и не горячиться. Ты вступил в «Боевые кресты», чтобы навести порядок в стране. А коммунизм, если с ним поспешить, может вызвать с самого начала беспорядки… Впрочем, надо прямо сказать, у коммунистов есть дисциплина, железная дисциплина. Конечно, проще было бы вообще не иметь никакого дела с политикой. «Как раз политика и привела нас ко всему этому: к войне, к оккупации», — говорил он только что Марсо. «Да, — ответил ему тот, — но при иной политике и дела пошли бы иначе…» Самое удивительное, думает Лусто, что у коммунистов всегда готов ответ на любой вопрос. Не мешало бы кое-кому у них поучиться… Что такое? Дочка Дюшанов, одна, на велосипеде! Что ей надо?

— Господин Лусто! Господин Лусто!

— Что случилось, Мелани?

— Не ездите дальше, там путь закрыт.

— Откуда вы знаете?

— Я еду оттуда. Немцы остановили меня у Пон-дю-Лу. Мост был минирован. Немцы задержали на дороге двух молодых парней и заставили разминировать его. Оба подорвались на минах. Такой ужас!

— Вы их знаете?

— Мне показалось, что я узнала одного: сын Шалабера, из долины.

Если действительно так, то это еще удачно, думает Лусто. Этот молодой прохвост собирался вступить в вишистскую милицию по примеру своего приятеля Борденава. А теперь он умер, как патриот. Для семьи его так даже лучше. Но вот как мне теперь попасть в Палиссак?…

— А немцев было много?

— Четверо или пятеро. Они сидели в машине. Когда мост и двое парней взорвались от мины, они поехали на Бержерак, а я стояла все на том же месте, словно остолбенела. Так ужасно!…

— Не ужаснее, чем было в Мюссидане. Там было посерьезнее, — сказал Лусто. — Я поехал дальше…

В Палиссаке жизнь течет обычным порядком.

В комнате за лавкой, которая служит мастерской, бакалейщик Булен с приказчиком возятся со старой шиной, прилаживая к ней заплату. Мясник Мерло по обыкновению спустил над витринами своей лавки большие в красных полосах маркизы для защиты от солнца. Толстяк Тайфер, с засученными рукавами, держит, судя по его жестикуляции, большую речь перед единственным посетителем кафе, сидящим за столиком на веранде. Пейроль, голый по пояс, в испачканном мукой переднике, стоит у входа в пекарню. Парикмахер Александр из-за жары закрыл у себя ставни. Нарушают тишину только пение петуха и стук молота кузнеца по наковальне.

Мотоцикл Лусто, объезжая зазевавшуюся курицу, делает резкий поворот, почти ложась на бок, и останавливается перед булочной Пейроля. Какой-то жандарм, держа хлеб под мышкой, болтает на пороге с булочницей.

— А, Лажони! Как удачно…

— Проходите, пожалуйста, в кухню, — говорит Фернанда Пейроль и тотчас же спрашивает: — Не знаете ли, как Поль?

— Жив-здоров, подробно расскажу все после.

— Действительно, мы очень удачно встретились, — замечает Лажони. — Вы хотели меня видеть?

— Да, а заходить к вам в часть я не очень-то люблю. Ваш ефрейтор не внушает мне доверия.

— Он становится все менее и менее надежен. После событий в Мюссидане он, мне кажется, готов на все, чтобы поладить с немцами. И если бы не страх перед партизанами, давно переметнулся бы на другую сторону. Только он ужасный трус и знает, что население его недолюбливает.

Лусто чуть заметно усмехается, припомнив одну старую историю. Он вспоминает, как проучил Бастид этого самого ефрейтора. Это было в начале 1943 года. Ефрейтор по вечерам бродил по Палиссаку, останавливался у домов и подслушивал под дверями, чтобы узнать, кто ловит лондонское радио или, еще важнее, радио из Москвы. Однажды ночью, прикрыв лицо шейным платком, Бастид дождался его около жандармерии, и между ними произошел примерно такой разговор:

— Руки вверх!

— Что такое?

— Надо кончать с этим!

— С чем?

— Сам знаешь.

— А что?

— Если не перестанешь, будешь иметь дело с ним…

«Он» — это был револьвер в руках Бастида. С тех пор ефрейтор держался тихо… Бедный Жаку!

— Как тут у вас идут дела? — спрашивает Лусто у Лажони.

— Все еще под впечатлением Мюссидана. Только и говорят, что о подвиге маленького Эмилио, смерти Бастида, расстрелах жителей…

— Кто-нибудь навещал жену Бастида?

— Я ходил к ней сам, но еще раньше ее посетили товарищи мужа. Нужно будет помочь ей.

— А как бойцы «Тайной армии»?

— В надежном месте.

— А Бертон?

— Прячется все у того же крестьянина.

— В день высадки нетрудно было щеголять в мундире!

— Он активно работает в комитете освобождения.

— По-моему, он слишком активно болтает, но недостаточно активно сражается. Не люблю тыловых краснобаев.